Сумерки

— И что же вы решили? — спросил Андрийко. — Неужто взял женщину с ребёнком Сигизмунда?

— Взял, рыцарь, как мужик берёт поле с повиликой. Поле вспашет, засеет, а с сорняком — известное дело!

— Как! Неужто отважился на такое? Чем виноват ребёнок?

— А чем виноваты Марина или я? — отрезал Скобенко, и в глазах его загорелись злые огоньки. — Мы же не камышевки, чтобы высиживать кукушкины яйца… Так— то, рыцарь! На другой день пошёл я к попу. Рассказал я ему, что его дочка приглянулась князю, а он как кинется на меня! «Ты, такой-сякой, думаешь, моя дочь гулящая? Пусть тебя вместе с твоим князем проказа источит, а я дочки не отдам!» А я ему: «Да тебя никакой чёрт и не спрашивает, отдашь ли ты дочь или нет, князь возьмёт её и так. Не будь дураком — плывёт тебе в руки богатство, а потом и сам дочку замуж выдашь, по второму разу!» Поп в плач, я в хохот, потом вынес мёду поп, а вечером я князю и говорю: «Так, мол, и так, есть у попа дочка, и очень мне она приглянулась, хочу сосватать. Прошу только «службу» полегче, чтобы остаться при вашей милости с женой». А он, старый греховодник, покраснел как рак, схватился за бороду и по комнате забегал. Пыхтел, пыхтел, как пшённая каша, и говорит:

— Я тебе, Скобенко, боярскую службу дам, если женишься, только не на поповне, а на другой, покрасивее она и с приданым, только что…

— Не порожняя! — подхватил я.

— Да, — говорит князь, — но понесла от меня, Кейстутовича. Ты меня понял?

И потрепал меня, сукин сын, своей толстенной ручищей по спине. А я — бух в ноги и говорю:

— Всегда повинуюсь вашей княжеской милости!

Позвали Марину, она прикидывается, будто не хочет, а князь давай её уламывать, по головке гладить… черти бы его скребницей по кишкам гладили!.. Расплакалась она и говорит: «Что ж, пойду!» На другой день поп повенчал меня с Мариной, а чёрт — князя с поповной, вот и конец всей мерзости…

Андрийко задумался, припоминая рассказ Скобенко. А не то ли самое учинили князья и с ним, Юршен? Свидригайло поверг его святыни, а взамен — мешок с деньгами и посвящение в рыцари… Ха-ха-ха! За мир, союз с Короной, за волости, признание власти продал богатство края, веру, народ, как продавали их Ягайло и Витовт и как будут продавать, наверно, ещё не раз и не два его наследники… и старался понять и Скобенка, как мог он смириться с тем, что произошло с Мариной.

Неужто любовь бывает такая разная: одна боготворит, другая стремится любой ценой удовлетворить лишь свою страсть, пренебрегая всем?

— Ты полагаешь, что сможешь забыть, что было с Мариной? — спросил он.

Скобенко улыбнулся какой-то неземной дивной улыбкой, и Андрийко подумал, что такое лицо должио быть у ангелов на небе.

— Ах! Рыцарь, ты не знаешь, что такое женская любовь, не ведаешь, как она пьянит и возвышает. Она вливает в тебя силы великана и райское блаженство. Гей, если бы ты не мямлил бы там… в Луцке, изведал бы и ты…

— В Луцке? Что же там было в Луцке? — спросил живо Андрийко, и невольный румянен зацвёл на его щеках.

— Известно что! Хозяйка моей Марины, Офка! Она по тебе просто с ума сходила. Марина рассказывала, как она обнадёживала и словом и взглядом, и ножкой, и духами, а ты отпустил её с князем Олександром. Ха-ха— ха! До чего мы смеялись. Подобное поп в церкви рассказывал про Иосифа из Египта и жену Пеитефрия…

Андрийко промолчал.

В самом деле! Одолевали сомнения. Может, он и не погибал бы теперь, как разбитый чёлн у берега, будь у него что-нибудь иное, не только лишь борьба да полёт в заоблачную высь. Кто высоко летает, обязательно упадёт на землю, на небо на земных крыльях не попадёшь… И горе тому, кто, упав на землю, не найдёт на ней ничего того, на что засмотрелась с высоты его душа…

— А где же теперь Офка? — спросил он, и его щёки порозовели ещё больше.

Лёгкая улыбка промелькнула на лице Скобенка.

— Ни за что бы вам не догадаться! Она на Руси… У Кердеевича, в Полесье, недалеко от Мозыря, среди болот, недоступных дебрей, в селе Незвище. Туда он отправил её, чтобы не убежала в Польшу, ведь на пограничье бушует война. Да и сам он, наверно, уже вернулся из-под Луцка…

— Как? — живо возразил Андрийко. — Ведь я его видел в неприятельском стане.

