Северный крест. Миллер

Чужая боязнь эта, почти ничем не закамуфлированная, неприкрытая, очень ясно ощущаемая, неожиданно прибавила пленнику бодрости.

По ночам, когда он просыпался в своей глухой, без единой светлой щёлки камере, ему делалось страшно, он притискивался спиной к стене и зажимал зубами дыхание — у него возникало ощущение, что в камере кроме него ещё кто-то находится.

С трудом одолевая себя, он вставал, руками ощупывал стены, железную дверь с крохотной «калиточкой», запираемой на большой стальной засов, потом приседал, щупал пальцами пол — в камере никого не было, и Миллер с облегчением опускался на узкую жёсткую койку.

Порою он видел — не во сне, а наяву, — как к нему приходит Наталья Николаевна, Тата, и тогда он обрадованно, будто ребёнок, всхлипывал и тянул к ней руки:

   — Тата-а...

Тата тоже тянулась к нему, делала шаг, другой и... исчезала.

Иногда на допросах, которые вёл Власов, появлялись ещё люди в форме, со шпалами в красных петлицах. Разговору с пленённым генералом эти люди не мешали, молча сидели в стороне, потом также молча поднимались и исчезали.

Генерал определил всё правильно: людей с Лубянки интересовали тайные организации РОВСа, способные совершать в России террористические акты. Вначале эти вопросы были закамуфлированными — следователь ходил вокруг да около, надеясь поймать Миллера на несоответствиях, несостыковках, а потом стал задавать вопросы в лоб: что генералу известно об этих организациях?

Когда следователь Власов задавал такие вопросы, то сразу делался дружелюбным и придвигал к Миллеру картонную пачку с папиросами «Казбек». Так это было и сегодня.

   — Спасибо, я не курю, — сухо, в который уже раз ответил Миллер, и Власов сунул пачку знаменитых советских папирос в стол.

   — Может быть, чаю? — великосветским тоном предложил следователь.

Губы у Миллера дрогнули, он отрицательно покачал головой.

   — Вспомните, пожалуйста, господин Миллер, какие антисоветские группы, подчинённые РОВСу, находятся на нашей территории?

Миллер отрицательно подвигал перед собой ладонью:

   — Никаких.

   — Быть того не может!

Миллер подумал, подумал и заявил:

   — Знаете, молодой человек, я не буду отвечать на ваши вопросы, пока вы не дадите мне возможность связаться с моей женой.

   — Это не в моей компетенции, — проговорил следователь, чётко печатая слова, глянул на Миллера в упор. У него был особый взгляд — он мог смотреть на человека и одновременно — сквозь него. — Такие вопросы решаю не я.

   — Так передайте мою просьбу наверх, — проговорил Миллер.

   — Ладно, — односложно отозвался следователь и прекратил допрос.

Миллер поднялся — его должны были отвести в камеру, глянул на Власова испытующе, засек что-то угрожающее и сгорбился невольно, ожидая, что следователь наконец-то ударит его, но тот лишь нажал на кнопку звонка и отвернулся от Миллера, словно бы генерал больше не представлял для него интереса.

Первый допрос состоялся ещё двадцать девятого сентября тридцать седьмого года — ровно через неделю после того, когда он так опрометчиво отправился на свидание, назначенное на углу двух улиц. С тех пор прошло вон сколько времени.

   — Я постараюсь сделать всё, что от меня зависит, — неожиданно пообещал следователь.

   — Велите подать мне в камеру бумагу, — попросил Миллер.

   — Зачем?

   — Я постараюсь ответить на ваши вопросы письменно.

Следователь глянул на генерала мрачно, в глазах у него застыли недобрые тени.

   — Хорошо, я распоряжусь, — наконец произнёс он.

В камере Миллер повалился на нары, застеленные плохоньким одеялом, буквально светящимся насквозь, заложил руки за голову. В прошлой жизни к нему много раз приходили люди, самые разные, которые предлагали объединить РОВС с некими могущественными организациями, чтобы вместе бороться против Советов, но в большинстве своём это были обычные неудачники либо некие проходимцы, жаждущие погреть руки на политическом костре и наполнить свой кошелёк хрустящими банкнотами, и Миллер старался всякий раз мягко, чтобы никого не обидеть, выпроводить эту публику из своего кабинета.

Первым таким ходоком был генерал Глазенап [48] из «армии Кирпича», как высший офицерский состав называл Николая Николая Юденича [49]; ныне уже, к сожалению, покойного, — Глазенап расстался с Юденичем ещё в Эстонии. Придя к Миллеру, Глазенап говорил о том, что у него есть связи с офицерским подпольем в России, — преданных людей там много, и если ему будет оказана финансовая поддержка, он через три дня окажется в Петрограде, ставшем ныне Ленинградом, и поднимет местное население на восстание.

   — Через три недели в России будет новая власть, — обещал он. — Главное сейчас — достать деньги. Несколько десятков тысяч франков.

Глазенап говорил убедительно, горячо, не поверить ему было нельзя, и Миллер решил доложить об этом визитёре Врангелю.

Ответ Врангеля был короток:

   — В переговоры с Глазенапом больше прошу не вступать.

Исполнительный Миллер так и сделал.

В тридцать первом году, когда Миллер прилетел в Белград, к нему явился некий Маслов, представившийся председателем Крестьянской партии, — очень говорливый оказался господин, он предложил объединить его партию и РОВС в один боевой кулак. Посетитель довольно убедительно, — но очень долго — рассуждал о том, что крестьяне ныне составляют основную массу населения в Советском Союзе, поэтому они хоть сегодня готовы поддержать Крестьянскую партию, жаждущую свергнуть власть большевиков. Правда, ставят одно условие — чтобы их «родная» партия была объединена с РОВСом. Такой же точки зрения придерживался и сам Маслов.

Главной силой в советской стране, даже более мощной, чем армия, Маслов считал крестьян, уверял, если крестьяне поднимутся — а они по его призыву обязательно поднимутся, — то вся большевистская верхушка будет вывезена на навозной тележке в поле. Вместе с червяками и свежим коровьим помётом.

Миллер внимательно выслушал посетителя, захлебывающегося от восторга, и спросил спокойно, довольно холодным тоном:

   — Кого вы склонны считать главной движущейся силой новой организации?

Маслов ответил, не задумываясь:

   — Крестьян-эмигрантов.

Миллер отрицательно качнул головой:

   — Насколько мне известно, среди крестьян нет эмигрантов.

   — Ну как же! — горячо воскликнул Маслов и в следующее мгновение умолк. Вид у него сделался растерянным: а ведь среди эмигрантов действительно не было крестьян.

   — Если у кого-то в паспорте и написано, что он — крестьянин такой-то губернии, то эмигрировал он на Запад совсем не как крестьянин — как солдат Белой армии...

Маслов продолжал молчать. Без всяких уточняющих и наводящих вопросов было понятно, чего ему надо... Денег.

   — Давайте отложим наш разговор до Парижа, — предложил Миллер и, поскольку Маслов продолжал молчать, вежливо наклонил голову, прощаясь с ним.

Он думал, что никогда больше не встретит этого человека, но не тут-то было: Маслов принадлежал к категории людей, которые, если их выгоняют за дверь, влезают в дом через форточку.

Однажды — это было зимой тридцать третьего года — Миллер обнаружил Маслова у себя на кухне в парижской квартире: тот, расплываясь, будто блин, который намазали сметаной, что-то ворковал на ухо экономке, довольно смазливой француженке; увидев Миллера, он вскочил и лихо стукнул задниками лакированных галош.

   — Пройдёмте ко мне в кабинет, — сухо велел ему Миллер.

Гость, подмигнув экономке, поспешил переместиться в кабинет председателя РОВСа, по самый потолок заставленный книгами.

   — Ну-с, я вас слушаю, — сухо и сдержанно произнёс Миллер.

   — Я нашёл деньги для борьбы с советской властью, — с пафосом воскликнул Маслов. — Большие деньги.

   — И-и... кто же их даёт вам? — с улыбкой спросил Миллер.