Гнёт. Книга 2. В битве великой

Ронин широко распахнул дверь, вошёл.

Перед ним стоял старый знакомец. Перекошенное лицо и побелевшие от злобы глаза были те же, что и в Военном собрании и ещё раньше в студенческой столовой. Провокатор. Доносчик. Предатель!

— Ваш мандат! — потребовал Ронин.

Могилин вздрогнул, выхватил револьвер.

Молниеносным движением Ронин выбил из его рук оружие, но выстрел всё же раздался, и пуля впилась в потолок.

Члены комиссии, хотя и не понимали, что происходит, бросились к буяну:

— Это анархия!

— Не смей применять оружия!

Но террорист оттолкнул их и выпрыгнул в раскрытое окно.

Ронин стоял бледный. Конвойные бросились за беглецом.

— Прав был Дзержинский, когда говорил о бдительности, — произнёс он вздрагивающими губами. — Я уверен, что у этого негодяя поддельные документы. Москва таких не присылает… — И он рассказал о встречах с этим провокатором.

— То-то он и вёл себя так, чтобы вызвать злобу и ненависть к Советской власти" — возмутились члены комиссии.

Ромин попрощался:

— Поеду, доложу начальству.

Казакова он застал задумчиво стоявшим возле несгораемого шкафа. Казаков улыбнулся Ронину:

— Что такой бледный?

Тот рассказал подробно о происшествии. Казаков взялся за телефонную трубку, вызвал чека и дал указание.

Наблюдая за чёткими, решительными движениями Аристарха, прислушиваясь к его кратким деловым распоряжениям, Ронин тепло подумал: "Он на своём месте. Быстро сориентировался и вошёл в курс работы".

Положив трубку на рычаг, Казаков поднял на Репина глаза:

— Ну вот… Всё в порядке. Субчика изловят в течение двадцати четырёх часов.

Оба помолчали. Потом Казаков произнёс мечтательно:

— Слушай, Виктор. Получили мы декрет за подписью Ленина, ассигновали нам значительную сумму на проведение оросительных работ. Требуют больше хлопка. Надо разработать положение и наметить людей, знающих ирригационное дело.

— С удовольствием займусь этим. Радостно думать, что разрушениям пришёл конец, начинаем строить.

— Да, вот что… Не ходи пешком домой, пока чекисты не переловят бандитов… Вызывай лошадей пли машину.

— Это не всегда удаётся, — заметил Ронин. — Ну, я пошёл. Поработаю.

В этот день Ронин, увлёкшись работой, засиделся допоздна. Стемнело. В открытое окно веяло весенней прохладой, свежим запахом зелёных листьев. Он убрал бумаги, надел пальто. Машину решил не вызывать. "Лучше пройдусь, подышу воздухом. Заждалась меня звёздочка моя ясная… Ничего не поделаешь, горячее время, надо работать за пятерых…"

Шагая вдоль затихшей улицы, он уловил скрин арбы. Где-то в темноте двигалась повозка. Неожиданно раздался женский крик и детский плач, Ронин ускорил шаги. Ему показалось, что запоздалых путников задержал патруль. Но когда свернул на Куйлюкскую улицу, то увидел остановившуюся арбу. Наверху два человека осматривали кладь. Под кузовом лежал арбакеш, не то затаившийся, не то оглушённый. Женщина с двумя детьми, жалобно причитая, старалась укрыться за ствол старого тополя. На неё наступал вооружённый человек.

— Замолчи, проклятая! — шипел он. — А то заткну глотку.

Опять знакомый голос! В два прыжка Ронин достиг дерева:

— Стой! Что это за безобразие?..

Он не договорил, грянул выстрел. Падая, увидел перекошенное злобой лицо "террориста".

Рядом с глухим рокотом остановилась машина. Несколько вооружённых людей бросились к бандиту и схватили его.

— Что тут делал? — спросил высокий, очевидно старший.

— По распоряжению продкомитета отбираем продукты… — с наглой издёвкой ответил "террорист".

— А стрелял в кого?

Бандит не успел ответить. Со стороны дерева прозвучал встревоженный голос:

— Подойди, Андрей! Нашего Ронина ранили.

Высокий шагнул, склонился над раненым.

— Виктор, как ты? Скорее в госпиталь!

— Домой… — простонал Ронин.

Шофёр вышел из машины, ткнул пальцем в "террориста".

— Эта сволочь — тот самый "студент", что грабежами прославился. Мы с Цирулем его захватили было, да вырвался, удрал…

— Везите Ронина скорее! Да вызовите доктора Боровского. А с этим "студентом" мы разделаемся на месте… Снимай допрос, следователь! — обратился Андрей к подошедшему худощавому человеку в очках.

