Бездна (Миф о Юрии Андропове)

И дверь сразу открылась, в ее проеме стояла полная женщина лет тридцати пяти, на рыхлом лице которой еще увядала былая, редкостная красота: точеный нос, монгольский загадочный разрез карих глаз, полные выразительные губы; только теперь все как бы терялось, тонуло в одутловатости и морщинах. На Евдокии Николаевне Савельевой был роскошный бархатный халат до пола: павлины, распустившие свои радужные хвосты на черном фоне.

— Лизок! Девочка моя! — Перепелка была заключена в мягкие, но крепкие объятия и трижды с чувством расцелована. От Дуси пахло душными, крепкими духами и чуть-чуть алкоголем.— Покажись! Покажись… Все такая же красавица писаная. Только бледненькая. Пошли на кухню, я там все приготовила.

Евдокия Николаевна жила одна в огромной двухкомнатной квартире в доме послевоенной «сталинской» постройки. Гордостью ее была кухня площадью в восемнадцать квадратных метров, по существу третья комната, где принимались гости. Здесь и проходили их «девичники», как они называли в былые годы довольно частые посиделки.

…Они — это девочки из группы «А-06» спецшколы, расположенной в нескольких казарменных домах, со всеми удобствами: были на территории объекта великолепный спортивный зальчик, два бассейна, теннисный корт, ухоженный парк с белыми беседками среди медноствольных сосен. Весь комплекс школы от окружающего мира прятал высокий бетонный забор, по верху которого шла колючая проволока двумя рядами. Где находится их спецшкола, они так и не узнали никогда. В договоре с дирекцией этого специфического учебного заведения, который каждая из них подписала добровольно, среди прочих многочисленных пунктов были два такие, первый: «За два года учебы воспитанницы (надо же, «воспитанницы») самовольно не покидают территорию объекта, а только отправляются в организованные экскурсии — театр, концерты, музеи и на спецпрактику»; второй: «Воспитанницы не ведут в течение двух лет учебы никакой переписки с родными, близкими и друзьями, не пользуются для контактов с ними телефонной связью, предоставив право на это — в случае крайней необходимости, прежде всего с родителями — дирекции объекта».

Они знали только, что их спецшкола, или «объект» — иначе начальство сие «учебное заведение» не называло — находится не очень далеко от Москвы, километрах в шестидесяти — семидесяти: это можно было примерно вычислить по времени, за которое их везли на экскурсию или на спецпрактику в удобных автобусах со странными стеклами: через них проникал дневной свет, но ничего не было видно — густое молоко перед глазами, как бы просвеченное солнцем.

В спецшколу Елизавета Смолина попала семнадцатилетней девушкой. И, получается, устроил ее туда Славик-швейцар и одновременно вышибала в «Пельменной». «Вытаскиваю тебя с панели,— сказал он, ухмыляясь и ковыряя куцым мизинцем в желтых лошадиных зубах.— Считай, спасаю. Век будешь мне обязана».

— Буду, Славик, буду. Спасибо.

Позади уже осталось собеседование, от которого Лиза чуть не свихнулась,— и ее приняли, для начала, до полного оформления, взяв расписку, что она «забудет» и «собеседование», и то предложение — в смысле новой профессии, которую сна получит в спецшколе.

— От «спасиб»,— усмехнулся Славик,— у меня насморк зелеными соплями. Порешим так… Два года отучишься, потом я тебя найду. Ну, иногда… Уж больно ты сладкая, Лизка. Иногда будешь мне давать по старой дружбе.

— Да уж буду, куда от тебя деться.

А дней за десять до этого разговора в «Пельменной» — как раз пятеро подружек из ПТУ чей-то день рождения отмечали — появились в подвальном зале два неприметных гражданина средних лет, правда одетых добротно и аккуратно. Их, заискивающе улыбаясь и сгибаясь жирной спиной, привел Славик, усадил за «служебный столик». Раньше этих субъектов здесь наблюдательная Лиза Смолина никогда не видела. Просидели они за столом, который был рядом с их девичьей шумной компанией, до конца их гульбы и потом остались, когда, галдя и хохоча, подружки отправились домой, в общежитие тараканье, будь оно неладно! Девки-дуры на «старых мужиков» внимания не обращали, мало ли? А Лиза заметила: те двое на них все время поглядывали, о них явно говорят, несколько раз встретила она внимательный, изучающий взгляд того, что постарше, но без всякого мужского интереса.

