С любовью, верой и отвагой

В городских делах порядка тоже стало меньше, ибо Василий вершил их весьма пристрастно. Купцы быстро раскусили его и говорили, что новый градоначальник — барин простой и деньги берёт. Отличился он и тем, что установил ряд новых поборов. Например, с нищих, шатающихся «меж двор», потребовал, чтоб они платили пять рублей ассигнациями, и только тогда разрешал им побираться год, до следующей уплаты оброка.

В особо сложных ситуациях местное общество прибегало к самому верному средству: жаловалось на проделки Василия Андреевича его старшей сестре. Она одна могла утихомирить расходившегося не в меру молодца, хотя вмешиваться в подобные дела не любила. Злые языки приписывали сие благотворное воздействие крепкой трости с костяным набалдашником в виде фигуры лежащего льва, с которой штабс-ротмистр Александров почти не расставался из-за контузии и раны, полученных в 1812 году.

Отчасти это было верно. Василий слушался старшую сестру. Он её любил, уважал и боялся. После смерти Андрея Васильевича Надежда стала для него единственным авторитетом. Никогда не забывал он, что это она сумела уговорить отца забрать его из Горного корпуса и увезла в 1813 году с собою в армию, где, пользуясь своими связями, устроила служить не куда-нибудь, а в лейб-гвардии Уланский полк.

Но и Надежда очень любила Василия. Он, по возрасту младше её на целых шестнадцать лет, иногда казался ей не братом, но — сыном. Он был красив, как их матушка Анастасия Ивановна в молодости, искренен, горяч и смел, как батюшка Андрей Васильевич. Потому на одни его выходки она смотрела сквозь пальцы как на дурачества ещё молодого человека. При других, видя вред, который причиняет неопытность брата, сама разбиралась в городских проблемах, давала ему советы и даже заставляла принимать то или иное нужное решение. В редких случаях действительно хваталась за палку.

Горожанам была памятна история, приключившаяся на Яблочный Спас. Василий, гуляя третий день кряду, устроил на Владимирской форменный вертеп. Раздевшись догола, его молодые друзья и их безотказные подружки бегали по саду, орали песни, стреляли из пистолета, жгли костры. Надежда как раз возвращалась после вечерней верховой прогулки. Испуганные соседи с Владимирской улицы остановили лошадь штабс-ротмистра Александрова и умоляли его успокоить городничего.

Надежда повернула своего Гнедко, небольшого, но вёрткого и злого жеребца. Она заехала в сад со стороны оврага с пересохшей речкой Юрманкой. Не сходя с коня и умело действуя хлыстом, она быстро разогнала буйную компанию. Василию при этом досталось больше всех. На другой день, протрезвев, он явился к ней показать свою спину, иссечённую синими полосами.

Надежда в этот летний полдень сидела в своей комнате у окна с мокрыми волосами, в рубашке, парусиновой жилетке и нанковых панталонах, сшитых по образцу походных рейтуз. Она пришла из купальни, была настроена миролюбиво и благодушно. Василий думал, что старшая сестра теперь пожалеет его.

   — Это ещё мало, друг мой. — Надежда бросила взгляд на обнажённый торс отставного ротмистра. — При этаком непотребстве батюшка выпорол бы тебя нещадно...

   — Каюсь, сестрица. — Василий опустил голову. — Перепились вчера крепко.

   — Зачем других втягиваешь?

   — Скучно, сестрица, одному.

   — Так женись.

   — А жениться ещё рано.

   — Эх, Василий! Врагов после смерти отца у нас тут предостаточно. Ты же, как нарочно, их посильней вооружить хочешь. Не пошла тебе на пользу ссора с протоиереем...

   — Протоиерей суда со мной не выиграл, — упрямо сказал Василий. — А усадьбу его я под генеральный план так подведу, что дорога пройдёт у него через сад, и ничего он мне не сделает, покорится...

Теперь Надежда, пустив Гнедко в галоп, ехала по тракту и размышляла о том, куда мог подеваться Василий. На Кавказе шли боевые действия, но не станет же он лезть в драку, имея здесь штатскую должность и отпускное свидетельство до 14 сентября сего года. Должен он вернуться, должен, иначе не сносить ему головы.

