Махтумкули

Хаким Ифтихар-хан не принадлежал к людям, производящим приятное впечатление с первого взгляда. Он был невысок ростом и хил. Лицо наркомана — желтое, худое. Лысая голова блестела как стекло. И, однако, первое впечатление сразу же сменялось другим, стоило только встретиться с проницательным, острым взглядом хакима, в котором светились ум и трезвая хитрость.

Говорил Ифтихар-хан неторопливо, не меняя бесстрастного выражения лица ни в радости, ни в гневе. Считал себя убежденным мусульманином и ревностно соблюдал намаз, побитая последнее одним из высших достоинств человека. Однако это не мешало ему пользоваться всеми прелестями и благами мира. Несмотря на свои шестьдесят лет, он несколько раз в году менял женщин, согласно обычаю "сига" [70]. Всего несколько месяцев, как он пробыл в Астрабаде, а уже имел отпрысков вплоть до самого Мазандерана. Вином и опиумом Ифтихар-хан поддерживал бодрость тела и духа.

Когда, предупредительно покашливая, вошел Абдулмеджит-хан, хаким сидел в отделанной цветным мрамором и устланной коврами большой комнате, где он обычно принимал почетных гостей, и дымил кальяном. От закрытых окон и густого табачного дыма в комнате было душно. Хаким посасывал мундштук кальяна, глотал зеленоватый дым и перебирал в памяти все, что обдумал в эту ночь. О, не дай бог быть хакимом! Каждый день наваливаются тысячи забот. Да еще каких забот! "Собрать пять тысяч лошадей из Туркменсахры!.." Это только сказать легко, а поди попробуй собери эти пять тысяч! И не собрать тоже нельзя — очень просто головы лишиться в это смутное время.

Оторвавшись от кальяна, он тяжело кивнул головой, отвечая на приветствие Абдулмеджит-хана. Затем снова сунул в рот мундштук и указал хану место рядом с собой.

— Проходите… Садитесь…

Абдулмеджит-хан быстро сбросил сапоги, мягко ступая по узорным коврам, прошел на указанное место.

Некоторое время хаким молча дымил. Потом, пристально посмотрев на Абдулмеджит-хана, спросил:

— Видели?

— Видел, ваша светлость, — ответил Абдулмеджит-хан сразу поняв, о чем идет речь.

— Как думаете? Зачем они пришли сюда в такую рань?

Вопрос показался Абдулмеджит-хану весьма праздным, но он только пожал плечами.

— Я вам уже говорил, ваша светлость… Собрать у туркмен лошадей…

— Не в лошадях дело, — перебил его хаким. — Вы думаеете они по поводу лошадей пришли? Нет! Они требуют освобождения поэта Махтумкули.

— А-а-а… — протянул удивленный Абдулмеджит-хан. — То, что я сказал…

Хаким уколол его сердитым взглядом.

— Что вы сказали? Что он популярен среди народа? Так это я и без вас знаю! Потому и хочу его видеть. Или вы полагаете, что мне доставляет удовольствие лицезреть бродягу-туркмена? Так их тут и без него достаточно.

Абдулмеджит-хан промолчал, опустив глаза и сделав вид, что не заметил грубости хакима. Ифтихар-хан снова занялся кальяном.

— Скоро приведут его, — сказал он. — Говорят, сам попросил свидания со мной. Может, одумался?

— Как знать, ваша светлость, — с приличествующей степенью заискивания ответил Абдулмеджит-хан. — Голова у него седая, но не всегда под серебром золото лежит. Вы, ваша светлость, конечно, лучше меня знаете, что хорошо и что плохо. Вы раскусите его с первых же слов. Что касается меня, то я считаю, его просто выжившим из ума дервишем.

— Дервиш? — иронически прищурился хаким. — Выживший из ума? — он протянул руки к лежащим подле его бумаги. — А вот это вы читали?

Хаи всмотрелся и кивнул:

— Читал, ваша светлость.

— Еще раз прочитайте. Дервиш такое не напишет. Мы сами когда-то были поэтом не хуже других. Говорят: "Сила пера — голова". Если в голове ума нет, таких стихов не сложишь!

Абдулмеджит-хан понял, что сказал не то, и решил исправить впечатление.

— Не обладая таким необъятным озером ума, как у вас, ваше превосходительство, — склонив голову, сказал он, — трудно понять этих поэтов и ученых!

Приоткрыв дверь, согнулся в поклоне сотник и сообщил, что поэт Махтумкули прибыл и ждет повеления его превосходительства.

— Приведите! — сказал хаким. — Чай и сладости приготовьте! Быстро!

Пятясь задом, сотник скрылся. Хаким поднялся и пошел к двери. На пороге появился Махтумкули. Поэт внимательно поглядел на хакима и его гостя, потом, слегка поклонившись, поздоровался. Хаким радушно ответил, протянув для приветствия обе руки. Он познакомил поэта с Абдулмеджит-ханом, усадил на почетное место.

Махтумкули много слышал о Кичи-Кала, но еще ни разу не переступал ее порога. И, несмотря на это, он не осматривал богатых украшений комнаты. Он сейчас не видел ничего, кроме лица хакима. Поглаживая бороду, поэт думал; "С чего же он все-таки начнет?", — и ждал продолжения этого необычного свидания.

Поэт никогда не предполагал, что знакомство с хакимом произойдет при таких обстоятельствах. Он был готов встретить здесь неуважение, грубость, неуместные угрозы. И вдруг — такое радушие, такая вежливость…

Хаким первым нарушил молчание.

— Значит, вы и есть тот самый Махтумкули? — спросил он, с интересом присматриваясь к старому поэту.

Махтумкули кивнул спокойно, с достоинством:

— Я и есть Махтумкули, господин хаким.

— Вы и стихи сочиняете?

— Поэзия от настроения зависит, — уклончиво ответил поэт…

— А в другое время чем занимаетесь?

— Дело для рук всегда находится — лопата, молоток…

Дверь осторожно приоткрылась. С чайниками и пиалами в руках вошли два сарбаза. Хаким взял один из чайников, собственноручно поставил его перед поэтом. Когда сарбазы вышли, он выбрал из стопки бумаг один листок и протянул его Махтумкули.

— А вот это стихотворение вы писали в каком настроении — хорошем или печальном?

"Не принимай оскал клыков льва за улыбку", — подумал Махтумкули и взял стихи. Помолчал и ответил спокойно:

— Я слышал, что вы ученый человек, господин хаким, стихов прочитали, видимо, немало. Мне не пристало объяснять вам смысл слов.

Хаким искоса метнул быстрый взгляд на Абдулмеджит-хана, привычно подавил поднимающееся раздражение и произнес все тем же ровным тоном:

— Что ж, почитайте вслух, а мы постараемся их понять.

Для Махтумкули была ясна тонкая игра Ифтихар-хана: он хотел, чтобы поэт сам произнес кощунственные слова. В этом был особый расчет. "Что ж, — подумал поэт, — если ты хочешь, мы удовлетворим твое желание — кто поднял голову, тот бросил жребий".

— Значит, вы хотите, чтобы я прочел вам эти стихи вслух? — спросил он.

— Вот именно! — сказал Ифтихар-хан. — Именно этого мы и хотим!

— Хорошо, — сказал Махтумкули, — я не могу не выполнить столь приятную просьбу.

Он положил листок на ковер и, глядя на глубокую просинь неба в фигурной решетке окна, начал читать на память: