Жена башмачника

Эмилио и Ида Унчини присоединились к Чиро и Энце за столом с десертами. Ида, миниатюрная брюнетка лет сорока, надела в гости бирюзовую юбку в пол и жакет из золотистого бархата. Она, хоть и итальянка, с головой окунулась в водоворот сербского праздника. За то короткое время, что Энца прожила в Чисхолме, Ида успела стать хорошей подругой – постоянно заглядывала, помогала полировать полы, красить стены, расставлять мебель. Много лет назад Ида сама пережила переезд и понимала, насколько важно сделать дом уютным как можно скорее.

– Хочу попросить Ану научить Энцу печь повитицу, – сказал Чиро, принимаясь за очередной кусок.

– У нее и так полно работы, – возмутилась Ида. – Ей нужно сшить занавески и наладить швейную машинку. Я-то знаю, обещала ей помочь.

– От помощи не откажусь, – сказала Энца.

– Ну и вечеринка сегодня, – заметил Чиро. – Похоже, здесь собрался весь Чисхолм?

– Почти. Но я должна вас предупредить, это еще цветочки. Вот дождитесь Дней Сербии в июле. Все сербы округи приедут сюда попеть, – сказал Эмилио.

– Мой муж обожает этот праздник, потому что устраивают танцевальный конкурс. Среди девушек. Северные красотки выстраиваются рядком и давай стучать каблуками и вращать бедрами.

– Я люблю искусство, Ида, – ухмыльнулся Эмилио.

– Ага, прямо Фред Астер, – отрезала Ида.

– Как давно вы с Эмилио в Чисхолме? – спросила Энца.

– С девятьсот четвертого, – ответила Ида. – В тот год случилась беда на руднике компании Берт-Селлерс в Хиббинге.

Эмилио подхватил:

– Да, хорошо же нас встретил Железный хребет. Сотни людей погибли под землей. Такая трагедия!

Энца взглянула на Чиро, тот смотрел в сторону. Лицо его словно окаменело.

Он попытался взять себя в руки, криво улыбнулся и сказал:

– Эмилио, пойдем покурим?

Эмилио вышел вслед за ним из шатра.

– Мой муж что-то не то брякнул? – переполошилась Ида.

– Отец Чиро погиб в девятьсот четвертом на шахте в Хиббинге.

– Какой ужас. Эмилио ведь не знал.

– Конечно, не знал. Чиро никогда не говорит об этом. Его бедная мать так и не смогла оправиться. У них закончились деньги, помочь было некому, и она отдала сыновей в монастырь.

– Железная руда – это сталь и вдовы, – вздохнула Ида.

Ида показала Энце винные бочонки, стоявшие в дальнем конце шатра так, чтобы к ним было удобно подойти с любой стороны. Энца налила себе стакан сладкого вина. Настроение у нее испортилось. Она не знала, что сказать, что сделать, как утешить Чиро. Любое упоминание об отце вызывало либо подавленное молчание, либо тихую ярость, которая никогда не обращалась на нее, однако Чиро отыгрывался на оборудовании, кожах и себе.

Знать бы, как исцелить его сердце. Наверное, переезд сюда, в места, где погиб отец Чиро, был не самым лучшим решением.

Иду поглотила компания веселых женщин, и Энца осталась одна. Внезапно заиграла музыка, и в центр шатра буквально вылетели пары. Привстав на цыпочки, Энца поискала Чиро, увидела, как он входит в шатер, и помахала рукой. Он ее не видел. Миловидная блондинка, совсем еще юная, с длинной, до пояса, шелковистой косой, схватила Чиро за руку и потащила к отплясывающим.

– Смотри за своим мужем получше, – посоветовала Ида, снова возникая рядом.

Энца попыталась пробраться к мужу, но люди стояли слишком плотно.

Она наблюдала, как Чиро положил ладонь на талию северной красавицы и та рассмеялась. Перед глазами Энцы вспыхнула давняя картинка: Малберри-стрит, Чиро входит с двумя бутылками шампанского, рядом заливается смехом Феличита. Сейчас у Чиро было то же самое выражение лица – словно нет в мире никаких забот, лишь безграничная радость. Девушка была почти ее ровесницей, но Энца вдруг почувствовала себя старухой. Красотка прошептала что-то Чиро на ухо. У Энцы сжалось сердце. Она снова замахала рукой, привлекая внимание мужа, но Чиро самозабвенно смеялся, а блондинка кружилась вокруг него, приподнимая подол пышной бледно-зеленой бархатной юбки, открывая гладкие икры и тонкие щиколотки. Чиро не сводил с нее глаз.

