Жизнь и смерть генерала Корнилова

   — Должен быть, — кисло согласился Мрняк, — да только понадобилось срочно выехать в Будапешт к невесте.

   — И ты что? — голос Алоиса понизился до шёпота.

   — Удрал в самоволку. А что мне оставалось делать?

   — А если засекут?

   — Не засекут. Ты только не говори об этом никому.

Алоис понимающе приложил палец к губам.

   — Можешь быть спокоен, Францишек. Я сам не раз бывал в самоволках. — Он подмигнул Мрняку, потом перевёл взгляд на Корнилова. — Ты с товарищем?

   — Нет, я один, — поспешно произнёс Мрняк.

   — Тогда я сяду с тобой, — сказал Алоис. — Вы не будете против, если я посижу за вашим столиком?

Корнилов равнодушно кивнул: пожалуйста, мол.

   — А ты куда собрался, Алоис? — спросил Мрняк.

   — Да родителей надо навестить. Отпуск дали — отец совсем плохой. Вот-вот преставится.

   — Ну, для таких вещей наши командиры отпусков не жалеют.

   — Да. Дай Бог им здоровья, — согласился с Мрняком Алоис.

Официант принёс большую кружку чёрного пива для Алоиса. Тот сделал несколько крупных глотков, вздохнул облегчённо.

   — Когда идёт твой поезд? — спросил Мрняк.

   — Через час.

«Правильно поступил Францишек, сделав вид, что не знаком со мною, — отметил про себя Корнилов, — молодец, парень, сообразил... Иначе бы мне тоже пришлось болтать с этим разговорчивым Алоисом».

Через некоторое время Мрняк проводил своего словоохотливого товарища на поезд, вернувшись с вокзала, с облегчением стер пот со лба:

   — Фу-у! До печёнок достал. И как можно столько говорить? Болтает, болтает, болтает...

Корнилов сочувственно улыбнулся:

   — У языка костей нет. Почему бы и не поболтать.

Через полчаса они уже находились в вагоне — их поезд, постукивая колёсами на стыках, неспешно отошёл от перрона.

В вагоне Корнилов вновь развернул газеты...

Когда поезд заполз под гулкие своды вокзала в Будапеште, вкусно пыхнул угольным дымком и дал короткий прощальный гудок, в городе была уже ночь. Будапешт был затемнён, огни горели только в центре, по улицам ходили патрули.

Вокзал на ночь очищали от пассажиров. В основном это были бедолаги-транзитники, которым утром предстояло ехать дальше, а пока они остались без крыши над головой. Так же, как и Корнилов с Мрняком. В шесть часов утра им надлежало сесть в поезд, идущий в Карансебеш.

   — Что будем делать? — спросил Мрняк у генерала.

   — Документы у нас надёжные?

   — Надёжные документы нынче могут быть только у одного человека — у кайзера.

   — Два солдата, оставшиеся без ночлега, невольно привлекут внимание первого же патруля, — сказал Корнилов.

   — На вокзале должно быть помещение для таких бедолаг, как мы с вами, — сказал Мрняк, — пойду искать коменданта.

   — Идём вместе, — решительно произнёс Корнилов.

   — Зачем? Если уж завалюсь, то я один. Завалиться сразу вдвоём было бы глупо.

   — Глупо, — согласился Корнилов, — но постараемся не завалиться. Не думаю, чтобы наши две головы — две! — он поднял указательный палец, — были бы хуже, чем одна голова коменданта.

Им сопутствовала удача — самого коменданта на вокзале не оказалось, был только его помощник, лейтенант с аккуратными серебряными погонами на плечах. Глянув на Корнилова с Мрняком, он, ни слова не говоря, выписал им пропуск в солдатскую гостиницу, расположенную тут же, на вокзале.

   — В пять часов утра вас разбудят, — сказал он, — чтобы вы не опоздали на шестичасовой поезд.

Это очень устраивало беглецов. Да и поспать под надёжной солдатской охраной — в гостиницу вряд ли заявится патруль — тоже не мешало.

Народу в гостинице было немного — в основном те, кто возвращался в свои части после ранений, Мрняк и Корнилов разделись, аккуратно сложили у кроватей своё имущество и уснули.

Спали крепко, без сновидений, проснулись оба, разом, едва к их кровати подошёл замызганный, с длинным носом, на кончике которого висела простудная капля, солдатик.

