Держава (том первый)

— Воистину Воскресе, свет мой, Геннадий Александрович, — приобняв за плечи, повёл его к праздничному столу хозяин дома, чтоб, как положено православному человеку, разговеться и выпить водочки за Пасху. А то что же это будет за светлый праздник.

— Ну, Василий Иванович, а теперь давай поднимем тост за наш Обуховский завод, за село Александровское и за тебя, лучшего приёмщика Морского министерства и нашего завода. Прекрасного, прямого и щепетильного человека, твёрдо знающего своё дело…

— Да это целых три тоста, — рассмеялся Колчак.

— На каждый сил хватит. Как сынок–то служит?

— Учёным хочет стать. Пишет, что с начальником экспедиции Толлем, путешествовать по Таймыру собирается.

— Молоде–е–ц! В каком сейчас Александр чине?

— Лейтенант флота Его императорского величества, — гордо произнёс отец. — Давай и за него выпьем. Чтоб всегда ему было тепло в северных морях, чтоб жил долго и дослужился до адмирала, — поднял рюмку отставной генерал и нежно улыбнулся, представив своего сына в адмиральской форме и в погонах с орлами.

В полдень, перекрестившись на кресты Александро—Невской Лавры и расспросив пьяненького деда, показавшегося двум молодым парням в драных валенках, добрее окружающих зубоскалов, пустились в путь по бесконечному Шлиссельбургскому тракту.

Оглядываясь по сторонам, шаркали валенками по деревянному мосту через Обводной канал, и затем устало топали по булыжной мостовой, выслушивая временами шутки подвыпивших компаний.

— Да-а, Артёмка, ежели бы знать наперёд, то я бы лучше в Рубановке остался, — обратился к крепкому курносому парню его брат.

— Ты, брательник, не тушуйся, плюй на городских и поменьше их слушай, — советовал младшему брату старший, внимательно изучая обрывок потёртого на сгибах листа с адресом, который давно выучил наизусть.

Младший тяжко вздохнул, поправил заплечный мешок и поплёлся за старшим, равнодушно бросая взгляды на скованную ещё льдом Неву и ёжась от студёного, совсем не весеннего ветра.

— Вот этот завод будет судостроительный, если дедушка правильно сказал, — шли они мимо огромных корпусов с невиданной величины окнами. — А это, кажись, мастерские вагоно и паровозостроительного завода, — разъяснил старший, спрятав бумажку в карман. — Нам нужно село Александровское и Обуховский завод, — шли они дальше по тракту, временами спрашивая у прохожих названия ответвляющихся от тракта улиц, и рассматривая небольшие домишки с палисадниками, и затесавшиеся между ними каменные громады.

— Ну вот, Гераська, вроде бы как пришли, — ещё раз сверился с бумажкой старший и недовольно покосился на стоявшую у двухэтажного кирпичного дома компанию.

Две девушки в шерстяных платьях и коротких, на ватине, кофтах грызли семечки и пересмеивались, лукаво поглядывая на деревенских. Парень в шерстяной фуфайке, стоявший рядом с ними, брынчал на балалайке и весело зубоскалил. Другой, с прищуром поглядев на пришедших, вдруг расставил руки и двинулся к ним.

— Артёмка-а, Гераська-а, — заулыбался он, сморщив конопатый нос, щедро усыпанный веснушками.

Артём скомкал в ладони жёлтый листок и, приглядевшись, тоже заулыбался, а брат его, отступив на шаг, недоверчиво разглядывал конопатого, завидуя фуражке с лакированным козырьком, хромовым сапогам с заправленными брюками и тёмному пиджаку с косовороткой под ним.

«Вот так франт», — подумал он и почесал затылок, признав в разодетом парне земляка.

— Васятка-а! Экий ты жа–а–них, — привёл в восторг девушек старший брат. — А мы тебя ищем с самого утра, — показал смятый листок. — Папанька твой адрес написал…

Потискав старшего, Северьянов подошёл к младшему и вновь заулыбался, рассматривая заплечный мешок, в углу которого была зашита луковица для удержания петли–лямки, серые порты в полоску и валенки.

— Вот кто жа–а–них, — насмешил девчонок, обнимая покрасневшего парня.

— Тут тебе дядя Ермолай гостинцы передал, — сняв мешок, несильно потряс им. — Только одну банку с вареньем мы раскололи, — вновь покраснел Гераська.

