Атосса. Император

От тонкого слуха Арсинои не ускользнули эти слова, а от отца она слыхала, что мурринские вазы — драгоценнейшие из всех сосудов, которыми богатые римляне украшают свои парадные комнаты. Поэтому она тотчас же объявила Хираму, что ей известно, какие большие суммы платят за подобные флаконы, и что она и свой не продаст ему дешево. Он начал предлагать цену; она со смехом запросила вдесятеро, и после долгого спора с девушкой то в шутливом, то в чрезвычайно серьезном тоне финикиец наконец сказал:

— Две тысячи драхм, ни одного сестерция больше.

— Этого, конечно, далеко не достаточно, — отвечала Арсиноя, — но так и быть, возьми его.

— Менее прекрасной продавщице я едва ли дал бы половину, — сказал Хирам.

— А я тебе уступлю флакон только потому, что ты так вежлив.

— Деньги я пришлю тебе до захода солнца.

Эти слова заставили призадуматься девушку, которая вся сияла от радости и приятного изумления и была готова броситься на шею лысому купцу или своей еще менее красивой рабыне и даже всему миру. Отец ее скоро должен был вернуться домой, и она не сомневалась, что он не одобрит ее поступок и, вероятно, отошлет молодому человеку флакон, а купцу — деньги. Да и сама она никогда не стала бы выпрашивать у незнакомца эту вещицу, если бы имела какое-нибудь понятие о ее ценности. Но теперь флакон принадлежал ей, и если бы она возвратила его бывшему владельцу, это никого бы не порадовало. Вероятно, она этим только оскорбила бы незнакомца, а себя лишила бы величайшего удовольствия, на какое могла рассчитывать.

Что же делать?

Она все еще сидела на столе, держа в правой руке носок левой ноги, и в этой легкомысленной позе смотрела на пол с такой сосредоточенной серьезностью, как будто надеялась вычитать на узорах каменных плит какую-нибудь мысль, какое-нибудь средство выпутаться из этой дилеммы.

Купец с минуту забавлялся смущением, которое удивительно шло ей, и мысленно пожалел, что он не молод, как его сын, художник, но наконец прервал молчание и сказал:

— Твой отец, может быть, не одобрит нашей сделки, а между тем ты желаешь добыть для него денег?..

— Кто тебе это сказал?..

— Разве он стал бы предлагать мне свои драгоценности, если бы не нуждался в деньгах?

— Это только… я могу только… — проговорила, запинаясь, Арсиноя, не привыкшая лгать. — Мне не хотелось бы только признаться ему.

— Но я ведь видел, каким невинным способом достался тебе флакон, — возразил купец. — А Керавну нет и необходимости знать об этой вещице. Вообрази, что ты ее разбила и осколки лежат вон там, в глубине моря. Какую из этих вещей ценит твой отец меньше всего?

— Старый меч Антония, — отвечала девушка, лицо которой снова прояснилось. — Он говорит, что это оружие слишком длинно и слишком узко для того назначения, которое ему приписывают. Я, со своей стороны, думаю, что это вовсе не меч, а просто вертел.

— Я велю завтра употребить его в моей кухне, — сказал купец, — но теперь я предлагаю за него две тысячи драхм. Я возьму его с собой, а через несколько часов пришлю следуемую за него сумму. Ладно ли будет так?..

Вместо ответа Арсиноя соскользнула со стола и радостно захлопала в ладоши.

— Скажи ему только, — продолжал купец, — что я мог так много заплатить теперь за такой меч лишь потому, что император, наверное, пожелает посмотреть на вещи, побывавшие в руках у Юлия Цезаря, Марка Антония, Октавиана Августа и других великих римлян в Египте. Пусть вон та старуха несет вертел за мною. На дворе ждет меня мой слуга, который спрячет его под свой хитон и так донесет до самой моей кухни. Ведь если нести его открыто, то, пожалуй, встречные знатоки станут мне завидовать, а недобрых взглядов следует беречься.

Купец засмеялся, спрятал флакон, отдал меч старухе и дружески простился с девушкой.

Как только Арсиноя осталась одна, она побежала в спальню, чтобы надеть башмаки, накинуть покрывало и поспешить в папирусную мастерскую.

Селена должна была узнать, какое неожиданное счастье выпало ей и всем им на долю. Затем Арсиноя хотела нанять носилки, которые всегда можно было найти у гавани, чтобы отнести бедную сестру домой. Правда, между сестрами не всегда были мирные отношения, а порою даже весьма бурные и воинственные; но, если с Арсиноей случалось что-нибудь значительное (все равно, хорошее или дурное), она не могла не поделиться этим с Селеной.

