Путь в Иерусалим

Сесилия и Арн пока только обручились, и это промедление зависело не от них самих, а от борьбы за власть в стране. Кнуту сыну Эрика с большим трудом удалось заставить свеев избрать его королем в Муре. И когда наконец это свершилось, он не смог вовремя приехать на ландстинг в Западном Геталанде из-за того, что Болеслав послал против него войско, так что он был вынужден отправить свеев в поход — это первое, что они сделали для своего нового короля.

Болеслав думал, что время будет работать против него, если он не поторопится и не сумеет собрать достаточно большое войско. С ним были лишь датчане и его собственные родичи. Выступив против Бьсльбу, ои тотчас был разбит Кнутом сыном Эрика и его свеями, а также Биргером Брусой и Фолькунгами из Восточного Геталанда. Победа была на стороне Кнута, но время шло, и лето близилось к концу.

Магнус сын Фольке из Арнеса вбил себе в голову, что на свадебном пиру должен сидеть король, и поэтому ждал, пока Кнут не приедет на ландстинг Западного Геталанда.

Теперь, когда Арн и Сесилия ехали в Гудхем, они могли быть мужем и женой перед Богом. Но они пока оставались женихом и невестой, хотя Сесилия уже носила под сердцем ребенка Арна.

Арн в волнении советовался об этом с Эскилем, ибо тот хорошо разбирался в мирских законах страны, но Эскиль лишь посмеялся и сказал, что в таком случае закон предписывает следующее: если отец Сесилии захочет поднять шум и довести дело до тинга, то Арн будет обязан уплатить шесть марок серебра в качестве штрафа. Эскиль, таким образом, отмахнулся от вопроса, ссылаясь на то, что Альгот сын Поля вряд ли затеет спор из-за такой мелочи. Глупее не придумаешь.

Из сестринской любви Сесилия желала встретиться с Катариной, чтобы, если возможно, утешить ее. Ей было нетрудно понять, как страдает Катарина в стенах Гудхема, ведь она хорошо знала свою сестру.

Как оказалось, она все же знала ее недостаточно хорошо. Иначе она никогда не переступила бы порога Гудхема, чтобы утешить Катарину.

Когда сестры встретились в монастырском саду, Сесилия постаралась не особенно-то упиваться описаниями своего счастья перед сестрой и сосредоточилась на том, что она обязательно поможет Катарине и, когда будет сыграна свадьба, поговорит с отцом, который более серьезно отнесется к ее словам, коль скоро она породнится с Фолькунгами. Можно придумать кое-что, чтобы заставить

Альгота образумиться. Хотя бы сыграть на его жадности и намекнуть, что содержание дочери в монастыре требует много серебра и стоит им дубовой рощи. Эти деньги просто выбрасываются на ветер, тем более что Катарина ни капли не ценит отцовскую любовь и заботу. И обе они рассмеялись этому доводу.

Но тут Сесилия неосторожно заговорила о своем счастье, о том, как они будут жить сначала в Арнесе, пока дороги непроезжие, а потом переселятся в Форсвик, на Веттерне, и как они с Эскилем поедут навестить норвежских родичей, и о всяких прочих вещах. Катарина ярко представила себе свободную, счастливую жизнь за пределами монастыря, и ее глаза сузились от злобы и зависти. Сесилия была слишком переполнена своим счастьем, чтобы заметить это. Когда же Катарина словно невзначай спросила, уж не много ли гостей было в последнее время в усадьбе, что Сесилия потолстела в талии, то сестра не смогла скрыть своей радости и выдала тайну. Это грех, но его можно искупить всего-то шестью марками серебра и несколькими Патер Ностер и Аве Мария и, возможно, еще ношением власяницы и неделей на хлебе и воде, из чего будет состоять покаяние. Да, это правда, она беременна. И, говоря об этом, она была одновременно счастлива и напугана, потому что боялась рожать.

Но Катарина уже не слушала детского лепета младшей сестры. Она размышляла о том, как этот поворот событий может послужить ее собственному спасению.

Когда настало время разлуки, она нежно обняла Сесилию и попросила ее быть осторожнее в ее нынешнем положении, а также передать горячие пожелания счастья Арну.

Сесилия, попрощавшись, испустила явный вздох облегчения, заставив Катарину задрожать от гнева, и едва за сестрой закрылись ворота монастыря, как Катарина, преисполненная холодной решимости, поспешила к настоятельнице, чтобы как можно быстрее изменить все в свою пользу.

