Долгие ночи

А уж какую только ерунду не несут! Мы же, развесив уши, слушаем всю эту чепуху. Хотя бы о том, что вот-вот погонят нас в Сибирь, а мужчин заберут в солдаты. Как же, мы ведь пуп земли! Все внимание на нас! Да кому мы нужны, я спрашиваю, чтобы нам уделять столько внимания? Два огромных государства, видите ли, спорят меж собой из-за нас. Русский падишах и турецкий. И тот и другой в один голос соглашаются: пожалуйста, решайте, дорогие чеченцы. Но спросить бы этого Абдул-Межида, почему он вдруг проявляет такую заботу о нас? Что, Аллах его надоумил? Как же, дождешься милости от падишаха! Рай он обещает? Так не верьте этому! Это вранье! И как вам не надоело слушать? Слухи специально рассчитаны на простаков. А многие им поверили. "Лучше к единоверным братьям, чем в Сибирь к гяурам!" Опустили руки и ждут весны. Нашлись и в нашем ауле такие. Они, видите ли, должны уехать, иначе свет перевернется.

И ведь не переубедишь их. Но попомните мои слова — жестоко они раскаются. Только поздно будет! Кто побывал на чужбине, тот знает, что это такое, тот готов отдать все на свете, лишь бы хоть одним глазком еще раз взглянуть на родину. Даже врагу я не пожелаю такого. Я это знаю, потому что прошел через подобный ад. Верно, Хонкара — страна, где живут такие же мусульмане, как и мы. И падишах там — мусульманин. Но нам-то что от этого? Одной общей верой сыт не будешь. Молиться же нам и дома никто не запрещает. Хонкара не для нас, не для бедняков. Она хороша для Кундухова, Сайдуллы Успанова, Алихана Цугова, для Нуркиши и Мады, чьи карманы набиты золотом. А кому мы нужны там с пустыми руками? Так вот, пусть они едут туда, а нам лучше оставаться дома!

— Умрем же в Сибири, Маккал! — горько вскричал Мачиг. — И дети наши тоже…

— Не горюй, Мачиг, Аллах не допустит.

— Зачем же тогда солдат сюда нагнали?

— Раз земли не хватает… Солдат нагнали… В Сибирь отправят… Чего мы все ноем и ноем? Мы же, в конце концов, не стадо баранов, чтобы бежать туда, куда нас гонят. Почему не едет Бота Шамурзаев, Касум Курумов, Орца Чермоев, Давлетмирза Мустафинов и им подобные? Почему они спокойно чувствуют себя на нашей земле? Почему мы добровольно уступаем им свои кровные земли, а сами готовы отправиться неизвестно куда, чтобы просить подаяния? Или мы уже не мужчины? Нет, кенти! Мы не уйдем отсюда! Жили же наши предки в мире и дружбе с казаками, будем жить так же и мы. Нет, это не казаки виноваты, что отдали им наши земли. И их пригнали сюда силой.

И дали им силой, почему они и взяли. Потребуем от властей, чтоб землю перераспределили, чтобы уравняли нас в правах с казаками!

— А коли власти не сделают этого?

— Будем требовать с оружием в руках!

— Не та у нас сила, Маккал!

— Зато сердца те же!

Шахби, до сих пор молча перебиравший четки, повернулся к Маккалу и сказал:

— Не мути народ. Пусть каждый человек сам решает, как ему быть. Не сбивай их с толку. Я не меньше тебя люблю родину, но все же еду. Потому что жить здесь стало уже невмоготу. О бедности уже молчу. Хочу умереть мусульманином. А ты не старайся, пожалуйста, навязать свое мнение другим. Они не глупее тебя…

Когда тамада аула, а вместе с ним и почетные старики покинули майдан, спор разгорелся с новой силой:

— Да проклянут меня потомки, если я поеду!

— Зачем же ты тогда носишь папаху?

— Буду биться, не будь я мужчиной! А из аула ни шагу не ступлю.

— Ты убьешь, тебя убьют… А твою семью отправят в Сибирь.

Чего ты добьешься, глупец?

— У тебя нет семьи. А от чужого добра ты вон как распух. Куда же мне ты прикажешь деться с голыми детьми и с пустыми карманами?

— В Сибирь!

— Ах ты, лавочник паршивый!

— Собака вшивая!

— Брюхо ты свиное! Я кишки из него сейчас выпущу! — крикнул разгневанный аульский бедняк Дасу, выхватил кинжал и бросился на лавочника Мази. Стоявший рядом Ахмед, сын Акбулата, успел схватить его и отвести назад.

— Не горячись, Дасу. Убьешь дерьмо, а скажут, что человека убил. Да пусть едет, тебе-то какое дело. А мы никуда не поедем.

— Погонят, как баранов вас погонят! — не унимался Мази.

— Не рычи, собака!

— Все уйдем в горы и будем биться с войсками падишаха!

— Кенти! — крикнул Ибрагим. — Я еду в Турцию. Падишах лишил меня отца, братьев, свободы, земли. Теперь он хочет отнять у меня веру. С этим я не смирюсь. Даст турецкий султан землю — хорошо, не даст — переживу, земли у меня и тут нет. Но я хоть умру мусульманином, и дети мои останутся мусульманами.

Завтра все, что у меня есть, повезу в Шали на базар.

— Подумай, кому нужны твои тряпки, Ибрагим? — с горечью воскликнул Али.

— Кому? Тем же совдегарам [71], что уже рыщут по аулам, вынюхивая, где и чем можно поживиться,

— Правду говоришь, — согласился Али. — Несчастье одних служит лестницей к счастью для других.

ГЛАВА VIII. ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ АБРЕКА ВАРЫ

Приближалась холодная зима. Уж давно покрылся снегом Чеберлоевский хребет, а теперь и подножия гор за ночь выстилало белым инеем.

Холодно и тоскливо в голых лесах.

Холодно в древних каменных башнях, сырых пещерах.

Но у абреков других пристанищ нет. Одежда их обветшала настолько, что продувается насквозь, словно сито. Даже от грубой постели отвыкли абреки. Сегодня они здесь, завтра там.

В других башнях, в других пещерах. Только все они одинаковы:

холодные и мрачные. Люди зазывают абреков в аулы, оказывают им посильную помощь. Но абреки боятся останавливаться там.

Во-первых, если власти узнают, что абреки ночевали в каком-то ауле, то жителей его сурово наказывают. Во-вторых, теперь в аулах немало подлецов, явных или тайных царских прислужников, всегда готовых бежать с доносом к властям. Генерал же Туманов обещал за голову Вары пять тысяч рублей награды. Предатели посчитали такую сумму за голову знаменитого абрека оскорбительно низкой, на что генерал Туманов возразил, дескать, царь за голову самого Шамиля предложил всего десять тысяч. Что такое пять тысяч рублей, если царские власти за один только день сдирают с Чечни более десяти тысяч? С аула, на территории которого найден труп убитого царского прислужника, взымается штраф в тысячу рублей. Вора или просто подозреваемого в воровстве, независимо даже от того, виновен он или нет, без суда отправляют на каторгу в холодную Сибирь.