Грустный шут

Но тот был мертв. Из рассеченного черепа хлестала кровь.

— Убил, нелюдь! — ахнул Гаврила, прянув к майору. — Ох, коротка моя цепочка!..

— Я растяну ее, дядя Гаврила. — Барма кошкой прянул на майора, вышвырнул его из седла.

— Беги, Тима! — крикнул Гусельников Степша, ударив целившегося в Барму солдата.

— Спасайся, сынок! — приказал Барме отец. — Беги! Ты нам на воле нужней.

Барма перемахнул через прясло и ускакал. Ночью, тайком пробравшись в город, со всеми простился. Гонька был последним, кто его видел.

— Береги дружка моего, — вручив мальчугану зайца, сказал Барма. — А я ухожу.

— Возьми и меня с собой! — запросился Гонька. Барма улыбнулся и покачал головой.

— Ты брату понадобишься: А мы с Иванком души сухопутные. Обними его. Авось встретимся где-нибудь на краю России.

Дымы, как волосы молодиц, вьются, ветер треплет их и треплет. А город стоит на юру, жмурится окнами. И в каждом окошке чья-то судьба. Город прочно и на века врос в сибирскую землю. И только кремль над землею возвысился. Кремль да еще острог. И в стылых каморах тоже люди. Томятся, поют песни под звон кандальный.

Сюда и другой звон доносится. То с верхнего посада текут на юг торговые караваны. Иртыш-батюшка, с Тоболом соединившись, спешит на север. За ним кинуться бы да цепи уговаривают: зен-зен…

Бондарь в слободе оружейной стал своим человеком. Братья с плотниками сошлись. Замотохины люди подружились с татарами. Шныряет Митина артель по городу, сеет в людях лютое недовольство. Уж трижды нападали на острог, но были отбиты. Нового воинского начальника в один из выездов загнали в женский монастырь.

Несчастья, одно за другим, стали преследовать и самого губернатора. То крыша в спальне обрушится, то рухнет вместе с каретою мост, и под глумливое улюлюканье горожан его сиятельство вместе с супругой выкупается в сточной канаве.

Владыке по ночам стали являться черти. А хор церковный вместо «Коль славен» грянул однажды:

— Выпустите их! — взмолился владыка. — Пока мы сами не заразились крамолой.

И Пикан с Тюхиным вышли на свободу.

А вскоре вернулся из Петербурга Митя. Он привез деньги и снаряжение. Ему посодействовал в хлопотах известный мореход Федор Соймонов, уломали Адмиралтейство.

Отслужив молебен, артель принялась строить шлюп. Строили лето, зиму. Весною, за ледоходом, наладились в путь. Купец Кобылин снабдил экспедицию провизией.

— Кому потворствуешь, Яков Григорьевич? — тихонечко спросил губернатор.

— России, ваше сиятельство, — простовато ответил купец. — Токмо России. Сам Петр Великий благословил их в поход!

Запела труба на сторожевой башне. Торжественно грянули колокола.

— Трубит ишо князюшка-то! — усмехнулся Пикан, вздымая над собой дочку. — Гляди, Ксюша, сколь миру высыпало! Все нас провожают.

— С богом, братцы! — сквозь счастливые слезы улыбался Митя. Радовался предстоящим испытаниям.

Воздев паруса, шлюп взял курс на север.

— Без них спокойней, — благословив отплывающих, облегченно перекрестился владыка.

— Смотри, Гонька, и запоминай! — говорил Бондарь, толкая в бок юнгу, на плече которого сидел заяц. — И напиши про нас правду. А ишо про то напиши, как искали мы светлую землю. Где та земля? — вздохнул он с тоскою. Вздыхал, а походу радовался. Может, движение-то и есть самое высокое счастье, а палуба плывущего шлюпа — благословенная земля?

Но Гонька думал иначе.

— Она там, Кеша, где Иванко и Тима, — сказал он, поглаживая прильнувшего к нему зайца.

— А где они, Гоня? — спросил Пикан по секрету.

— На краю России, — с неколебимой верою ответил мальчик.

Плывет шлюп под звон колокольный, плывет, раздвигая пределы Сибири.

А Гонька шепчет косому:

— Мы услышим про них, Зая! Услы-ышим!

Заяц, чихнув, облизывает лапы. Может, не зря он чихнул-то, и все сбудется?

— Сбудется, сбудется, — рокочут колокола.

1975—1982 гг.

Кармак — Тюмень — Речкино