Сумерки

Андрийко невольно вздрагивал, слыша такие рассказы, но всё же не отступал. День и ночь ехал он вперёд, пока наконец ему не сказали, что нынче доберётся до Припяти. Последнюю ночь он провёл в хате тиуна князя Гольшанского. Тиун диву давался, что Андрийко хочет добраться до Незвиша с непроезжей стороны.

— В Незвище едут по реке! — объяснял он. — Пройти туда нелегко. Однако я вам дам проводника, и он доведёт вас куда надо.

И в самом деле. Едва лишь Андрийко отошёл гона на два от хаты тиуна, перед ним раскинулось неоглядное болото, покрытое тонким слоем водорослей, ржавчиной и гниющими растениями, среди которых ярко поблёскивала зелень. Один шаг в эту предательскую трясину — и гибель неминуема. Проводник молча указал рукой на чернеющий у горизонта лес.

— Вон там и Незвище, за болотом большущий лес. Туда мы ездим только зимой, а теперь разве что пешему можно перейти. Потому, сделай милость, оставь лошадь у тиуна либо возвращайся в село и кружным путём на чёлне доплывёшь до Припяти в Незвище без всякого труда.

— Сколько же времени для этого потребуется? — спросил Андрийко.

— Дня четыре, пять.

С минуту Андрийко колебался, и в самом деле, какое ему дело до Офки? Однако неведомая сила, вдруг пробудившая и взбунтовавшая в нём юношеские чувства, превозмогла; захотелось необычных приключений, острых переживаний, хотелось свершать необычные подвиги ради любимой женщины, которая награждала бы его за это улыбкой своих пунцовых губ.

«Неужто я люблю Офку?» — спрашивал себя Андрийко и не находил ответа.

Этот вопрос и решил дело.

«Пойду, там будет видно!» — подумал он и отдал коня пахолку тиуна, который провожал его до болота. Проводник, высокий, худощавый парень в полотняной одежде, перекрестился, отбил земной поклон, взял длинную жердь в руки, а другую подал Андрийке. Потом ступил ногой на податливую, пружинящую почву, пробежал несколько шагов и остановился на кочке, проросшей болотным купчаком. Опираясь на жердь, он оглянулся, и пока Андрийко, следуя его примеру, очутился на этой кочке, мужик был уже на другой. Так перебегали они с кочки на кочку, местами натыкались на островки, буйно поросшие осокой и рогозой, где уже приходилось брести по колена в жидкой грязи. Андрийко диву давался, совершенно не понимая, по каким признакам мужик находит дорогу. Привязав лук и меч на спину, чтобы не мешали в пути, он неустанно следовал за проводником. Дорога была трудная. От постоянного напряжения ломило плечи и поясницу больше чем после четырёхчасовой сечи с панами. Поэтому, когда они добрались до довольно большого островка, откуда до противоположного берега было уже недалеко, проводник остановился и, утирая со лба пот, сказал:

— Тут передохнем.

Невдалеке чернел гонов на десять высокий бор, опушка которого поросла ольхой, осиной и лозой. Деревья и кусты переплелись так густо, что никто не сказал бы, что там живут люди. Внезапно до их ушей долетел далёкий звук рога.

— Что это? — спросил Андрийко, прислушиваясь.

— Охотятся! — ответил проводник, открывая бурак с хлебом и салом. — Видать, кто-то приехал с той стороны, не слыхал я доселе в Незвище ловецкого рога.

Андрийко снова заколебался. Если там, в Незвище, живёт кто-либо из Офкиной родни, то его положение весьма незавидное. Что ж, тогда можно и не заходить, а поглядеть всё же стоит.

Последнюю часть пути путники прошли тоже благополучно, почва близ острова стала твёрже, водяные растения уступили место лозняку и вербам, а по спутанным корням шувара можно было ступать, не опираясь на жердь.

Передохнув с минуту на берегу, проводник повернул обратно, чтобы к вечеру поспеть в Ольшину. Уж очень он боялся некошных и боярыни-утопленницы. Андрийко остался один.

Очистив прежде всего от грязи сапоги травой и листьями, он опоясал меч, привёл в порядок одежду и в поисках тропы углубился в лес. Звуки рога доносились всё ближе, всё отчётливей, но кругом по-прежнему царили безлюдье и тишь. Лишь где-то на болоте кричала водяная птица да редкий шелест в кустах и траве выдавал мелкого зверя, напуганного охотничьим рогом. Прошло больше часу, наконец лес поредел, на прогалинах запестрели вереск и зимовник. Лай собак раздавался в чаще уже невдалеке, и Андрийко опытным ухом охотника уловил, что зверь обнаружен, и большой: медведь или тур. Он бросился вперёд и очутился на поляне, поросшей невысокой травой. Со всех сторон высился могучий лес. На поляне, весь напружившись, с рогатиной в руках и топором на боку стоял богатырь, а в трёх шагах позади красивая женщина в тёмно-вишнёвом, обшитом мехом платье. Быстро-быстро забилось сердце юноши, и кровь ударила в голову. Он узнал Офку!

В первое мгновение хотелось кинуться к ней, поздороваться, но, увидав на шапке великана кармазиновый шарф, Андрийко остался на месте. Ах, ведь и у него был такой же…

Прокравшись поближе, юноша узнал в Офкином защитнике Кердеевича. Откуда он взялся? Что тут делает на Свидригайловой заимке этот перевертень?

Однако последовавшие события отвлекли его. Из леса вдруг выкатился на поляну какой-то клубок звериных тел, к нему со всех сторон бежали ловчие и псари, науськивая собак, крича, размахивая рогатинами, топорами и дубинами. Это был огромный медведь, с которым гончие отплясывали «свинячьего трепака», набрасывались на него сзади и с боков и ловко отскакивали от когтей и страшной пасти. Выбежав на простор и увидав людей, зверь остановился, злобно рявкнул, поднялся на задние лапы и одним махом сбросил с себя собак. Точно спелые груши с дерева, попадали собаки на траву, а медведь, оскалив страшные зубы, двинулся на Кердеевича. Тот поднял рогатину, размахнулся и ударил зверя в грудь.

Но острие, видимо, скользнуло по кости, потому что староста вдруг подался вперёд, а в следующую секунду медведь сшиб его одним ударом лапы на землю. Рогатина выпала из рук, и казалось, со старостой вот-вот будет покончено. Но громкие крики подбегающей челяди и яркий наряд Офкн отвлекли медведя от лежачего. И зверь с ужаснейшим рёвом двинулся к окаменевшей от страха женщине. Андрийко молнией кинулся вперёд и заслонил от зверя Офку. Никто ещё не успел опомниться, как он ударил медведя ножом в бок и потом, отскочив на шаг, вытащил свой старый, передававшийся из поколения в поколение меч.

Смертельно раненный зверь страшно зарычал, собрал остатки сил, кинулся вперёд и напоролся на меч, по в тот же миг его лапы со всего размаху упали на голому и плечо юноши. Андрийко рухнул на землю, а медведь, обливаясь кровью, покрыл его своим тяжёлым телом. В голове потемнело; какие-то мгновения Андрийко ещё пытался вылезти из-под туши, но тщетно. Лютая боль в плече, точно ножом, пронзила всё его существо, и он лишился сознания.

Мысли его пробуждались так, как поздней осенью пробуждается день, мрак медленно, неохотно сереет, бледнеет, но не исчезает, как летом, точно от удара меча бога солнца, а растворяется в свете, смешивается с ним, так что не поймёшь, сумерки ли это или день. Вот так постепенно из кромешной тьмы беспамятства забрезжило сознание жизни.

«Я живу!» — сказала душа и постаралась вспомнить, что о себе знает. Долго-долго перебирала разные разности и наконец добралась до последних событий и замерла, точно охотник, увидавший зверя.

Нет, разобраться в наступивших после осады Луцка событиях, чередовавшихся друг за другом, точно удары молота, она не в силах. Она живёт, это правда, а вокруг мрак, скорее сумрак. Но ведь после сумерек наступает ночь…

Ночь! Она охватывает его со всех сторон. Тысячами слепых глаз заглядывает в сердце, подходит всё ближе, ближе. Только и свету, что в нём, но он меркнет, меркнет, и остаётся лишь искорка. Неужто погаснет и она? Но здесь совсем рядом, он чувствует, к нему рвётся какой-то другой свет, взгляд чьих-то глаз! Блестящих, больших, в которых трепещет живая душа. Он не видит их, но чувствует. Глаза тут, около него, они ищут его взгляда, впиваются в его крепко сжатые веки, проникают в сердце и вместе с ним ритмично моргают, словно помогают его биению. Кто это? Кто?