«И чего девки смеются, как дурочки? Чего смешного сказал?» — обнимал он Василия.

— Это наши, рубановские, — представил компании земляков. — Братья. Старшего кличут Артёмом, а младшего Герасимом Дришенко.

— Ка–а–к? — выронила семечки стройная хохотушка с русой косой и прикрыла смеющийся рот узкой ладошкой.

— А Му–му уже утопил или только собираешься? — сдёрнула с головы цветастый платок её подруга, и отбивая невысокими каблучками ритм под аккомпанемент балалайки, пропела скабрезную частушку.

— А ты правда, немой? — обратилась к младшему русоволосая хохотушка.

— Сама ты нямая! — разозлился Герасим, чем вновь привёл в восторг не только компанию, но и брата.

— Христос Воскресе, красавчик, — потянулась к Гераське смеющаяся русоволосая, делая вид, что больше всего на свете мечтает обнять и расцеловать деревенского паренька.

— Да ты чего, тётка, — перепугался тот, — я этот, как его?..

— Фома неверующий, — смеялась девушка, делая вид, что не теряет надежды облобызать неумытую рожу.

— Не-а! Этот. Ну, просто неверующий, — спрятался за старшего брата.

— А давайте я за него! — обрадовался Артём. — Христос Воскресе…

— За яичко подержись! — остановила его поползновения дама, перестав смеяться.

— За какое? — не понял тот, подняв к лицу пустые ладони.

— За красное! — прыснула смехом подруга.

— Ладно. Хватит шутки шутить, пойдёмте в дом, — пригласил Василий. — Пасха! Да ещё и земляки приехали, — провёл компанию в комнату на первом этаже, важно открыв дверь ключом. — Это мои хоромы! — сказал главным образом землякам, плавным движением руки обводя маленькую комнату с комодом у стены, над которым висело небольшое зеркало в резной деревянной раме. У окна стол под клеёнкой и четыре венских стула. У другой стены койка с крашеными в белый цвет железными каретками. Под потолком лампа с абажуром.

— Живут же люди, — завистливо произнёс Гераська, рассматривая своё отражение в зеркале.

— Не люди, а чертёжники, — под хохот компании поправил его балалаечник. — Люди в соседней казарме угол снимают, — тренькнул по струнам.

Артём хотел перекреститься, но не нашёл иконы.

— Вась, а чё у тебя иконы нет? — поинтересовался он, крестясь на красный угол со здоровенным пауком в центре паутины.

— А я в Бога не верю, — получил ответ. — Сашка Шотман отучил, — кивнул на парня с балалайкой.

— Ча–а–во? — опешил Гераська.

— Та–а–во! Сам только что говорил, что неверующий. Садитесь за стол, а вы, барышни, несите с кухни колбасу, холодец, хлеб, водку, — распоряжался на правах хозяина Северьянов. — В Бога не верую, но Пасху отмечаю…

С хохотом и шутками ребята перетащили стол к кровати, чтоб было на чём сидеть, а девушки заставили его закусками.

Василий, нырнув под кровать, выудил оттуда две бутылки водки и торжественно водрузил на стол.

Герасим, чуток подумав, расположился на кровати, а сбоку от него, с трудом сдерживая смех, уселась хохотушка с русой косой.

— Мущщина, это чего вы сразу на меня навалились? Постель ноне в качестве скамейки у нас, — не выдержав, рассмеялась она.

Красный, как водочная головка, Гераська, безуспешно пытался отодвинуться от девушки. Но это не очень получалось на продавленной сетке кровати.

— Прям бяда с тобой. Артёмка, давай поменяемся. Я на твой стул сяду, а ты на моё место иди.

— Наливайте, наливайте товарищи. И выпьем не за Пасху, а за всех здесь присутствующих, — произнёс тост хозяин комнаты, а значит и стола.

Когда закусывали, продолжил:

— Рубановских–то я представил, а теперь Александровских. На балалайке наяривает Сашка… Вернее, Александр Васильевич Шотман. Токарь Обуховского завода.

Тот, не отрываясь от закуски, покивал головой.

— Рядом с ним сидит красавица с Карточной фабрики Марфа Яковлева, а на кровати, рядом с моим земляком, её подруга Лидия Бурчевская.

— С той же фабрики, — дополнила русоволосая, фыркнув в ладошку.