Ронин лежал на кровати с тугой повязкой. Ему казалось, что рана кровоточит и жизнь уходит с каждой каплей крови. Он сжимал слабыми пальцами руки жены и дочери. Иногда забывался на минуту, другую. А потом снова вереница воспоминаний — картины войны, революции. Услышал спокойный голос, открыл глаза:

— Пётр Фокич…

— Помолчите ка, друг мой. Ваша жёнушка мне всё рассказала.

Боровский осмотрел больного, сделал новую перевязку. Ронин ещё больше ослаб. Глаза погасли.

— Звёздочка… Сыграй полонез Огинского… — едва слышно произнёс он.

— Сейчас, родной, вот провожу Петра Фокича.

Понял; хочет узнать у врача правду. Вернувшись, она поцеловала мужа и вышла в столовую. Ронину казалось, что смерть склонилась над ним и веет холодными крыльями. Сейчас раздадутся скорбные звуки полонеза и он уйдёт из жизни.

Бурно прозвучал аккорд, и вдруг жизнеутверждающе зазвучал марш тореадора. Ронин удивился. Почему Лада заиграла этот чудесный марш? Ах, как зовут к жизни бодрые звуки. К жизни, к борьбе! Нет, умирать нельзя!.. Дали озарились ясным призывным светом. Ему казалось, что угасшие силы снова пробудились, волна бодрости подхватила, понесла в широкое житейское море.

Ясные дни октября становились зябкими и словно задумчивыми. Зелень поблекла. Клёны теряли свои нежные пожелтевшие листья. Розы доцветали. Лада собрала в саду последний букет и возвращалась к террасе, любуясь цветами: трудно было в колючем розарии отыскать эти чудесные полубутоны.

"Как она расцвела и похорошела, моя ненаглядная звёздочка", — думал Ронин, стоя на ступеньках. Ему было больно сознавать, что его чуть не оборвавшаяся жизнь клонится к закату. И не он победил смерть, а Лада. Она спасла его, спасла своей заботой, своей любовью.

Лада подняла глаза, и счастливая улыбка озарила её лицо. Вот он стоит на ступеньке — высокий, по-юношески стройный, с копной седых волнистых волос, с тонким одухотворённым лицом, глубокие морщины залегли вокруг рта и на высоком лбу. Он стоит, протянув к ней руки, а глаза по-молодому светятся силой и радостью.

Сигнал клаксона у ворот нарушил тишину. В распахнутые ворота въехала машина. Из неё выскочили три человека, четвёртый замешкался, вытаскивая кульки и свёртки. Ронины изумлённо смотрели на Казакова, весело шагавшего к ним. Он за локоть держал худощавого, загоревшего до черноты военного. Это был Силин. За ними шёл Якуш и наконец нагруженный свёртками Арип. Обнимая их, Ронин весело проговорил:

— Алёша! Аристарх! Арип!.. Да как же я счастлив видеть всех вас у себя! А вам, товарищ Якуш, сердечное спасибо за вашу постоянную заботу.

— Не мне, дорогой Ронин… Благодари комитет. Он поручил мне опекать тебя.

Необъяснимым теплом охватило сердце Ронина. На глазах заискрилась светлая слеза:

— Арип, дорогой… Дожили мы с тобой до счастливых дней.

Арип обнял старого друга за плечи, важно сказал:

— Что Арип! Все люди старого города, которые трудятся, все за Советскую власть отдадут жизнь. А вы наш верный друг. Вы спасли той чёрной ночью мою дочь, ко мне ехала…

— Золотую весточку мы привезли тебе, Виктор, — задушевно сказал Казаков.

— Слушаю. Столько радости подарил мне сегодняшний день!.. Ну, давай твою весточку.

Казаков вынул из бокового кармана сложенный вчетверо лист бумаги. Развернул и прочёл:

— "Постановление Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров…" Зачин пропущу, сам прочтёшь, а вот что радостно: "Назначить комиссию по делам Туркестана в составе товарищей: Ш. 3. Элиава (председатель), М. В. Фрунзе, В. В. Куйбышева, Ф. Голощёкина, Я. Рудзутака, Г. И. Бокия, которая уполномочивается представлять ВЦИК и Совет Народных Комиссаров и действовать от их имени в пределах Туркестана и сопредельных с ним государств и способствовать проведению в жизнь начал, изложенных в пункте третьем настоящего постановления".