Царь Сиона

— Слышишь, братец, как ангелы на небе бьют в честь тебя в бубны? — сказал шут Гелькюпер, сам весь бледный от страха, при виде бесчисленных молний, наподобие огненных языков, пронизывавших облака.

У царя также вытянулось лицо. Царицы и придворные в испуге столпились около своего повелителя, точно у подножия алтаря. «Господь Отец наш разгневался?» — спрашивали друг друга многие из народа, так как ветер загасил факелы, удары грома раздавались с новой силой, бесчисленные молнии освещали землю, залитую кровью Ротгера.

— Слышите? Вот голоса с Геброна и Синая! — воскликнул Петер Блуст, появившийся внезапно среди перепуганной праздной толпы, одетый в белую рубаху покаянника, с распущенными волосами. Вдруг среди ночной тьмы по всей линии горизонта показалась яркая огненная полоса, словно сама земля разверзлась, чтобы метать свои огни против небесных молний.

— Илья пророк едет на своих огненных конях! — снова воскликнул Петер Блуст и бросился ниц на землю, так как вся земля вдруг содрогнулась, и страшный грохот потряс воздух. За первым ударом последовали продолжительные раскаты, которые то приближались, то отдалялись. Затем на короткое время все сразу стихло.

— Что это? — спросил изумленный царь.

— Что это? — повторили за ним придворные. Барабанный бой был им ответом. На городских стенах били тревогу; звонили в набат; страшный треск снова заглушал раскаты грома.

— Граждане Сиона, вперед, на стену! Враги наступают! Сюда все, кто только может носить оружие! — кричали сновавшие во все стороны гонцы, и в третий раз разверзлась огненная пасть в лагере осаждающих.

— Они идут на приступ! Они сдержали свое слово! — воскликнул Герлах и поспешил вперед стать во главе сбегающихся отовсюду защитников города.

В то время, как в городе раздавались вопли и крики страха и отчаяния, перед городскими стенами, у осаждающих, слышались торжествующие, радостные крики, звуки военной музыки и барабанный бой. После того, как так называемая «Чертова пушка», присланная ландграфом гессенским, троекратно разверзла свой страшный зев и все стоящие вокруг города пушки ответили ей дружным залпом, епископские войска тесно сомкнутыми рядами, с развевающимися знаменами, бодро выступили из лагеря. Конница ехала впереди с факелами в руках. Пехота двигалась за нею по освещенной дороге. Приступ последовал одновременно с шести разных сторон; каждая нападающая колонна состояла из тысячи испытанных храбрых воинов. С обнаженными мечами в зубах, с короткими веревочными лестницами на плечах, со связками травы и водорослей на головах воины бросались в наполненные водой рвы и переплывали их на пучках травы и водорослей. Между тем пушки также делали свое дело: снаряды пролетали над головами осаждающих, ударяли в городские укрепления, разрушали в прах стены, выбивали ворота из петель. Это было смелое, решительное нападение, так хорошо рассчитанное и обдуманное, словно дело происходило при дневном свете: вспышки от пушечных выстрелов, свет от нескольких горевших построек и зданий, беспрестанно сверкавшие молнии прекрасно освещали поле битвы. Часть нападающих схватилась у городских ворот врукопашную с защитниками города; остальные прилаживали веревочные лестницы и взбирались на городскую стену. Уже несколько неприятельских флагов развевались на городском валу и несколько топоров прорубалось в густой колючей изгороди, составлявшей последний оплот защитников города.

— Победа! Город взят! — слышалось уже из тысячи солдатских уст.

Вдруг флаги снова упали, топоры опустились, опьяненные близкой победой солдаты умолкли. В ту минуту, когда опасность достигла высшего предела, осажденные также проявили высшую степень энергии.

