Буйный Терек. Книга 2

— То же самое, имам. Тебе нельзя ехать в Грозную, — коротко ответил Небольсин.

— А как с оружием? — спросил Гамзат-бек.

— Если нельзя ехать в Грозную, значит, нельзя отдавать и оружие, — улыбнулся Небольсин. — Да ты ведь, имам, сам хорошо знаешь это…

Все засмеялись.

— Умный у тебя друг, — обращаясь к Булаковичу, сказал Гази-Магомед. — Он читает наши мысли. Спасибо, Иван, и тебе спасибо, — обращаясь к Небольсину, сказал Гази-Магомед. — Я знаю, что угрожает вам, если русские начальники узнают о ваших словах.

— Смерть или каторга, — сказал Небольсин.

— И вы не побоялись этого, — вставая, сказал Гази-Магомед.

Все встали.

— Шабан-эфенди, дай мне коран, — обратился имам к чеченскому проповеднику.

Взяв книгу, он раскрыл ее на каком-то месте, громко, нараспев прочел что-то.

— А теперь поклянемся, братья, на Несомненной книге, что ни один из нас никогда, даже под страхом смерти и боясь вечного огня ада, не скажет никому о том, что говорили эти два русских человека.

Он поднял вверх раскрытый коран. Шамиль, Гамзат, ших Шабан и оба переводчика, Идрис и Ахмед, медленно и нараспев повторили за ним клятву.

Затем все сели.

— То, что сказали вы, я уже написал в своем ответе Килугэ. Я отказался ехать в крепость, мы не доверяем русским, и мира, который предлагали им, не будет. С завтрашнего утра опять начнется война…

— Газават! — хором произнесли мюриды.

— Иван, я верил тебе, и сердце мое обрадовалось, когда увидел тебя, но я человек, верящий не всем людям… Я знал, что ты честный и храбрый солдат, наш друг, мой друг, — с ударением на «мой» произнес имам, — но со временем меняется все, даже горы, а что говорить о людях… И я хотел проверить тебя теперь, когда ты на свободе и уже не солдат, а офицер. — Имам замолчал и долго и проникновенно смотрел на Булаковича. — И сердце мое радуется, Иван… Ты не изменился, ты даже стал еще чище… спасибо тебе и твоему другу… — Имам приложил руку к сердцу. — Аллах с вами!.. И пусть эта добрая встреча не будет у нас последней.

Мюриды пошли за ним. Офицеры, сопровождаемые Ахмедом, вышли на лужайку.

Возле сакли, где расположились русские, он внезапно обнял Булаковича и тихо прошептал:

— Добрый барин, ваша блахородья… Ахмед никогда не забувает тебе…

Переводчик Идрис молчал, но по лицу чеченца было видно, что оба русских стали ближе и доступнее его сердцу.

Когда офицеры возвратились, подполковник спросил:

— Ну как, о чем говорил Кази?

— О своей силе, о каких-то пушках, якобы находящихся в горах… о том, что хочет с нами мира, но не боится войны, — сказал Небольсин.

— Хвастает, сукин сын, а у самого ноги трясутся от страха… А чего это он прапорщика одного звал, ведь то же самое мог болтать и при мне? — вдруг спросил Филимонов.

— А он и о вас справлялся, но, говорит, не позвал потому, что вы как главное в делегации лицо, уже получив письмо генералу, могли и отказаться, а это… сами понимаете, — сымпровизировал капитан, — подрыв его авторитета среди горцев.

— Хитрая собака… догадался… ведь я бы и вправду не пошел.

Через полчаса, сопровождаемые чеченским разъездом, офицеры и казаки отправились обратно.

Уже в Грозной, значительно позже, переводчик Идрис шепотом сообщил Небольсину, что подполковник Филимонов дважды расспрашивал его, о чем имам беседовал с офицерами.

В Грозную они вернулись к вечеру, так как по пути задержались в укрепленном форпосте «Кизлярском», где из-за возникшей на линии тревоги просидели свыше трех часов.

По прибытии в Грозную подполковник Филимонов сразу же отправился к полковнику Клюге и передал ему ответное письмо имама.

Около десяти часов ночи Небольсина и Булаковича вызвали к полковнику Клюге, где они застали поручика Казаналипова, переводчика Идриса и довольно хмурого Пулло.

Клюге приветливо поздоровался с офицерами, выслушал их доклад, задал несколько вопросов.

