С любовью, верой и отвагой

   — Александров, я должен отправить вас в Варшаву, — сказал полковник. — И не просто так, а под конвоем...

   — Почему, ваше высокоблагородие?

   — Варшавский комендант сообщает, что против вас ведётся дознание...

   — Господи, да за что же это?! — воскликнула Надежда.

   — Год назад вы взяли под расписку у одного ростовщика на Маршалковской в долг двести червонцев и до сих пор не заплатили ни копейки.

   — Это — ошибка, — убеждённо сказала она.

   — Вы же были в Варшаве в октябре прошлого года...

   — Был. Однако денег ни у кого не брал, расписок не давал.

   — Охотно верю, поручик. — Лопатин ещё раз взглянул на бумагу. — Но есть приказ. Вам надо ехать немедленно. Возьмите с собой надёжного унтер-офицера из вашего эскадрона. Пусть он будет вроде конвоя, а в случае затруднений поможет вам...

Надежда поехала с Мелехом, который в конце 1813 года по её представлению был произведён унтер-офицеры. Проскакав за день более тридцати вёрст, они прибыли в столицу Польши вечером, явились к дежурному офицеру в штаб. Он долго и с удивлением читал предписание варшавского коменданта, затем сказал, что не может разобрать подпись чиновника, отправлявшего эту бумагу, и предложил поручику Александрову ждать утра, поселившись пока в трактире «Кухотска воля», где всегда останавливаются русские офицеры, приезжающие в штаб из полков.

В номере Надежда сняла сапоги и форменную куртку и легла на кровать. События сегодняшнего дня требовали объяснения, в них было что-то странное. Но что именно, распознать сейчас она не могла. Беспокойная ночь на дежурстве в полку, долгая дорога, волнения при разговоре в здешнем штабе не способствовали правильным размышлениям. Она послала Мелеха в лавку купить что-нибудь на ужин, а сама укрылась шинелью и задремала.

Подполковник Станкович явился ей как бы во сне. Она услышала звук открываемой двери, потом в комнате раздались чьи-то голоса, и человек в гусарском вицмундире с золотыми штаб-офицерскими эполетами дотронулся до её плеча:

   — Поручик Александров, где ваше предписание?

   — Здесь, ваше высокоблагородие! — Она вскочила на ноги и сунула руку во внутренний карман куртки за документами.

   — Почему вы опоздали? — строго спросил её Станкович.

   — Лошадь расковалась! — брякнула она первое, что пришло ей в голову, глядя на него во все глаза и не веря своему видению.

   — Хорошо. — Он повернулся к сопровождавшему его пехотному обер-офицеру. — Отметьте, прапорщик, это в сегодняшнем рапорте.

   — Слушаюсь, господин подполковник!

   — Продолжаем обход. — Станкович взял её бумаги и пошёл к двери. — А вам, поручик, придётся зайти ко мне через час. Мой номер — одиннадцатый, на втором этаже по коридору направо...

Он хотел отметить их встречу в лучшем ресторане. Надежда села в нанятый экипаж и поехала вместе с ним на Маршалковскую. По дороге, пользуясь темнотой ноябрьского вечера, они впервые поцеловались.

Её возлюбленный был таким же, как прежде, и... не таким. Он похудел, постарел. Виски у него серебрились сединой, на лбу темнел большой шрам, рассекая бровь на две части. Он много и оживлённо говорил, но иногда внезапно останавливался, взор его уходил в сторону и делался почти бессознательным. Надежда слушала весёлый рассказ Станковича о том, как ему удалось устроить её вызов в Варшаву, и в темноте сжимала его руку. Ей надо было снова привыкать к нему, большому, сильному, сидящему рядом.

В ресторане он упросил её выпить два бокала шампанского, и это было причиною того, что конец вечера Надежда помнила как-то неотчётливо. Хотя тревожиться не стоило. Мелеха она, щедро снабдив деньгами, ещё раньше отпустила на два дня гулять по Варшаве, а об их собственном ночлеге подумал подполковник Станкович. Из ресторана они приехали в какой-то дом на набережной Вислы, где не было ни души.

На руках он отнёс её в спальню. Но его горячие и настойчивые ласки не находили прежнего отклика. Закрыв глаза, Надежда неподвижно лежала на подушке. Впрочем, она была готова уступить его желанию, пусть это будет даже и через силу. Тем не менее гусар остановился:

   — Что с тобой, царица моя? Ты сегодня не хочешь?..