Здесь были налицо все, от мала до велика, без различия пола и возраста. Все явились на защиту своего города. Целые толпы совсем молодых еще юношей, вооруженных самострелами, под предводительством одного взрослого мужчины, который старался ободрять их и поддерживать в них мужество, прятались за пчелиными ульями, птичьими клетками, ящиками, служившими им подвижными прикрытиями, и спокойно пускали свои стрелы в нападающих. На столь близком расстоянии стрелы, пущенные даже мальчиком, наносили смертельные удары. Другие карабкались по стене до крючков, на которых были подвешены веревочные лестницы, вытаскивали их и сбрасывали, вместе с солдатами, обратно в ров. Старики прилаживали канаты к подававшимся воротам, перевязывали створки с задней стороны, цепями крест-накрест, таскали бравым стрелкам порох, фитили и ядра. Шестидесятилетние старцы находили в себе достаточно сил, чтобы поднять тяжелую дедовскую секиру и, под защитой корзины, наполненной землей, с размаху опускать свое оружие на головы карабкавшихся на стены врагов с такой силой, что те падали вниз с раздробленными черепами, окрашивая стену кровью, смешанной с мозгами. Робкие трусы, сидевшие обыкновенно за печкой, опьяненные бешенством и чудодейственным «благодарственным напитком» царя, неустанно скатывали со стен на головы неприятелей тяжелые бревна, выбивая из строя сплошные ряды врагов разом.

Женщины не уступали мужчинам в борьбе с епископскими войсками и даже превосходили их в ожесточении. Замужние и девушки, матери и дочери готовили врагам страшное угощение. На городских стенах, в огромных котлах, кипели известь и смола. Кто только решался приблизиться к месту, где стояли женщины, тот получал огненное крещение и падал вниз. Сотни епископских воинов были увенчаны пылающими смоляными венками, которых уже невозможно было снять. Ни панцирь, ни ливший время от времени дождь, ни болото на дне рва — ничто не спасало обожженных от ужасной смерти; десятками валились они со стены на дно рва, где и умирали в ужаснейших мучениях. Кто пытался прыгнуть в ров, чтобы помочь им, загорался сам и погибал вместе с ними. В том месте, где сваливались горевшие тела, вся земля была на следующий день выжжена и растрескалась. Счастлив был тот, кому удавалось упасть так, что его закрывал своим телом упавший на него собрат по оружию; счастлив был тот, кто тонул в воде под тяжестью своего вооружения или кого засасывала тина! Первые лучи утреннего солнца осветили множество человеческих тел, обуглившихся вплоть до самых костей, но обнаруживавших еще слабые признаки жизни.

Между тем, как бы назло колеблющемуся боевому счастью, осаждающие, благодаря своему необычайному упорству и жажде мести, начали одолевать в одном, весьма важном месте. С помощью огромных ядер, которые извергала клевская картауна [52], удалось наконец пробить в городской стене широкий пролом. Сюда устремилась разом масса пехотинцев, предвкушающих торжество близкой победы. Выдержав первую кровопролитную схватку, они уже почти беспрепятственно ринулись далее вперед, крича и делая знаки остальным следовать за ними. «Город, мол, взят!». Лишь иногда раздавался еще в темноте навстречу им один-другой выстрел; слабые стрелы отскакивали от их шлемов и панцирей. Так победоносно прошли они несколько сот шагов вдоль стен, рвов и ручьев, которых они вовсе не знали.

Вдруг земля задрожала у них под ногами. Находившимся в задних рядах внезапно ударили в лицо беловатый пар и красное пламя, исходившее от взорванной мины. Торжественное шествие победителей обратилось в постыдное бегство. Они нашли все выходы уже занятыми противниками, которые появились внезапно, точно слетели с облаков, и теперь разряжали свои винтовки, стреляя прямо в сердце и лоб ошеломленным неприятелям, прежде чем пустить в дело холодное оружие, чтобы покончить с ними. Циклоп Тилан под проливным дождем неутомимо скашивал неприятелей, как колосья. Мясник Модерсон изрубил в куски своей секирой многих негодных сынков достойнейших родительниц. Страшный Килиан, крестьянин из Фрисландии, медленно размахивая огромной дубиной, наподобие ленивого, но сильного молотильщика, укладывал жертву за жертвой. Перекрещенцы продолжали избиение, не зная устали. Конница была расположена на другом конце рва. Часть всадников уже спешилась. Услыхав жалобные, раздирающие душу крики своих собратьев, они вскочили на коней и полетели попытать счастья. Но со стен города загрохотали тяжелые орудия, и целый град ядер, бомб, камней, картечи посыпался на всадников. Многие из них, стараясь защитить свою грудь, погибли, пораженные в спину, позорной смертью беглецов. Те же, которым удалось избегнуть гибели, принесли в лагерь печальное известие, а вместе с этим ужас и смятение. Епископ возвратился в Вольбек, ропща на Бога и на свою судьбу. Военачальники велели трубить отступление, так как в рядах их ратников осталось уже очень немного в живых.