— Как выглядит Кази?

— Так же, как и в Дагестане, разве только несколько озабоченней, — сказал Булакович.

— Как отнесся к вашему приезду?

— Был спокоен, даже приветлив, гостеприимен, — вставил Небольсин.

— «Приветлив», — хмуро повторил Пулло, — А говорил ли, что отвечает нам?

— Об этом не было разговора… А что написал в ответ? — поинтересовался Небольсин.

— Ехать не намерен, оружие сдавать не будет, — И Клюге, улыбнувшись, прочел фразу из письма Кази-муллы: — «Я вас не боюсь даже и на золотник, а что касается угроз разорить Гимры, Иргиной, Ахульго и другие наши аулы, то это будет зависеть от воли бога. К вам я приду, но только с оружием в руках, и тогда, когда сам найду нужным». Видели, каким языком заговорил имам?

Офицеры пожали плечами.

— А ведь, мошенник, сам обратился к нам, прося о замирении… — сказал Пулло.

— Я, господин полковник, получив его письмо к генералу, не очень поверил в миролюбие имама, — вставил Казаналипов, — не такой он человек, чтоб мириться с нами.

— Когда подхлестнула вожжа под хвост, тогда он и написал письмо, — сказал Пулло.

— Обмануть хотел, оттянуть время, — добавил Клюге. — А вы как думаете, господа?. — обратился он к Небольсину и Булаковичу.

— Возможно, и так, — пожал плечами капитан.

— Думаю, господин полковник, что имам действительно хотел мира или отсрочки, — медленно, обдумывая каждое слово, начал Булакович, — но жесткие, неприемлемые не только для него, но и для любого горца требования остановили его.

— Какие требования? — переспросил Пулло.

— Сдачи оружия, выдачи пленных и беглых солдат, роспуска отрядов и сдачи на милость государя, — закончил Булакович.

— А что же тут плохого, ему б, дураку, хвататься надо было за такое предложение, — сказал Клюге.

— Господин прапорщик прав. Горцы никогда не пойдут на сдачу оружия и выдачу бежавших к ним людей, — возразил поручик Казаналипов. — Это же, с их точки зрения, предательство.

Воцарилось молчание.

— Ну что ж, гора не пошла к Магомету — Магомет пойдет к горе… Так мы и поступим в этом деле.

— А что это такое? — спросил Клюге Казаналипова, указывая на странные письмена, вырезанные на мухуре [67].

— Имена семерых святых, взятые из Алкорана. Это — Яилих, Максалин, Маслин, Мариуш, Добарнуш, Шазануш и Капаштатюш. Эти легендарные святые жили якобы у какого-то вавилонского царя и благополучно спаслись от его мести. Эту печатку с именами святых следует понимать как намек на то, что бог и на этот раз поможет делу правых против неверных, — обстоятельно пояснил поручик Казаналипов.

Письмо было подписано: «Абдугу Гази-Мохаммад».

— «Слуга божий Гази-Магомед», — добавил Казаналипов.

— Будет война… Я хорошо знаю горцев, — задумчиво произнес Клюге. — Благодарю вас, господа, — сказал он, отпуская офицеров.

Утром, после завтрака, Небольсин и Булакович пошли в штаб.

— Вы мне пока не нужны, господа. Да и вряд ли генерал, уставший с дороги, примет вас. Отдыхайте и вы, — сказал Клюге, — тем более что мы все сегодня приглашены госпожой Чегодаевой к пяти часам на парадный обед. И вы в том числе, прапорщик, — обратился он к Булаковичу.

— Покорно благодарю.

— Пойдем на Сунжу, — предложил Небольсин, — в такую теплынь неплохо нырнуть в воду.

— Охотно.

Забрав полотенца, они спустились к реке, где в стороне от моста находилась купальня. Офицеры разделись, полежали на песке и затем, окунувшись в воду, поплыли, перегоняя друг друга.

Солнце поднималось над Грозной. Небо было ясным. На чеченские горы ложился отсвет багрово-красных лучей.

— Как разлитое красное вино, густое и терпкое, — сравнил Небольсин.

— Нет, скорее как алая, живая кровь, которая очень скоро прольется в горах и долинах, — ответил Булакович.

Друзья выбрались из воды и с наслаждением улеглись на мокром, шершавом песке.

— Алексей Сергеевич, если нетрудно, скажите, почему вы посоветовали имаму не приезжать в крепость? — спросил Небольсин.