   — Не знаю, милый. — Она открыла глаза и едва коснулась пальцами его щеки. — Ужасная погода в Чеханове. Эти два негодяя удрали ровно в полночь, караул проспал... Дорогою мы с Мелехом сделали две остановки, но есть совсем не хотелось... А дежурный в штабе заморочил мне голову. Кто он такой, чтоб делать замечания фрунтовому офицеру...

Слушая эту бессвязную речь, подполковник устыдился. Он был в Варшаве уже полторы недели и пользовался всеми удобствами благоустроенной столичной жизни. Надежда явилась на встречу с ним после дежурства, проведя в седле без малого десять часов. Его удачная выдумка доставила ей слишком много хлопот и волнений.

   — Тебе надо отдохнуть. — Он снова опустил батистовую рубашку ей на бёдра, закрыл распахнутый на груди ворот.

   — Завтра, — пробормотала она. — Вот увидишь, завтра...

Потом свернулась калачиком и, уткнувшись носом в край подушки, заснула. Станкович накрыл её одеялом, осторожно поцеловал завитки волос на затылке. Он ушёл спать на диван в гостиную, чтобы ничем не мешать отдыху своей царицы.

Утром она проснулась рано и с недоумением озиралась в чужой спальне, пока не вспомнила все детали вчерашних событий. Признательность к возлюбленному за его поступок наполнила её сердце. Надежда встала, надела шёлковый шлафрок, приготовленный для неё, и вышла в коридор.

Подполковник хозяйничал на кухне. Он разжёг огонь в печи, накрыл на стол, сварил отличный кофе. Они завтракали не спеша, совсем по-домашнему. Отодвинув чашки, Станкович положил перед ней лист бумаги и перо, поставил чернильницу.

   — Пиши, — сказал он и начал диктовать: — Всепресветлейший державнейший великий государь император Александр Павлович, самодержец всероссийский, государь всемилостивейший. Просит Литовского уланского полка поручик Александр Андреев сын Александров, а о чём, тому следуют пункты. Первое. За болезнью и ранами, полученными в прошлую кампанию с французами, ныне мне служить не мочно...

   — Это — моё прошение об отставке? — Она задержала руку над листом.

   — Да, царица моя. Война окончена. Думаю, тебе пора оставить меч.

   — Писать прямо сейчас?

   — Конечно. Ты уедешь в полк, а я пошлю пакет в Санкт-Петербург из Варшавы. Так будет быстрее.

Она написала несколько слов, затем остановилась и посмотрела на Станковича долгим взглядом.

   — Зачем спешить с этим, Михаил? — Надежда поднялась с места и начала развязывать пояс на шлафроке. Узел был тугой, её пальцы скользили по шёлковому шнуру.

Когда подполковник увидел, что под шлафроком у неё ничего нет, то вскочил, резко отодвинув чернильницу. Маленькая походная бутылочка опрокинулась, и чёрные чернила залили лист гербовой бумаги, где рукой Надежды уже было написано: «Всепресветлейший державнейший великий государь император Алекс...»

Стоя на коленях, гусар прижимал её к себе, и Надежда чувствовала, как под шлафроком его горячие ладони скользят у неё по ложбинке на спине, по ягодицам, по бёдрам.

   — Правда, что ты всё время помнила обо мне? — шептал Станкович.

   — Да! — Она запустила пальцы в его густые волосы.

   — Ты ждала меня?

   — Да!

   — Не думала ни о ком? Только обо мне?

   — Конечно! — Она наклонилась к нему. — Ты же знаешь, что государь запретил мне думать о мужчинах.

   — Больше не отпущу! — На глазах у Станковича блеснули слёзы, и он спрятал лицо у неё на груди.

От его прикосновений и поцелуев в сердце Надежды как будто занимался пожар и тепло растекалось по телу. Голова у неё кружилась, груди отяжелели, соски выступали под тканью шлафрока. Ей всё труднее было сдерживать стоны. Она соскучилась по нему, она желала его, своего единственного, выбранного раз и на всю жизнь, но стыдилась этой страсти. Ей всегда казалось, что начинать должен мужчина.