А. Разумовский: Ночной император

Способностей новоявленного главного медика она пока не знала, потому и беспокоилась об участи юного пажа.

А добрую подсказку «друга нелицемерного» — мол, от любви какой неразделенной сохнет малец — с гневом неприкрытым отмела:

— Зол ты что-то, граф Алексей Григорьевич! От подагры?

— От нее, государыня.

— Береги себя, Алешенька.

— Берегу, государыня…

Назвать ее Елизаветушкой он впервые не решился. Слава Богу, гостеванье в Голицыно закончилось. Через неделю Елизавета вспомнила, зачем она оказалась на новоиерусалимской дороге. Процессия двинулась дальше. Ее пополнил Петр Шувалов да и младший братец, что среди пажей оказался.

Алексей Разумовский попивал венгерское на пару с генералом Вишневским и, время от времени выглядывая в окно кареты, задумчиво повторял:

— Эге-гей нас!..

Вишневский мало что понимал в этих восклицаниях. Его-то никакие глубокие мысли не донимали. Погода прекрасная, сенокосная, карета покойная, шажком плетется в хвосте длиннющей процессии, чего же больше?

II

Ветры стали задувать с какой-то не той горы…

Умерла при родах племянница Авдотья Разумовская, в замужестве Бестужева. Канцлер был в горе. И не только из-за племянника, который потерял любимую жену. И не только из-за свояка Разумовского. О себе надо было подумать. Все эти годы, как Елизавета вернула его из ссылки, он держался плеча Разумовского. Теперь вроде как слабело это плечо? Три месяца спустя после вояжа в Новый Иерусалим паж Иван Шувалов был возведен в камер-юнкеры, а это означало, что во дворце появился новый фаворит. Нет, Алексей Разумовский как жил, так и поживал в своих покоях, но нашлись достойные покои и для нового камер-юнкера. Зимний дворец, хоть и деревянный, был огромен. Бревенчатые, обшитые дубом комнаты шли одни за другими. При желании для десятка Иванов можно сыскать место. Но ведь Шуваловы теперь… Петр да Александр, Иван да Лизавета да Мавра Егоровна… да еще сколько-то человек поменьше чинами!.. Эва! Отважится ли теперь граф Алексей отлупить на охоте Петра?!

Бестужев с опаской ехал к Разумовскому. А не ехать было нельзя: сороковины Авдотьи. Так уж повелось: вначале у него, а потом, коль настроение, можно племянника утешить. Но Разумовский ведь себе на уме: по чужим домам не любит шататься. Любит сам принимать гостей. Хлебосольство прямо-таки убийственное. Кто возвращался трезв от него?

Беды валились на Бестужева одна за другой. Он чувствовал, что его оговаривают. Уже и с докладом-то государственным к государыне не пробьешься. Добро, граф Алексей поможет. Но в силе ли он теперь?

Кроме всех государственных дел, за Бестужевым числилась одна невыполнимая «инструкция…». Писалась она под диктовку самой Елизаветы, но его собственной рукой. Одно название чего стоило: «Как приготовить России наследника».

«Его Высочеству надлежит ежечасно помнить, кто он… Не являть ничего смешного, ниже притворного и тем паче подлого в словах и минах…»

Наследника сотворить без посторонней помощи не может, а уж кривляться — чего доброго!

«Удерживаться от шалостей над служащими, от неистовых издевок над бедными лакеями, от всякой с ними фамильярности…»

Вот-вот, все-то и уменье — пощипать иную девку!

«Не позволять ему притаскивание в комнаты всяких непристойных вещей — палок, ружей, барабанов. Дворцовые покои не лагерь солдатский и не кордегардия…»

Да уж это точно: смех и грех! Наследник Российской империи до сих пор игрушками тешится!

«Наблюдать, чтобы Их Высочества показывали истинное усердие…»

В чем?!

«Понеже Ее Императорское Высочество достойною супругою дражайшего нашего племянника избрана, то… своим благоразумием, разумом и добродетелями Его Императорское Высочество к искренней любви побуждать…»

Час от часу не легче! В постель к ним, что ли, залезать, да это самое… побуждать-то?!

«Добродетелями сердце его привлещи и тем Империи пожеланный наследник и отрасль нашего высочайшего Императорского Дома получена быть могла».

Да ведь не получена до сих пор?..