«Какой-то другой у него интерес»,— подумала она тогда.

И действительно… Буквально на следующий день, когда Лиза после занятий отправилась за продуктами для их «общего котла» (была ее очередь — подкупали девочки чего-нибудь вкусненького к скудным пэтэушным харчам на кровно заработанные), остановилась возле нее черная «Волга», открылась дверца, и тот, что постарше, вчерашний, голову высунул, улыбнулся:

— Здравствуйте, Елизавета Михайловна! Прошу в машину. Есть интересный разговор.

Обомлела Лиза прежде всего от этого обращения на «вы», да еще по имени-отчеству ее величают. Села в «Волгу». В такой машине — мягко, бархатно, просторно, тихая музыка играет — никогда она еще с клиентами не каталась. А садясь на заднее сиденье, подумала: «Значит, клиент. Вчера не так поняла».

«Волга» быстро промчалась по их улице; мелькнула злосчастная «Пельменная», машина попетляла по незнакомым пустынным переулкам и остановилась в тени старых деревьев — ветви нависали из-за высокого чугунного забора, решетка которого была украшена литыми серпами и молотами, в кругах из дубовых листьев.

Пожилой, обходительный гражданин молчал. Тихо и печально играла музыка.

— Здесь будем? — решилась начать разговор Лиза.

— Не будем, Смолина.— Мужчина вздохнул, не то осуждающе, не то сочувственно.

— А что же…

— Ты комсомолка, Елизавета? — перебил «клиент».

— Комсомолка…— прошептала Лиза.

— Как же так? Комсомолка, принадлежишь к передовому отряду советской молодежи, а занимаешься проституцией?

«Ах ты, моралист хренов! — Темная ярость захлестнула Лизу.— Педераст недорезанный!…»

— Ты, мужчина, своим детям морали читай! Я как-нибудь без них… Моралей ваших… Наслушалась! Еще с первого класса.— Тут она выдохлась как-то сразу и замолчала.

— Что еще скажешь, Лиза? — опять вздохнул непонятный «клиент».

— А то самое! — И Лиза, неожиданно для себя, всхлипнула, слезы закапали из глаз — Я жить хочу! Как люди! Вон осень скоро, а осенние сапожки, итальянские…— Она перестала плакать и оживилась.— На высоких каблучках, знаете? Так они семьдесят рублей стоят. Где я их возьму? У нас в училище стипендия — двенадцать рублей…

— Вот что, Лиза…— Пожилой мужчина — он сидел за рулем полубоком, повернувшись к ней.— Давай так. Со мной — только на «вы». И зовут меня Константином Владимировичем.

— Хорошо, Константин Владимирович,— прошептала Лиза, и предчувствие невероятных перемен в ее жизни переполнило юную девушку: она чуть не захлебнулась этим новым чувством.

— Я предлагаю тебе попробовать поступить в одну особую школу…

— Что значит — попробовать? — нетерпеливо перебила Лиза.

— Это значит, что предстоит конкурс. Не экзамены, а собеседование. Пройдешь его — будешь принята… Обучение — два года. А стипендия — двести рублей в месяц.

— Сколько? — ахнула Лиза, не веря своим ушам.

— Двести рублей. При этом одежда, питание… Поверь, по высшему классу,— бесплатно.

Изумленную Елизавету Смолину парализовало молчание. Наконец она тихо прошептала:

— Заливаете, Константин Владимирович.

— Честное слово, не заливаю.

— А какая профессия? — спросила семнадцатилетняя пэтэушница.

— Вот! Теперь, Лиза, поговорим серьезно.— Константин Владимирович помедлил немного.— Ничего не поделаешь, девочка… Была, есть и всегда будет эта древнейшая женская профессия.

— Какая? — спросила она, уже понимая, о чем идет речь.

— Та, которую ты осваиваешь по вечерам и ночам, после занятий в училище.— Лиза хотела что-то сказать, но была остановлена повелительным жестом.— Не перебивай меня. Выслушай молча, и, если тебя не устроит наше предложение, ты прямо сейчас откажешься от него, и мы с тобой навсегда расстанемся. При одном непременном условии: ты забудешь об этой нашей встрече, ее просто не было.