Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт

Выплеснув свой гнев, она опустилась в кресло:

— Извини, что накричала на тебя, но ведь нелепо для первого гражданина Калифорнии вступать в игру из-за места сенатора с политическим авантюристом. В этом нет ни толка, ни смысла.

Он сел рядом с ней и своей рукой смахнул набежавшие на ее глаза слезы.

— Я ничего не могу поделать, Джесси. То, что ты предлагаешь, вызовет скандал. Люди начнут говорить, что это новый бунт Джона Фремонта против установившихся традиций. Ты видишь, нет закона, который был бы на моей стороне; всегда существовало джентльменское соглашение, что два сенатора, выбранные от нового штата, должны тянуть жребий, кому какой срок выпадет.

Ссылка Джона на новый бунт Фремонта успокоила ее.

— Твоя позиция против рабства породила в Вашингтоне влиятельных врагов, настроенных против тебя, — сетовала она, — но к концу шестилетнего срока ты помиришься с ними. Ты сделал так много доброго для Калифорнии, что тебя будут переизбирать вновь и вновь все тридцать лет, как отца от Миссури. Но если ты вернешься сейчас, после трех недель пребывания в сенате, сторонники рабства разорвут тебя в клочки.

В темных глазах Джона сквозило выражение боли.

— Мы должны уповать на шанс вытянуть свой жребий. Пожелай мне удачи, дорогая. Мне достанется длительный срок.

Она грустно улыбнулась, поцеловала его в уголок рта.

— Конечно, тебе должно повезти, — сказала она.

На следующий день Джону не было нужды открывать рот. Возвращаясь домой, он нес на лице вежливую, но отчужденную маску — он вытянул краткий срок. Надежда на тридцатилетнее пребывание в сенате рассеялась после трех недель! Новый каприз фортуны: они находились на низшей точке, колесо повернулось, они нашли золото, были избраны, с триумфом вернулись в Вашингтон. Новый поворот: тысячи золотоискателей наводнили их земли, они были вынуждены войти в компании и уступить контроль над своей собственностью; карьера сенатора завершилась, не успев начаться.

Джесси иногда сопровождала Джона в его поездках в Нью-Йорк, где он закупал горное оборудование, необходимое для прокладки штолен в Марипозе. Он решил провести Новый год в Вашингтоне, а 2 января 1851 года отплыть из Нью-Йорка.

Она долго обсуждала сама с собой, сопоставляя различные стороны проблемы: она — на шестом месяце беременности, хотя волнение на море не представляло большой опасности, но переход Панамского перешейка создавал таковую. Потеряв сына, они вдвойне дорожили зревшим в чреве ребенком; и в то же время ей казалась невыносимой мысль о новой длительной разлуке с мужем. Она понимала, что за ней будут внимательно ухаживать при переходе к Панаме, ведь Джон будет рядом. В ее сердце не было и тени страха: не часто выпадает возможность показать качества жены первопроходца, намерение создать дом и свой очаг в Калифорнии. Она бросала вызов, более существенный и важный, чем ее первая поездка, когда она ехала одна: довезти в своем лоне новое пограничное поколение, родить своего ребенка в нарождающейся общине.

— Я уеду ненадолго, Джесси, — уверял Джон, — на срок, достаточный, чтобы выставить свою кандидатуру для перевыборов и проследить за установкой горных машин. К июлю я вернусь в Вашингтон.

— Ты имеешь в виду, что мы вернемся к июлю в Вашингтон, — спокойно ответила она. — Я еду с тобой.

В его глазах мелькнул страх.

— Но ты не можешь… Мы не можем рисковать ребенком. Трудности перехода через Панаму…

Она решительно встала перед ним, откинув голову назад вдохновенным движением.

— Нам нечего бояться, — заявила она. — Я никогда не чувствовала себя такой сильной и полностью уверена, что ношу здорового ребенка. Если ты едешь в Калифорнию, то ребенок и я едем с тобой. Твой сын родится в Калифорнии.

