Генерал террора

Квартира была в глухой мещанской улочке, ниже пристаней и дальше от соглядатаев; давно приготовленная, просторная и удобная — с дворовым выходом в глубоченный овраг Черёмы.

Кивнув всем на прощание, Савинков ушёл в задние комнаты. Патин и Клепиков, поговорив с полковником Бреде не больше пятнадцати минут, отправились к командирам четырёх основных отрядов. Патин взял на себя низовье Волги, Клепиков — верховье. К Ване-Унтеру сейчас было рискованно пробираться, а поручик Ягужин сам должен был прийти. Его небольшой кавалерийский эскадрон уже скрытно, лесами, выходил к пригородам Рыбинска со стороны Мологи.

«Что же с Капой? — солдатиком бегая с поручением Савинкова, неотступно, тревожно думал Патин. — Выстрелов на той стороне Волги не слышалось, сдаться без боя Ваня-Унтер не мог, значит... Значит, дело дрянь. Где-то вляпалась глупая Капа...»

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ВОЛГА В ОГНЕ

I

олковник Бреде должен был взять артиллерийские склады и с пушками продвигаться к центру города, Савинков, удерживая до его прихода город, — двигаться навстречу. Рыбинск вытянулся вдоль Волги; штаб 12-й Красной Армии во главе с Геккером оказывался между двух огней. При этом существовала жёсткая договорённость: город начнёт своё открытое выступление после первых орудийных залпов. Раньше — нельзя. Основные офицерские формирования, успевшие подойти с Гиблой Гати и окрестных лесов, были отданы полковнику Бреде для первого решающего удара. В городе невозможно сосредоточить крупные силы — только малые группы, до поры до времени затаившиеся под развалами догнивающих барж, разбитых купеческих лабазов, под кручами оврагов, ниспадающих к реке Черёме. Они томились на сухом пайке уже вторые сутки. Да ещё вопрос: не обнаружены ли? Выступать должны все в полном офицерском или солдатском обмундировании, со знамёнами штурмовых отрядов — красный огонь на чёрном поле; в подсветке — белый орёл на скрещённых мечах. Нервная дрожь пробирала при виде такого знамени. Савинков знал это ещё в бытность своего недолгого комиссарства. Именно тогда с согласия генерала Корнилова он организовал штурмовые батальоны под таким знаменем и первый из них вёл в атаку под Тарнополем...

Здесь — Рыбинск. Город северный, волжский. Но, в сущности, что менялось? Старые знамёна не тускнели.

   — Проследите, — наказал и Клепикову, и Патину, — чтоб все были в полном параде. Мы — не красная рвань. Мы — офицерская Россия.

Разумеется, переодеваться не разрешалось до самого последнего часа. Но кто знал этот час? Только командиры батальонов, если можно назвать батальонами сводные отряды в сотню штыков. Да и штыки были не у многих: полагались на захват оружейных складов. А пока — наганы, браунинги, маузеры. Даже будь в достатке винтовок — как их провезёшь в Рыбинск, заранее не обнаружив себя? Несколько немецких ручных пулемётов и гранаты были отданы в распоряжение полковника Бреде.

Савинков, переодетый в полувоенный френч времён Корнилова, довольствовался старым браунингом и военным наганом. У Патина — то же самое, да ещё винтовочка со срезанным стволом. Как ни облагораживай название, а всё равно — разбойничий обрез. При виде Патина, явившегося из задней комнаты в форме пехотного поручика и при таком куцем винтаре, Савинков сдержанно похмыкал:

   — Хорош поручик!

   — Уж какой есть, — обиделся Патин.

Но времени для обид не было: со стороны артиллерийских складов вдруг резанула крупная пулемётная очередь. Явно с максима. В ответ зацокали винтовки. Савинков переглянулся с Патиным и несколькими окружавшими его юнкерами:

   — Почему так рано?..

Отвечать было нечего: до условленного срока, двух часов ночи, оставался целый час. В это время полковник Бреде ещё только скрытно выдвигается к складам... Значит, пулемёты ударили с упреждением?

Подтверждая эту мысль, тоненько затюкали в ответ и немецкие ручные пулемётики. Опасение Савинков до последней минуты держал при себе, но чутьё старого подпольщика несколько дней зудело: происходит, а может, уже и произошло самое обыкновенное предательство... Красные армейцы, беспечно выходившие из штаба 12-й армии — от набережной, из бывшего реального училища, — вдруг как сквозь землю провалились. Даже за жратвой, на свой грабёж, не выходили. Ни единой звезды не замечалось. Появились наспех отпечатанные объявления: «ВСЕ — НА ЗАЩИТУ МОСКВЫ!» С чего бы это? Москву есть кому защищать; Рыбинск с Ярославлем — не ближние ли подступы к большевистской столице? Если знают о присутствии здесь главного российского террориста, не усыпляют ли его ложным разоружением? Не одни же дураки в стане красных. Вон сколько царских полковников и генералов переметнулось! Не говоря о латыше Геккере, даже Брусилов, краса и гордость русской армии, посчитал, что, помогая большевикам своим авторитетом, спасает Россию от иноземного нашествия... Значит, полковник Вреде, воевавший под началом Брусилова, — против него? Значит, Савинков, комиссарствовавший при его преемнике Корнилове — тоже ПРОТИВНИК?!

В голове это не укладывалось. Да и некогда было. В первоначальный перехлёст пулемётов ввязалась густая винтовочная пальба. Что ж, у полковника Бреде до сотни настоящих винтовок, и, судя по всему, они вынужденно, но всерьёз заговорили. Время пик?

   — Юнкер Клепиков, — позвал он, отстраняясь от всякого дружества. — Скачите к полковнику Бреде. Узнайте — что там?

   — Слушаюсь... господин генерал! — с некоторой запинкой, но без всяких шуток козырнул адъютант, выбегая во двор.

В каретном сарае ещё с вечера было припасено несколько осёдланных коней, украденных кавалеристом Ягужиным у красных растяп.

На окрик выскочил из задних комнат всклокоченный и совсем не военный Деренталь:

   — Борис, что мне прикажешь делать?..

Не хватало, чтоб следом за ним явилась, подметая своим малиновым пеньюаром затоптанный пол, и бесподобная Любовь Ефимовна. Он вызвал Деренталя для связи с вологодскими послами. Но как же Люба-Любушка останется одна в Москве? Первые дни Савинкову по-мужски льстило её присутствие, но сейчас было не до того.

   — Вы — к поручику Ягужину. Немедленно — конная атака!

Непроспавшаяся, неопохмелённая физиономия друга сморщилась, но он смолчал. Несмотря на весь свой расшлепистый гражданский вид, к седлу был привычен. Правда, выучка только Булонского леса...

   — Я скрытно с десятком юнкеров атакую биржу, — уже сам выступил Патин. — У них там тоже оружейный склад.

   — Но ведь рука?..

   — Руке некогда болеть, — сдёрнул Патин перевязь. — Без винтовок нам нельзя.

   — Нельзя.

Козырнув, Патин скомандовал:

   — Десять — за мной!

В этой обшарпанной, внешне нежилой и заколоченной усадьбе полк можно было спрятать, а уж полсотни юнкеров и подавно. Все были наготове, в форме. Патин прихватил первый набежавший десяток и бесшумно, иноходью опытного разведчика скрылся в темноте. Юнкера подняли совсем не нужный топот. По затихшим вдруг шагам Савинков понял: поручик внушает — не на императорском плацу. Потом потише стало, растаяло в темноте.

И только Савинков закурил свою спасительную сигару, как из задней комнаты вывалилась, вытряхнулась — иначе нельзя было сказать — бесподобно утренняя Любовь Ефимовна.

   — Чего меня все покинули, Боренька?..

   — Я не Боренька! — ткнул он сигарой в её малиновый пеньюар. — Оденьтесь. Быстро. И возьмите... на всякий пожарный случай!.. хотя бы дамский браунинг.

   — Браунинг... браво! — потянулась она к Савинкову, но он перевёл взгляд в дальний угол.

   — Фу... какой гадкий!.. — Она выбрала, всё так же сонно потягиваясь, из кучи сваленного в углу оружия именно то, что никому не было нужно.

Откуда тут на самом деле взялся дамский браунинг, думать не хотелось. Пока Любовь Ефимовна почему-то прятала его под пеньюар, Савинков отшвырнул сигару: