Доктор Есениус

Форгах решительно рассек рукой воздух, как будто взмахнул саблей, и ответил сухо:

— Сейм подробно информирован об этом деле из самых надежных источников. Выступление такого рода на сейме вам может позволить лишь император. Подождите в гостинице решения его императорской милости. Я немедленно пошлю известие в Вену.

Этим разговор окончился.

Палатин приказал Есениусу не выходить из гостиницы и ждать дальнейших указаний. Есениус подчинился и два дня не трогался с места. У отворенного окна, из которого открывался прекрасный вид на городскую крепость, он писал свое послание сейму.

Но 1 июля, в день коронации Фердинанда II венгерским королем, Есениус нарушил свое домашнее заключение. Такое редкое событие, как коронация, пропустить нельзя. Итак, в этот солнечный летний день, когда площадь, окружавшая прешпоркский собор, и окрестные улицы были переполнены любопытными, которые ожидали процессии, Есениус смешался с толпой.

Обряд коронации длился более трех часов, и Есениусу все это порядком надоело. Он выбрался из толчеи и зашел в трактир.

Задумчиво сидел он над чаркой и размышлял о судьбе своего посольства. Склонить на свою сторону поодиночке ведущих протестантских деятелей ему не удалось, на сейме говорить ему не позволили, а после коронации сейм разойдется. Надежда погибла. Остается последняя искра: второй разговор с Палатином — после коронации. Если и это не удастся…

И к горечи неудавшегося поручения примешивалась еще и личная обида — надежды, которые на него возлагали, он не оправдал.

Его назвали по имени.

— Янко! — Кто-то с силой хлопнул его по спине.

Есениус с неудовольствием взглянул на смельчака — и лицо его прояснилось. Вскочил со стула:

— Даниель! — воскликнул он радостно.

И братья обнялись.

Даниель Есенский прибыл на коронацию в свите эрцгерцога Фердинанда. Он был теперь его егермейстером. Никто не мог сравниться с ним по части меткой стрельбы и устройства охоты. И за это эрцгерцог полюбил Даниеля и назначил на столь высокий пост, несмотря на то что Есенский был протестант; все остальные должности при дворе занимали исключительно католики. Даниель Есенский умел везде отыскать какое-нибудь развлечение для своего господина. И он всегда находился в свите эрцгерцога. Так вместе с Фердинандом он попал в Прешпорк.

— Я уже второй день ищу тебя, — сказал Даниель. — У меня к тебе важное дело. Но сначала давай выпьем за счастливую встречу.

Когда они выпили, Даниель огляделся, не слушают ли их, а потом сказал вполголоса:

— Уезжай скорее из Прешпорка, Янко! Ты в опасности. Они хотят посадить тебя в тюрьму.

Есениус удивленно посмотрел на брата.

— Меня посадить? Но ведь у меня охранная грамота сословий, как посол я личность неприкосновенная… Отчего же…

— Тебя обвиняют в предательстве и в оскорблении императорского величества. Палатин Форгах послал гонца в Вену и потребовал согласия императора на твое заключение. Говорят, новая метла хорошо метет, Форгах хочет выслужиться перед императором. И я думаю, новому королю тоже не будет неприятно, если еще один протестант получит урок.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я пил вечером вместе с людьми из канцелярии палатина, и вино развязало им языки. Я вытянул из них все, что мне требовалось. Правда, я обещал хранить тайну. Не раздумывай, Янко, переоденься и уезжай…

Есениус молча смотрел перед собой. Неужели палатин Форгах способен на такую подлость — посягнуть на неприкосновенность посланника? Будь что будет, он не предаст того, что ему доверили.

— Нет, Даниель. Если бы я уехал, это можно было бы счесть доказательством того, что я сам чувствую себя виноватым. Я ведь здесь не частное лицо, а посланник народа, и лучше смерть, чем такой стыд. Благодарю тебя за предупреждение, Даниель, только я остаюсь. Да исполнится воля божия.

Даниель вздохнул:

— Делай как знаешь.

На другой день Есениус отправился во дворец требовать аудиенции у нового короля. Он представился как венгерский рыцарь, долг которого — пожелать счастья и божьего благословения его милости по случаю столь торжественного события. Он думал так: если они хотят арестовать меня, пусть это произойдет скорее.

Ему пришлось долго ждать ответа.

Наконец пришел камергер и объявил, что его примет гофмейстер.

Согласился ли король на аудиенцию?

В покое, куда ввел его камергер, было двое господ: гофмейстер и канцлер.

Они весьма вежливо ответили на его приветствие, и канцлер проговорил:

— Ваша магнифиценция, по приказу его королевской милости, мы имеем честь объявить вам: его милость король Фердинанд. который от многих венгерских господ наслышан о вас и вашем великом искусстве, весьма к вам благосклонен. Если бы его королевская милость не была занята неотложными делами, несомненно вам была бы дана аудиенция. Но ввиду сложившихся обстоятельств выслушать вас поручено нам.

Есениус поклонился в знак благодарности и ответил:

— Я прошу благородных господ передать его королевской милости мою почтительнейшую благодарность за такие милостивые слова. Я за счастье почитаю, что такой государь, как его милость король Фердинанд, изволит быть столь благосклонным к моей скромной особе. С верноподданнейшей почтительностью желаю его милости благословения божия и процветания по случаю его второй коронации. И, если я могу чем-нибудь служить его милости, пусть располагает мною и моим искусством.

— Мы передадим ваши слова его милости, — ответил гофмейстер. — Если вам угодно добавить что-нибудь связанное с вашей миссией, мы выслушаем вас столь же охотно.

— Да, я хотел бы сказать следующее. Как во время оно их императорским величеством Рудольфу и Матиашу я служил в качестве врача, так я служу в качестве посланника — ныне сословиям королевства Чешского, принимающим святое причастие под двумя видами. По силе и праву, данным этим сословиям блаженной памяти императором Рудольфом II над консисторией [42] и академией пражской, выбрали меня ректором академии и облекли меня этим посольством. Моей миссией является поставить сословия королевства Венгерского в известность, в силу каких неизбежных причин должны были чешские сословия занять нынешние свои позиции.

Выражение официальной вежливости исчезло с лица гофмейстера. Он нахмурился, глаза его зловеще блеснули.

— Его милость светлейший король венгерский и чешским, являясь справедливым государем, который помнит о своих обещаниях и о данном им слове, весьма удивлен, что чехи ни слова не написали ему о происшедших волнениях. Они не оказывают ни малейшего знака верноподданнической покорности Фердинанду, хотя он и является их законным королем. Наоборот, чем дальше, тем непокорнее становятся они в своем упрямом неповиновении.

— Позволю себе почтительнейше ответить на эти упреки: как только этот инцидент произошел, сословия тотчас же уведомили о том императора. Но император объявил их бунтовщиками.

Этот ответ весьма не понравился гофмейстеру.

— Это отговорка, ваша магнифиценция, которая только подтверждает, что все, что исходит от императора, вы полагаете несправедливым, но все предпринимаемое чешскими сословиями любезно вам. В любом случае чешские сословия обязаны были обратиться к своему законному королю.

Есениус обдумывал ответ, который оправдал бы чешские сословия в этой оплошности или, как назвал бы это гофмейстер, в уклонении от верноподданнического долга.

— К его королевскому величеству чешские сословия не обратились. Ведь у них в памяти жив был пример императора Матиаша, который, когда ожидал еще чешского королевского трона, ответил на просьбу сословий помочь им получить у императора Рудольфа религиозные свободы тем, что при жизни императора он не будет вмешиваться в дела королевства. Мы боялись, что его королевская милость Фердинанд ответит точно так же…

Разговор не принес ожидаемых результатов.

И Есениус решил отправиться еще раз к палатину Форгаху.