Собор Святой Марии

Гилльем снова кивнул, на этот раз с улыбкой на лице.

Арнау еще раз посмотрел на домик и покачал головой. Он всего лишь указал на него, и Гилльем согласился.

Впервые в жизни его желания исполнялись удивительно просто. Будет ли теперь всегда так? Он снова покачал головой.

— Что-нибудь случилось, хозяин?

Арнау пронзительно посмотрел на Гилльема. Сколько раз он говорил ему, что не хочет, чтобы его называли хозяином! Но мавр стоял на своем, отвечая ему, что они должны поддерживать видимость. Гилльем выдержал взгляд Арнау и упрямо продолжил:

— Или тебе не нравится, хозяин?

— Да… конечно, он мне нравится. Он годится?

— Разумеется. Лучше и быть не может. Смотри, — сказал мавр, махнув рукой в сторону дома. — Он находится как раз на углу двух улиц менял: Новые Менялы и Старые Менялы. Что может быть лучше такого расположения?

Арнау проследил за рукой Гилльема. Улица Старых Менял доходила до моря, а улица Новых Менял открывалась прямо перед ними. Но Арнау выбрал ее не поэтому; признаться, он никогда не отдавал себе отчета в том, что это были улицы менял, хотя ходил по ним сотни раз. Дом высился на краю площади Святой Марии, напротив которой находился главный портал храма.

— Доброе предзнаменование, — пробормотал он.

— Что ты говоришь, хозяин?

Арнау резко повернулся к Гилльему. Он терпеть не мог, когда к нему так обращались.

— Какую видимость мы должны соблюдать сейчас? — возмущенно спросил он. — Никто нас не слушает! Никто на нас не смотрит!

— С тех пор как ты стал менялой, многие тебя слушают и еще больше смотрят на тебя, хотя ты и думаешь, что это не так. Ты должен привыкать к этому.

В то же самое утро, пока Арнау пропадал на берегу, любуясь морем и кораблями, Гилльем выяснил, чьей собственностью был дом. Как и следовало ожидать, он принадлежал Церкви. Его арендаторы умерли, и лучшего кандидата, чем меняла, который мог занять дом, не было.

Вечером они поселились в нем. На верхнем этаже были три маленькие комнатки, две из них они меблировали, по одной на каждого. Нижний этаж был оставлен для кухни, которая выходила в небольшой фруктовый сад, и еще одной комнаты, хорошо просматриваемой изнутри. Она была отделена от кухни перегородкой и выходила на улицу. В течение следующих дней Гилльем поставил здесь шкаф, несколько масляных ламп и стол из благородного дерева с двумя стульями с одной стороны и четырьмя с другой.

— Чего-то не хватает, — задумчиво произнес однажды Гилльем и вышел из дому.

Арнау остался один в своей меняльной лавке. Длинный деревянный стол блестел — Арнау протер его не один раз. Он постучал пальцами по спинке стула и задумался.

— Выбери место, которое тебе нравится, — сказал ему Гилльем.

Арнау выбрал справа от будущих клиентов. Тогда Гилльем поменял стулья: справа он поставил стул с подлокотниками, обитый красным шелком, второй стул, для себя, поставил слева. Арнау уселся на свой стул и оглядел пустую комнату. Как странно! Еще несколько месяцев тому назад он занимался тем, что разгружал корабли, а теперь. Никогда еще он не сидел на таком стуле! На одном краю стола лежали в беспорядке книги; все они были в пергаментном переплете, очень прочном, как сказал ему Гилльем, когда они их покупали. Кроме книг, они приобрели перья, чернильницы, весы, несколько сундучков для денег, большие ножницы для металла, чтобы резать фальшивые монеты.

Гилльем достал из своего кошелька столько монет, сколько Арнау не видел за всю свою жизнь.

— Кто платит за все это? — спросил он однажды.

— Ты.

У Арнау от удивления выгнулись брови, и он изумленно уставился на кошелек, висевший на поясе у Гилльема.

— Дать тебе? — предложил тот.

— Нет.

Помимо тех вещей, которые приобретались, Гилльем принес и свою собственность: великолепные счеты из дорогого дерева с косточками из слоновой кости, которые ему подарил Хасдай. Арнау взял их и передвинул косточки с одной стороны в другую. Он вспомнил, как Гилльем, быстро двигая косточки, все считал и считал. Когда Арнау попросил его, чтобы он делал это медленнее, послушный мавр попытался объяснить, как нужно на них считать, но что ему было объяснять?