— Но, Джесси, — протестовал он, — зимой океан беспокойный. Тебе придется ехать по тропе Горгоны на муле…

— Нет, нет, — крикнула она, — я проследую по тропе в моем паланкине! Прошлый раз переход был удобным. Я узнала многое о Панаме, я заберу свой чайный прибор, необходимые в походе консервы. Этот переход будет более быстрым — через перешеек прошло множество американцев. Пожалуйста, не будем спорить. Я уверена всем сердцем: это лучшее для нашего ребенка.

3 января они отплыли в направлении Чагреса. Несколько первых дней стояла штормовая погода, и Джесси отсыпалась в своей каюте. Лили составляла на палубе компанию отцу. В Чагресе была построена небольшая пристань, и поэтому в гавани не нужно было перебираться с судна на сушу в лодке. Джон заблаговременно выслал деньги и инструкции, и их ожидала лодка для переезда от Чагреса до Горгоны. Джесси покачало немного в крытом гамаке на горной дороге, но трудности были детской забавой и ничуть не беспокоили. В Сан-Франциско они прибыли в начале апреля. Высадившись на широкий деревянный пирс и впервые увидев город, она радовалась своему решению: город расширился, вырос словно по мановению волшебной палочки; появилось много домов, сотни рабочих пилили и сколачивали доски, были проложены деревянные тротуары, а Маркет-стрит превратилась в респектабельный район с гостиницами и деловыми фирмами.

Она хотела, чтобы ее ребенок родился не в гостинице, а в своем доме, около домашнего очага, поэтому они немедля занялись поисками продающегося дома. Единственный продававшийся в тот момент дом представлял уродливую рамную конструкцию на Стоктон-стрит с видом на площадь Портсмут. Внутри отсутствовали всякие украшения, стены были голыми, но комнаты — просторными, а мебель — удобной. Они купили дом и въехали в него. Утром 15 апреля Джесси родила сына, и они назвали его Джоном Чарлзом.

Грегорио немедля присоединился к семье Фремонт. Когда детская няня объявила, что уйдет к концу первой недели, Грегорио рассмеялся:

— У моей мамы было десять детей, и я помог вырастить семерых. Я умею все делать. После того как уйдет няня, я буду ухаживать за Чарли.

Джесси оставалась в постели, а Джон обходил Сан-Франциско, нанимая механиков для шахт, покупая запасы, проверяя дома и лавки, построенные на земле, которую он скупил перед отъездом в Вашингтон. Члены комитета австралийцев, образовавших колонию на землях Фремонта, посетили дом и вручили Джесси петицию с просьбой разрешить им купить эти земли, чтобы они чувствовали себя постоянными жителями. В тот же вечер она просила Джона продать австралийцам собственность, подчеркивая, что эти люди страстно хотят иметь свой домашний очаг.

Ребенку было пятнадцать дней от роду, она качала его в самодельной люльке, как вдруг услышала встревоженные крики внизу. Вскоре она почувствовала запах дыма. Позвав Грегорио, она спросила, что происходит.

— На южной стороне площади пожар.

— Он идет к нам?

Грегорио подошел к окну спальни и ответил:

— Не могу сказать, куда продвигается пожар, но ветер дует на нас.

В этот момент ворвался Джон с одеялами и гамаком.

— Тревожиться не надо, — уверенно сказал он, — но мы должны быть начеку. Дома ниже нас загораются. Если огонь поднимется еще выше, то Грегорио и я отнесем тебя и ребенка к Рашен-Хилл. Песчаные дюны остановят огонь. Я уже отправил наше серебро и бумаги.

— Мне доводилось жить в гамаках, — спокойно ответила она, — предупреди меня за две минуты, чтобы подготовить Чарли.

К наступлению ночи полыхал весь город, воздух был насыщен дымом и пеплом. Лежа в постели, Джесси видела, что ночное небо становится все более багровым. На холме собрались друзья, помогавшие Джону вешать мокрые простыни и ковры на стены дома, гасившие долетавшие искры. Она слышала внизу крики людей, боровшихся с огнем. По ярким отблескам пламени и растущей жаре она могла судить, что пожар продолжает ползти вверх по холму. Огонь распространялся по дощатым тротуарам, и потрескивание горящих деревянных строений смешивалось со звуками пожарных колоколов и криками людей, метавшихся по улицам, спасая свое имущество.

В полночь направление ветра резко изменилось. Огонь вновь устремился через площадь на юг. Их дом уцелел.