Только солдатик хотел рявкнуть что было силы «Подъём!» и насладиться суматошным пробуждением людей, которым очень хочется спать, как заметил, что его подопечные уже не спят, лицо у солдатика вытянулось, вместо одной капли на кончике носа образовались две.

   — Иди-ка лучше, парень, умойся, — посоветовал солдатику Мрняк.

В открытую форточку доносились звуки рано проснувшегося города: гаркал грубым клаксоном автомобиль, привёзший на вокзал солдат, — похоже, бедолаги эти, которым надлежало стать пушечным мясом, отправлялись сразу на Русский фронт, в молотилку — дюжий мужик под окном ломом колол уголь для ресторанной печи, на площади громко переговаривались две лоточницы — по резким птичьим вскрикам их можно было понять, что они представляют две конкурирующие фирмы, проще говоря, соперничают друг с другом, обмен мнениями у лоточниц происходил на высоком дипломатическом уровне, одна из них явно имела шансы покинуть площадь с расквашенным носом.

   — Вперёд, тётки! — произнёс Мрняк громко на немецком языке — слишком уж беспардонными были лоточницы, — чем быстрее вы закончите свою баталию — тем будет лучше для города Будапешта.

Корнилов засмеялся.

Без десяти минут шесть беглецы уже сидели в поезде, друг против друга, и поглядывали в замызганное серое окно вагона, которое, наверное, не мыли с той поры, когда вагон покинул заводскую территорию.

Неожиданно движения у Мрняка сделались суетливыми, на лбу появился мелкий липкий пот. Корнилов заметил перемену в попутчике, спросил спокойно:

   — Что-то случилось?

Мрняк вместо ответа отрицательно помотал головой. Он вспомнил, что забыл в тумбочке письмо. Письмо, которое надо было отправить отцу.

   — Вот так дела-а... — протянул он, вспотев ещё больше.

   — Что случилось, Францишек? — повторил вопрос Корнилов.

Мрняк вновь не ответил, опять слепо помотал головой.

Так они доехали до Карансебеша. Карансебешский перрон был запружен полицией — полицейских набежало столько, что яблоку негде было упасть, Корнилов помрачнел — похоже, здесь происходила какая-то гигантская облава. Перевёл взгляд на Мрняка. Тот беззвучно пошевелил губами — слабый шёпот его едва был слышен:

   — Что будем делать?

   — Отступать некуда, — сказал Корнилов, поправил кепку на голове и первым направился к оцеплению. Хорошо, что в Будапеште, в солдатской гостинице он побрился — тщательно скрёб трофейной бритвой себе щёки, сбрил и свои усы...

Не знал он, как не знал и Мрняк, что ещё вчера вечером все комендатуры, находящиеся на территории Венгрии, получили следующую телеграмму: «Из Императорского и Королевского лазарета бежал сегодня утром Корнилов Лавр, военнопленный генерал, и, вероятно, будет пытаться прорваться в Румынию. Наружное описание: 45 лет, среднего роста, продолговатое худощавое лицо, коричневый цвет лица, плоский нос, большой рот, глаза, волосы, острая бородка — чёрные; говорит по-немецки, по-французски, по-русски. Вероятно, в штатском платье. Вместе с ним бежал Мрняк Франц, чех-денщик, голубые глаза, блондин, длинное лицо, пушистые усы. Его левая рука парализована ревматизмом, один из пальцев не действует. Говорит по-чешски и плохо — по-немецки. Этот, по всей вероятности, с помощью других, возможно, что при содействии русских военнопленных, подготовил побег, так как в оставленном письме он сообщает своему отцу, живущему в Требнице, что он за 20.000 крон вознаграждения помогает бежать одному генералу».

Письмо Мрняка, забытое в тумбочке, сыграло свою роль, ружьё, повешенное на гвоздь, выстрелило.

Корнилов первым подошёл к военному жандарму, проверявшему документы, и предъявил свои бумаги. Тот некоторое время вертел их в руках, вглядывался острыми голубыми глазами в лицо Корнилова и недовольно шевелил нижней губой, потом, не задав ни одного вопроса, вернул:

   — Проходи!

Жандармы искали беглецов в штатской одежде, не в военной, а Мрняк и Корнилов были одеты в австрийскую форму.

Следом проверку точно так же — у того же жандарма — прошёл и Мрняк — документы, которые он слепил буквально у себя на коленке, сработали на «пять».