Арнау отложил счеты и стал наводить порядок на столе. Книги — напротив его стула… нет, напротив стула Гилльема. Пусть лучше он делает записи. А вот сундучки можно поставить напротив себя; ножницы немного подальше, вместе с перьями и чернильницами. Кто только будет ими пользоваться?

За этим занятием его и застал Гилльем.

— Как тебе? — спросил его Арнау, вытягивая руки на столе.

— Очень хорошо, — ответил Гилльем, улыбаясь. — Только так у нас не будет ни одного клиента, а тем более тех, кто доверит нам свои деньги.

Улыбка мгновенно слетела с лица Арнау, и мавр, заметив, как помрачнело его лицо, поспешил сказать:

— Не беспокойся, не хватает только этого. То, за чем я ходил.

Гилльем вручил ему полотно, которое Арнау осторожно развернул. Это была скатерть из дорогущего красного шелка с позолоченной бахромой по краям.

— Это, — объяснил ему Гилльем, — то, чего не хватает на столе, своего рода знак, что ты выполнил необходимые требования, которые выдвигают власти. Благодаря этому знаку все будут знать, что твоя лавка должным образом застрахована в муниципальном магистрате на сумму в тысячу серебряных марок. Под страхом сурового наказания никто не смеет постелить на стол меняльной лавки такую скатерть, если нет разрешения муниципальных властей. Поэтому, если этой скатерти не будет на столе, никто сюда не войдет и не положит деньги на депозит.

Начиная с этого дня Арнау и Гилльем с головой ушли в дела, и, следуя совету Хасдая Крескаса, бывший бастайш занялся изучением основ своей новой профессии.

— Первая обязанность менялы, — сказал ему Гилльем, когда они вдвоем сидели за столом, украдкой поглядывая на дверь, на случай если кто-то решит войти, — является обмен монет.

Гилльем встал из-за стола, обошел его и остановился напротив Арнау с кошельком в руках.

— Теперь смотри внимательно. — Он достал из кошелька монету и аккуратно положил ее на стол. — Ты знаешь, что это? — Арнау пожал плечами. — Это — кроат из каталонского серебра. Его чеканят в Барселоне, в нескольких шагах отсюда.

— В моем кошельке таких было мало, — перебил его Арнау, — но я устал носить их на плечах. Король доверяет носить эти монеты только бастайигам, — добавил он.

Гилльем кивнул, улыбаясь, и снова полез в кошелек.

— Это, — продолжил он, доставая другую монету и кладя ее рядом с кроатом, — арагонский золотой флорин.

— Таких у меня никогда не было, — сказал Арнау, беря в руки флорин.

— Не беспокойся, у тебя их будет много, — заверил его Гилльем со всей серьезностью. — А это старая барселонская монета терн. — Мавр положил на стол еще одну монету и, не давая Арнау снова перебить его, принялся доставать монеты одну за другой. — В коммерции используется много разных монет, — важно произнес он, — и ты должен их знать. Все! Мусульманские: бесанты, музмудины, золотые бесанты. — Гилльем разложил перед Арнау эти монеты в ряд. — Французские торнезы, золотые кастильские дублоны, золотые флорины, отчеканенные во Флоренции, женевские деньги, венецианские дукаты, марсельские монеты и разные каталонские монеты: валенсианский и мальоркский реал, гросс из Монпелье, мельгуриенсы из восточных Пиренеев и хакеса, отчеканенная в Хаке, которую использовали главным образом в городе Лерида.

— Святая Дева! — воскликнул Арнау, когда мавр наконец закончил.

— Ты должен их хорошо знать, — твердо повторил Гилльем.

Арнау пробежался взглядом по выложенному ряду монет и вздохнул.

— А еще есть? — спросил он, поднимая глаза на Гилльема.

— Да, и очень много. Однако эти встречаются наиболее часто.

— А как их меняют?

На этот раз вздохнул мавр.

— Что касается обмена, то это довольно сложно, — сказал Гилльем, но Арнау настоял, чтобы он продолжил. — Ладно, — согласился тот и начал объяснять: — Для обмена используют единицы эквивалента: фунты и марки — для больших сделок; динеро и сольдо — для повседневного пользования. — Арнау кивнул, хотя раньше он называл все монеты динеро и сольдо, независимо от изображения, которое на них было. — Когда к тебе попадает монета, следует рассчитать ее стоимость через единицу эквивалента, а потом сделать то же самое с той монетой, на которую ты хочешь поменять первую.