Он поплакался как-то Алексею Разумовскому, что «инструкция» — до сих пор не выполнена, но тот с обычным своим смешком ответил: «Поживем — увидим». А чего видеть? Он нес эту «инструкцию», чтобы в последний раз посоветоваться. Ведь петля на шее, петля!

С этой горькой мыслью он и вошел к графу Алексею Разумовскому. И каково же было его удивление, когда за столом свояка он застал Ивана Шувалова… и саму императрицу!

Канцлер Бестужев было попятился к двери — вот влип в несообразную компанию! — но Алексей Разумовский быстро поднялся навстречу:

— Вот хорошо, Алексей Петрович! Заодно и дражайшую Авдотьюшку помянем…

Ивану Шувалову не оставалось ничего, как привстать и поклониться. Елизавета некоторое время раздумывала, как ей поступить, но под взглядом Алексея Разумовского тоже решилась:

— Примите, канцлер, мои соболезнования… и не говорите ничего о Европе! В самом деле, лучше помянуть Авдотьюшку…

Какие Европы! Подходя к ручке, все-таки настороженно протянутой, он сам вызвался:

— Поскольку я опоздал, позвольте мне наполнить бокалы?

Елизавета разрешительно кивнула, Алексей Разумовский добродушно подвинул распечатанную бутылку. Иван Шувалов многозначительно крякнул, потому что этикет нарушался — хозяином застолья был все-таки граф Разумовский. Но Елизавета отчаянной смелости канцлера не заметила, а хозяин?.. Он поспешил сгладить некоторую неловкость:

— Мое нижайшее благодарение государыне, которая утешила меня в этот скорбный день. — Скромный, но глубокий поклон в ее сторону. — Моя признательность свояку Алексею Петровичу. — Ему поклон интимно-дружеский. — Особливо новому камер-юнкеру, который и при своей молодости смог понять наше горе. — Ему поклон, который принимай как серьезный… или как шутовской. — Все в руце Божьей! Молча помолимся.

На этот призыв встала и сама Елизавета. Природное ехидство Бестужева отметило: «Трудненько ей уже подниматься!» Верно, Елизавета в последний год сильно располнела, но при ее внушительном батюшкином росте это можно было назвать всего лишь дородностью.

Разговор не вязался. Да и как он мог вязаться, когда из четверых присутствующих двое по крайней мере были явно не ко двору.

Всем в утешение уже несколько раз заглядывал в дверь барон Черкасов. Елизавета, обычно не обращавшая внимания на его мельтешение, тут вдруг проявила прямо-таки царскую любезность:

— Что у тебя, наш секрет-министр?

Барон замялся. Весть, видимо, была такого свойства, что ее следовало докладывать приватно. Елизавета поняла затруднения:

— Говори. Здесь все свои.

Он уже не мог более скрытничать:

— По нашим тайным каналам получено известие, что главнокомандующий генерал-фельдмаршал Апраксин отступает поспешно к русским границам.

— Как — отступает?! — гневно вспыхнули глаза Елизаветы. — Это после грос-егерсдорфской-то блестящей баталии?..

— Не могу знать, ваше императорское величество. Но известия верные.

Канцлер Бестужев уже знал это, с тем и шел во дворец. Но барон Черкасов и тут его опередил. Ему оставалось только подтвердить:

— Да, ваше императорское величество. Отступает Апраксин. Вернее, отводит войска к российским границам.

— С ума все посходили! Возможно ли?..

Отвечать было нечего. Кто знал все в доподлинности? Даже самая срочная эстафета скакала несколько дней из прусской земли, куда уже углубились русские войска.

— Срочно готовьте именной Указ… о временном отстранении Апраксина… и замещении его генералом Фермором. До выяснения всех обстоятельств! Я сей минут буду в кабинете, барон. В составлении срочных Указов тебе поможет камер-юнкер Шувалов. Человек изрядной начитанности и похвального слога.

Иван Шувалов, поклонившись, вышел следом за бароном, даже не дожидаясь императрицы.

«Хват-мальчик!» — про себя отметил Бестужев, ожидая и в свой адрес каких-нибудь приказаний. Но их не последовало. Елизавета устало и отрешенно посидела некоторое время за столом и бессловесно, будто одна здесь была, удалилась в свой кабинет. Канцлер остался не у дел. Хотя что могло быть сейчас важнее дел прусских?