Вечные боги, какая радость! Она теперь может явиться среди дочерей знатных граждан одетой не менее богато, чем всякая другая из них, и принять участие в торжественной процессии. Кроме того, еще останется кругленькая сумма для отца и всех домашних. С работой в мастерской, которая претила ей, которую она ненавидела, по всей вероятности, теперь будет покончено навсегда.

Старый раб сидел с детьми у лестницы. Арсиноя поцеловала каждую из девочек, прошептав ей на ухо: «Сегодня вечером будет пирожное». Слепого Гелиоса она поцеловала в оба глаза и сказала ему: «Ты можешь идти со мною, милый мальчик; я потом найму для Селены носилки и посажу тебя в них, и тебя понесут домой, как богатого барчука».

Слепой ребенок потянулся к ней с ликующим возгласом:

— По воздуху, по воздуху! И не упаду!

Она еще держала его на руках, когда ее отец с потным лбом и в сильно возбужденном состоянии поднялся на лестницу, ведущую от ротонды в коридор. Отирая лоб и сопя, он наконец перевел дух и сказал:

— Я встретил антиквара Хирама с мечом Антония. Ты ему продала этот меч за две тысячи драхм?.. Глупая!..

— Но, отец, — засмеялась Арсиноя, — сам бы ты отдал этот вертел за один пирог и глоток вина…

— Я?.. — вскричал Керавн. — Я выторговал бы тройную цену за этот драгоценный предмет, за который император заплатит талантами. Но что продано, то продано. Притом я не хотел тебя срамить перед этим человеком и не стану бранить тебя. Однако же… однако же… мысль, что у меня нет уже меча Антония, заставит меня проводить бессонные ночи.

— Когда сегодня вечером перед тобою поставят на стол хороший кусок говядины, то придет и сон, — возразила Арсиноя, взяла у него из рук платок, ласково отерла ему виски и весело продолжала: — Теперь мы богачи, отец, и покажем дочерям других граждан, чего мы стоим.

— Теперь вы обе будете участвовать в празднестве, — сказал решительно Керавн. — Пусть император видит, что я не останавливаюсь ни перед какой жертвой для его чествования, и если он заметит вас, а я принесу жалобу на дерзкого архитектора…

— Теперь ты должен оставить это, — попросила Арсиноя, — лишь бы только нога бедной Селены до тех пор поправилась.

— Где она?

— Вышла из дому.

— Значит, с ее ногою еще не так худо. Надеюсь, она скоро вернется?

— Может быть; я сейчас хотела нанять для нее носилки.

— Носилки? — спросил Керавн с удивлением. — Две тысячи драхм совсем вскружили голову девочке!

— Это из-за ее ноги. Ей было так больно, когда она уходила из дому.

— Почему же она не осталась дома в таком случае? Она будет, по обыкновению, торговаться целый час из-за какой-нибудь половины сестерция, а вам обеим нельзя терять ни минуты времени.

— Я сейчас пойду за нею.

— Нет, нет, по крайней мере ты должна остаться здесь, потому что через два часа женщины и девушки должны собраться в театре.

— Через два часа?.. Но, великий Серапис, что же мы наденем!..

— Это твоя забота, — возразил Керавн. — Я сам воспользуюсь носилками, о которых ты говоришь, и велю нести себя к судостроителю Трифону. Есть еще деньги в шкатулке у Селены?

Арсиноя тотчас же пошла в спальню и, вернувшись, сказала:

— Это все: шесть дидрахм.

— Мне довольно четырех, — отвечал Керавн, но после некоторого размышления взял все шесть.

— Зачем тебе нужно быть у судостроителя? — спросила Арсиноя.

— В городском Совете, — отвечал Керавн, — я снова хлопотал насчет вас. Я сказал, что одна из моих дочерей больна, а другая должна ходить за нею; но этого не захотели принять во внимание и требовали здоровую дочь. Тогда я объявил, что у вас нет матери, что мы живем уединенно и что мне неприятно посылать мою дочь одну, без покровительницы, в собрание. Судостроитель Трифон отвечал на это, что его жена с удовольствием проводит тебя со своей дочерью в театр. Я почти согласился, но тотчас же объявил, что ты не пойдешь, если твоя сестра не будет чувствовать себя лучше. Положительного обещания дать я не мог, ты уже знаешь почему.