Скобенко засмеялся.

— Молод ты ещё рыцарь, не прозрели у тебя ещё глаза. Что из того, что он на той стороне? У него повсюду связи, князь Гольшанский, чьи угодья со всех сторон окружают Незвище, наверно, уже знает об этом. Кердеевич не любит молодых Носов, но их тут нет. Марине всё известно, к ней не раз направлял посланцев Заремба.

— Заремба! — воскликнул Андрийко и тотчас осёкся.

Какое дело ему до Зарембы после всего того, что случилось? Юноша мысленно представил себе новые замыслы хитрейшего исполнителя воли польской Короны, но было уже всё равно! Борьба шла за власть, за волости, угодья, а не за народ, веру и свободу. И какая разница, кто продаст святыни врагу?

На том разговор и кончился, погружённый в думы Андрийко больше не отвечал на бесконечные вопросы любопытного Скобенка. Сказал только, что оставил в Степани своих лошадей и просил на обратном пути, когда побывает у великого князя, отвести их в Овруч. Потом случайные товарищи улеглись спать под сводами векового леса. Скобенко тут же захрапел, а Андрийко долго ещё ворочался с боку на бок, пока бог-утешитель не смежил ему веки.

XXVI

На рассвете они расстались. Скобенко вёз из Овруча письмо великому князю в Степань, Андрийко же решил поехать в Руду, а оттуда в село покойного отца Юршовку. Один год войны, раскрывший ему глаза, казался юноше каким-то безграничным девственным лесом лиц и происшествии, в котором терялось всё прочее. Порой Андрийке чудилось, будто некие злобные демоны незаметно, исподтишка рубят на реке лёд. И стоит одному из грядущих поколении ступить на этот лёд, и… оно провалится в бездну, а ледяная волна плеснёт до самого неба и зальёт всё…

А коли так, то зачем бесцельно бродить по свету, зачем осквернять душу нечистью? Почему бы не испробовать сладости жизни, какими упиваются другие?

И вместо того чтобы ехать на восток в Овруч, Андрийко свернул влево, и вскоре перед ним засерели необъятные топи Припяти. И хотя вьющаяся вдоль Ужа дорога на Чернобыль была торной, юношу влекла какая-то неодолимая сила на Мозырщину. В бесконечную равнину, пересекаемую множеством рек, ручьёв, потоков, которые сливались, перекрещивались друг с другом, словно мастерски сплетённая сеть. Бездна озёр, плёсов и затонов, а порой и обычных луж соединялись либо проточными водами, либо во время дождей. Их поймы заросли непроходимой густой стеной густого камыша и осоки, словно берегли какую-то тайну. И в самом деле, в пучинах тех хранились тайны, сокровенные, страшные — полесские окна. Андрийко не раз уже слыхал о том, что в тех окнах жили водяные и утопленники, и потому боялся ночевать под открытым небом. Нечистая сила без труда изведёт любого, ибо нет человека, который хоть изредка не отвратил свои мысли от бога. А стоит такому случиться, из-за ближайшего куста лозы, из таинственной глубины выползет чудовище и тащит неосторожного под ярко-зелёный ковёр мха, ряски и шувара. К счастью, была осень, и не поздняя, проливные дожди ещё не начались, и доступ к жилью был лёгким. На небольших холмах, чуть повыше уровня болот, на песчаных или глиняных грядах стояли щетиной сосновые боры, а среди них — сёла. В них ютился тихий, незлобивый, светловолосый люд, проводивший большую половину своей жизни на лодках и сплавах, он платил дань рыбой и дёгтем, земли же обрабатывал немного, поскольку её и не было. Мужики охотно принимали в дом рыцаря, хоть и не понимали его рассказов о великом князе, о поляках и татарах.

— Татары к нам не придут! — отвечали они. — И великий князь, и шляхта не очень-то зарятся на наши песчаные нивы и на наших выонов. А раз так, то какое нам до них дело?

Когда Андрийко расспрашивал про Незвище, полесовики качали головами и говорили:

— Может, тамошние люди и знают к нему дорогу. Не близкий свет, поди, над самой Припятью, а ходу туда нет, разве на чёлне. Да и то не каждый туда повезёт, сказывают, там неладно. Как-то заслал туда один боярин свою неверную жену, ну, боярыня с отчаяния бежала и утопла в болоте. С того времени ходит по ночам, манит молодых парней и утаскивает в омут. А коли кто не поддастся на её чары, то наведёт чёлн на корягу аль колоду, и уходит парень в пучину пасти сомов.