Рессорную коляску с лопнувшей осью она увидела сразу за поворотом. Это саратовский помещик Быстроглазое впервые ехал к родне в Сарапул и взял на почтовой станции попутчика — Василия Андреевича Дурова. Экипаж сломался вёрстах в десяти от города. Господа чуть не перевернулись в кювет, сейчас сидели пригорюнившись и ожидали, не появится ли кто на дороге, чтоб вызвать кузнеца и мастера-каретника.

Василий, узрев вдали всадника в тёмно-синем уланском сюртуке, не сдержался и от радости захлопал в ладоши:

   — Едет, едет! Так и знал, что сестрица непременно здесь будет!

Помещик Быстроглазое удивился. Подъезжала к ним не дама, а отставной уланский офицер, да ещё и с Георгиевской ленточкой, продетой в петельку на третьей пуговице сверху. Василий, поймав его изумлённый взгляд, смутился.

   — Простите, сударь, тут ошибка вышла. После я объясню... А сейчас позвольте представить штабс-ротмистра Литовского уланского полка Александра Андреевича Александрова!

   — Честь имею... — Надежда приложила руку к козырьку картуза и обратилась к Василию: — Что случилось у вас, друг мой?

   — Коляска господина Быстроглазова не выдержала нашенских ухабов, — ответил Дуров-младший.

   — Кто ж вам виноват, ваше благородие, что доселе вы не изыскали в бюджете денег на ремонт тракта. — Надежда объехала вокруг коляски, осматривая повреждение. — Ладно, поеду за мастеровыми. Но это — самая малая неприятность из тех, что ожидают вас здесь, Василий Андреевич...

Вечером в доме Дуровых на Большой Покровской ужин проходил весело. Василий привёз сёстрам Надежде и Клеопатре, молодой своей мачехе Евгении Степановне и сводной сестре Лизе, которая от рождения была глухонемой, много разных подарков и сувениров с Кавказа. Он рассказывал о тамошней жизни и обычаях, о новых знакомствах, приобретённых в отпуске. Главным героем его повествования был Александр Сергеевич Пушкин. С ним Василий так подружился, что в Москву с Кавказа они поехали вместе, в одной коляске, принадлежавшей Пушкину.

Едва её брат произнёс это имя, как Надежда остановила его:

   — О каком Пушкине ты говоришь? О нашем великом поэте?

   — Конечно!

   — Не может такого быть! — воскликнула она. — Неужели ты познакомился с самим Александром Пушкиным?!

   — А вот, сестрица, и познакомился, — заважничал Василий. — Жили мы с ним у офицеров Нижегородского драгунского полка, с утра до вечера играли в карты. Господин Пушкин — картёжник рьяный, а также — большой любитель забавных историй. Дорогою я рассказывал ему о вас...

   — Совсем ты очумел на этих минеральных водах, Василий. Распоряжаешься чужой тайной.

   — Полноте, любезная Надежда Андреевна! — Василий махнул рукой. — Уж не такая это сугубая тайна теперь. Все знают, что царь Александр разрешил одной женщине служить в армии. Не знают лишь в России, что эта женщина — вы...

   — По-твоему, об этом надо рассказывать первому встречному-поперечному? — возразила она.

   — Разве Пушкин — первый встречный? Тем более он сказал мне, что ваши записки можно издать, он бы взялся за это.

   — Ты и о записках ему проболтался?!

   — Но почему было и не сказать, сестрица? Произведения ваши кажутся мне весьма увлекательными. Авось и публике они понравятся...

Совсем рассердившись, Надежда отодвинула тарелку и встала из-за стола. Такой невероятной выходки от любимого брата она никак не ожидала. Уж он-то знал, что она до сих пор очень серьёзно относится к своему договору с Александром Благословенным, хотя венценосный покровитель умер и помнить о тех клятвах и обещаниях вроде бы и необязательно. Чем привлёк к себе, чем соблазнил её брата знаменитый сочинитель стихов, поэм и повестей, если Василий, забыв обо всём на свете, поведал ему их семейные тайны?..

   — Вот что, друг мой, — она прошлась по комнате, засунув руки в карманы панталон, — я очень недовольна твоим поступком. Я не желаю издавать свои произведения. Их достоинства, на мой взгляд, ничтожны. Они были написаны для успокоения души, а вовсе не для всеобщего обозрения. Ещё хуже, что ты назвал Пушкину моё настоящее имя...