– Похоже, маленькая дурочка и не подозревает, что он женат, – сказала Ида.

Это замечание вернуло Энцу к реальности.

– У него нет кольца. Его кольцо ношу я. – Энца провернула на пальце перстень с печаткой.

– Тебе пора вмешаться. Он выпил слишком много сливовицы. Иди к нему!

Лаура наверняка сказала бы то же самое.

Но Энца просто не могла двинуться с места. Она смотрела на происходящее, будто это не ее муж отплясывал с другой женщиной, а персонаж какого-то романа, который она однажды читала. Энца изо всех сил старалась вспомнить, чем кончался тот роман, но, хоть убей, не могла.

Подошла с подносом одна из дочерей Кнежовича, и Энца поставила на него пустой стакан. А когда снова посмотрела на танцующих, то Чиро исчез. Она принялась протискиваться сквозь толпу, но та затягивала ее, точно трясина, и ей не оставалось ничего иного, как покориться и дать увлечь себя куда-то в сторону. Энца чувствовала, как пылают щеки. Она сказала себе, что Чиро любит ее, что она доверяет мужу, но сердце нещадно ныло. Никогда еще Энца не переживала ничего подобного.

Внезапно ее захлестнул страх. От ощущения беспомощности она едва не заплакала. Неужели все это ошибка? Она оказалась в месте, которое не выбирала, вышла замуж за человека, которого не может найти, и все, что у нее есть, – это мучительные сомнения и боль в груди.

Энца огляделась, отыскивая Иду и Эмилио, но и они исчезли. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, она сказала себе, что просто устала, что туман в голове от переутомления, а слезы вызваны дымом от костров.

Выйдя наконец из шатра, Энца не знала, сколько прошло времени. Она зашла в дом, надеясь, что Чиро там. Обошла комнаты. Громкие голоса, музыка, смех оглушили ее. Чиро нигде не было.

Подносы и блюда, до того ломившиеся от яств, убрали. Хозяйка Ана закончила разливать кофе – знак, что вечеринка подходит к завершению. Энца уже собралась спросить Ану, не видела ли та Чиро, но ей не хотелось, чтобы люди решили, будто она ревнивая истеричка.

Снова выйдя на улицу, Энца вспомнила, чему учил отец: если потерялась, не сходи с места – и кто-нибудь тебя найдет. Ей так хотелось, чтобы Чиро ее нашел, поэтому она ждала и ждала, и минуты складывались в вечность. Она стояла на ледяном ветру, у шатра, который постепенно пустел. Вот смолкли и аккордеоны.

Чиро так и не пришел за ней. Ида и Эмилио уже уехали. Новые знакомые, улыбаясь, рассаживались по запряженным лошадьми фургонам. Соседи предлагали подвезти Энцу, но она с притворным весельем отказывалась. Постепенно отчаяние сменилось яростью. Тогда, затянув потуже пояс красного шерстяного пальто, она вытащила из кармана шелковый шарф, повязала на голову, подняла воротник и зашагала на Вест-Лейк-стрит. Одна.

Энца лежала в своей новой кровати, на простыне из сундука с приданым, голова ее покоилась на одной из двух перьевых подушек, которые она привезла из Нью-Йорка. На подушках были наволочки с вышивкой «миссис» и «мистер» – подарок Лауры. В доме пахло краской. Новым было все, включая их брак. Энца смотрела на ту сторону кровати, которую обычно занимал Чиро. Четыре часа утра.

А в мозгу бились слова отца. Что, если Чиро, выросший без родительской заботы, без примера супружеской верности, не знает, что значит быть мужем? И этой ночью он уж точно не знал, что значит быть хорошим мужем. Что, если его ветреность не осталась в прошлом, что, если его клятвы верности были просто всплеском надежды? Так Энца в тревоге и уснула.

Чиро вернулся незадолго до рассвета. Звякнул колокольчик, и Чиро схватил его рукой. Запер за собой дверь. С трудом поднялся по лестнице – он слишком много пил и мало ел. Голова кружилась, он понятия не имел, который час. Чиро поднялся в спальню. Медленно разделся. Посмотрел на спящую Энцу. Лег и натянул на себя одеяло. Голова его утонула в подушке, пахнущей лавандой. Белье было мягким, матрас – жестким. Он улыбнулся при мысли о том, как хорошо, что у него есть жена, создавшая для него такой уютный дом, и повернулся на бок, чтобы поцеловать ее. Энца открыла глаза: