Ольга, княгиня зимних волков

Ростиславу и ее дочерей Эльга держала при себе и часто одаривала из тех подношений, что получала от гостей. Когда дочери Ростиславы подросли, Эльга сосватала их за лучших людей дружины, наиболее прославленных и добычливых. Тем самым она еще крепче привязала к Ингварову дому тех, кто мог бы стать его врагом. Сейчас незамужней оставалась только младшая, Прибыслава. Резвая пятнадцатилетняя девушка куда охотнее матери согласилась пуститься вместе с княгиней в этот поход, легко переносила тяготы и всю дорогу пересмеивалась с молодыми кметями, чем и им облегчала невзгоды пути.

Назавтра для всех трех женщин нашлось немало дел. Наступала Коляда, а в эти дни нельзя не почтить богов и предков, где бы ты ни был. В этом обычаи славян и выходцев из Северных стран были едины: нужно было приготовить пир, принести жертвы и как следует угостить и позабавить тени мертвых, чтобы они не вредили и оказывали покровительство своим потомкам.

Едва рассвело, Ингвар с мужчинами отправился на охоту, а Эльга с родственницами и челядинками принялась ставить хлеб и варить пиво – с медом, на можжевеловых ягодах. Припасы частью привезли с собой, частью получили от Любудичей. Приехавшие мужики таращили глаза на красавицу княгиню и ее приближенных женщин, которые даже в самых простых своих нарядах казались в этой глуши какими-то ирийскими птицами.

Целыми днями горел огонь в открытом очаге посреди гридницы, пылали факелы в скобах на стенах, пытаясь разогнать тьму. И все же, несмотря на холод и неустроенность, веселье ощущалось с самого приезда. Кмети, проводящие жизнь в разъездах, радовались тому, что этот дом – их собственный и здесь они в безопасности. К тому же Становище знаменовало половину пути: по завершении праздников полюдье повернет на юг и начнет обратный путь в Киев.

– Мы, княгиня, будто солнышко само! – говорил Гуляй из разгонной дружины. – Весь год едем – с полудня на полуночь и обратно. Вот сейчас солоноворот, мы на полуночи самой дальней. Потом на полдень двинемся, до Киева и далее на пороги, а то и до Херсонеса. Там Купалу встретим – и назад на полуночь. Так жизнь и пройдет. Ездим, будто зиму и лето на плечах таскаем. Что, голубка, похож я на Ярилу? – смеялся он, обращаясь к Прибыславе.

Та лишь хохотала в ответ: не слишком молодой Гуляй в ее глазах был не очень-то похож на юное божество весеннего расцвета.

– Да разве здесь конец? – заметила Эльга. – Здесь до полуночи, считай, только середина пути. До Плескова, до Ладоги еще столько же. Оттуда до Варяжского моря близко – для кого-то там тот свет…

– Больше слушайте этого дурака! – Воевода Хрольв снисходительно похлопал Гуляя по плечу. – Варяжское море – только середина мира. Я знаю, я бывал куда дальше на север! Я ходил по Северному пути до самого Халогаланда. Я забирался в такие места, откуда уже видно страну ледяных великанов. Здесь мы, считай, топчемся у самого порога дома!

– И все это нам тоже надо завоевать? – без особой горячности осведомился отрок Семята, из Гордизоровых внуков.

– А ты уж притомился? – фыркнула Прибыслава.

– Нет, но мне бы сперва жениться… – обстоятельно ответил четырнадцатилетний воитель и покосился на Прибыславу. – А потом, когда у меня будет своя дружина, можно и на Халогаланд.

– Из Халогаланда был родом Олег Вещий, – сказала Эльга. – Нос у тебя, Борятич, не дорос его воевать.

– Будет, будет! – утешила парня Ростислава. – И жена, и дружина – все у тебя будет. Род твой в доброй славе, отрок ты сам не робкий и не дурной. Поглянется богу – сам будешь воевода знатный.

Гуляй и еще кое-кто из «разгонных» подавили вздох. У них едва ли будет нечто подобное. В отличие от Семяты, отец, дядья и дед которого были нарочитыми мужами в Киеве, воеводами и главами семейств, у этих, хоть они давно вышли из возраста отроков, не было ни родни, ни имущества, кроме того что на себе надето и помещается в укладку под спальным местом в гриднице.

– Ничего, сынки! – мягко сказала Эльга, поглядев на них. – У нас с вами род и семья – не всякому чета. У меня вас, сынов, сотни три – кому с нами равняться? Наш род русский был в славе, есть и будет. А невесты – дело наживное.

Хрольв моргнул и с размаху хлопнул Гуляя по плечу:

– А вот сейчас, брат, сходим на смолян, может, и себе по невесте раздобудем!

Окрестные леса по тому же старому уговору считались «Олеговыми ловами». Но здесь, ради безлюдья, не возникало споров об охотничьих угодьях, как бывало на пути вдоль Днепра. Зверя здесь было куда больше, чем ловцов, и Ингвар вернулся к вечеру с целой горой набитой дичи. Мясо обжаривали над углями, сварили похлебку с горохом, все наелись до отвала и были веселы.

Эльга и женщины, утомленные хлопотами, раньше других улеглись спать; возле их ног еще сидели хирдманы, продолжая есть, пить, говорить и петь. Но свет огня, гул знакомых голосов, запах дыма и духота не досаждали княгине: напротив, от всего этого блаженство теплом растекалось по жилам. Она знала: эти люди, будто каменная стена, ограждают ее от каких угодно бед и невзгод. Как у них не было другой семьи, так и Эльге с Ингваром дружина была роднее и ближе, чем кровные родичи, живущие на другом краю света.

Когда-то, впервые покинув родной дом и перебравшись жить в Киев, Эльга довольно долго приживалась на новом месте. Киев она с тех пор покидала нечасто и привыкла считать своим домом его. Но сейчас вдруг осознала, что почти так же хорошо чувствует себя здесь, в этом Становище, затерянном в заснеженных лесах на межах чужих племен. А все потому, что здесь с нею были они, эти люди, составлявшие для нее дом. С ними она дома, куда бы ни забросила судьба. Хоть в страну ледяных великанов…

Но вот настал самый короткий день в году. В глухих сумерках, когда лишь по наитию можно было догадаться, что утро уже пришло, Ингвар вылез из-под кожуха и толстого плаща. Эльга, несмотря на холод и тьму, поднялась вслед за ним, оделась, закуталась в большой платок из грубой серой шерсти. Во дворе дозорные топтались вокруг своего костерка: без дозоров дружина не ложилась, пусть даже здесь вокруг никого и нет, кроме леших, да и те спят.

– Здорово, ребята! – кашлянул Ингвар и махнул рукой. – Кончай старый огонь!

Хирдманы живо набросились на свой костер: расшвыряли головни, забросали снегом. Теперь лишь факел в руке у отрока немного разгонял тьму.

– И это гаси!

Ингвар подошел к куче хвороста, приготовленной с вечера. В полной темноте – не было даже звезд – он присел к будущему костру и стал выбивать искру.

Поскрипывал снег – во двор выбирались хирдманы, неразличимые во тьме. Им не приказывали вставать, но никто не хотел пропустить тот миг, когда сам князь даст начало новому солнечному кругу. И как, наверное, людям каждого рода и каждой общины, творившим тот же обряд всякий у себя, им казалось, что именно они, именно здесь заново запускают годовое колесо. А случись у них неудача – мир навек останется окутан тьмой.

Но Ингорь киевский был не из тех, кто сплошает. От столкновения кремня и огнива снопами сыпались искры. Вот затлел кусочек трута; Ингвар встал на колени в снег и стал осторожно раздувать. Ему казалось, будто огонь нового солнца живет в его груди и он должен лишь выдохнуть его, перенести на эти щепки и бересту. Что именно здесь, под его руками, и происходит та встреча огненных искр Муспелльсхейма и ледяного холода Нифльхейма, давшая толчок к появлению мира. Расстояние от земли до его лица вдруг вытянулось и стало огромным, как черный небосвод. А сам он стал безграничен настолько, что даже не мог окинуть себя взглядом, осознать, где именно в этом беспредельном пространстве зияющей бездны находится.

В эти мгновения перед глазами Ингвара проносились десятки поколений предков, отделявших его от Одина и дальше – от великанов, создавших мир. По наследству от них он получил это право: ежегодно возрождать солнце для мира людей. И неважно, в какой из стран и держав он станет это делать: в Халогаланде, в Киеве или в глухих лесах между радимичами и кривичами. За минувшие века мир людей заметно вырос, но древние великаны по-прежнему держат его на ладони…