Гудхем был новым монастырем, он возник совсем недавно благодаря пожертвованиям короля Карла сына Сверкера, который, кроме того, подарил землю женскому монастырю Врета в Восточном Геталанде. Что думал Эриков род об обителях, основанных Карлом сыном Сверкера, никто в точности не знал, поэтому настоятельница Гудхема, мать Рикисса, сама из рода Сверкера и близкая родственница ныне убитого короля Карла, весьма опасалась, что Гудхем будет закрыт или же им придется переезжать. Если Кнут сын Эрика станет королем, как все говорили, то незавидная у нее будет доля — принадлежать к роду Сверкера в Западном Геталанде и сидеть в монастыре, основанном этим родом. Всем ведь известно, как в свое время Эрик сын Едварда протянул свои алчные руки к Варнхему.

Мать Рикисса была женщина вспыльчивая, и некоторые звали ее забиякой. Иногда она бывала просто невыносима. Но, как близкая родственница короля, она хорошо разбиралась во всем, что касается мирской власти.

Когда Катарина пришла к ней и неожиданно покаялась в старом грехе, о котором прежде умалчивала, — грехе плотской связи с молодым Арном сыном Магнуса, — то настоятельнице следовало бы проявить строгость. Но Катарина, опустив глаза и будто бы утирая слезы, объяснила, что грех ее усугубился тем, что Арн преследовал не только ее, обещая жениться, но и сестру Сесилию, которая теперь забеременела.

Мать Рикисса сразу смекнула, какая великолепная возможность открывается перед ней. Очевидно, Катарина думала так же, ибо она скромно напомнила, что соблазнитель — близкий друг Кнута сына Эрика, а значит, многое может измениться, если Арна сына Магнуса отлучат от церкви.

Услышав эти слова, мать Рикисса поняла, что они с Катариной — одного поля ягоды. И она удовлетворилась очень мягким наказанием за запоздалое раскаяние Катарины, предписав ей недельное одиночество, молчание на воде и хлебе и обычный перечень молитв. Катарина покорилась, благодарно поцеловав руку матери Рикиссы, громко вознесла хвалу Пресвятой Деве за милосердие и удалилась с едва заметной улыбкой, не ускользнувшей от зоркого взгляда настоятельницы.

А затем мать Рикисса, тяжело ступая (как боялись звука ее шагов послушницы Гудхема!), решительно направилась в скрипторий, чтобы сделать то, что должно быть сделано, и как можно скорее.

Она написала два письма: Болеславу, где советовала ему обратиться с этим делом к архиепископу в Восточном Аросе, и епископу Бенгту в Скару, чтобы тот как можно быстрее объявил об отлучении, иначе какой-нибудь слуга Божий в епархии только усугубит тяжесть содеянного, обвенчав ненароком грешников. Она питала надежду заполучить епископа Бенгта на свою сторону, ибо знала, что он разделял ее беспокойство по поводу того, что времена щедрости к церкви и ее служителям проходят. Кроме того, епископ тоже был многим обязан роду Сверкера.

Катарина и мать Рикисса получили желаемое, хотя и желали этого по разным причинам. Через две недели епископ Бенгт в соборе Скары произнес анафему Сесилии дочери Альгота и Арну сыну Магнуса. Ни один священнник во всем Западном Геталанде не имел права вступать в церковное общение с этими двумя. Единственное убежище, которое они могли себе найти, — монастырь.

Второй раз Арн и Сесилия ехали в монастырь Гудхема, но какой же печальной была теперь их поездка. Магнус отправил с ними дружину, и воины были одеты в цвета Фолькунгов. Отец не хотел, чтобы его сын ехал на покаяние, прячась, стыдливо, и достойно снарядил его в дорогу.

Они почти не разговаривали в пути, все было сказано прежде. Сесилии трудно было простить Арна, как он ни объяснял ей, что был пьян в тот раз, когда Катарина пришла к нему, и едва понимал, что происходит. Сесилия возражала, что он все-таки умолчал об этом и она сама по незнанию совершила грех, которого могла бы избежать, если бы знала обо всем заранее. Он слабо пытался защищаться, говоря, что ему было нелегко рассказать той, кто дороже ему всего на свете, что он согрешил с ее сестрой и еще что он не знал закона, где было бы сказано, что это мерзость. В последнем она ему поверила, хотя ей показалось странным, что ему неизвестен христианский закон. Обсудив происшедшее, они начали думать о будущем. Как понимал Арн, дело затягивалось надолго, может, на год или более того, пока их грех не будет искуплен и исповедан в Риме. Сесилия смотрела на будущее еще более мрачно.