Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Юрий опустил голову на грудь. Пётр Константинович уставился в потолок, как провидец. Видно, пытался угадать: куда повернёт, чем кончится, кто будет вверху? Хотелось: пусть тот, с кем дружески мёд-пиво пил.

У Галицкого загорелись очи:

   - Главное не сообщил Данило! Мы предложили перемирие до Петрова дня: они согласились. Всем надо собраться с силами. Братья Плещеевы назвали их разумными.

Князь вскинул голову:

   - Ещё четыре месяца! Это хорошо!

Застолье, как бы само собой, поспешно закруглилось. Решено было лечь с курами, встать с петухами и - в дорогу. Князь, однако же, никак не засыпал.

   - Отринь непокой, мой государь, - пыталась усыпить княгиня. - Ещё четыре месяца, сто двадцать дней!

   - И каждый приближает кровь! - застонал Юрий. - Лучше бы их не было!

До Галича путь занял две недели. Задержка в Ярославле: поиск свежих коней. В Костроме чинили кареты. Слава Богу, галичский тиун Ватазин встретил доброй вестью: рать собирается, хотя и медленно, две пушки куплены, хотя и старые, гора мечей накована, хотя из плохой стали.

   - А за четыре месяца ещё нашьём доспехов огненных [85], чтоб у московских лежебок полопались глаза. Трус красного боится! - ободрял Ватазин.

Князь засмеялся, даже немного успокоился. Ходил смотреть на ратные учения. Вспомнил Осееву науку побеждать. Сам даже поорудовал мечом, пока не запыхался.

Терем в Галиче - не чета звенигородскому. Строен на века: брёвна - в два обхвата, потолок - подпрыгнешь, кончиком среднего пальца не достанешь. Этот терем своей прадедовской крепостью вселял надежды: праотцы одолевали супостатов, правнук тоже одолеет! Дело-то всем поколениям святое, общее!

Настасыошка была бодрее мужа, крепче верила в успех. Стала в Галиче распроворной хозяйкой: отдаёт приказы, руководит посыльными. Её забота - прочный кормовой запас для воинов и их коней.

Усталые супруги, занятые под завязку, иной раз вечеряли отдельно, встречались в княгининой спальне, а то и в мужней - кто вперёд уйдёт спать. Спали как убитые: поутру снов не помнили.

Однажды князь проснулся как обычно. Нет, не как обычно: в окне темно. Светает же К весне задолго до того, когда проспишься. Стало быть, ночь ещё, а терем ожил. Девки верещат. Кого-то не хотят в спальню к госпоже допустить. Князь у жены: надобно выйти. Отчего топот по хоромным переходам? И вдруг крик:

   - Отец! Отец!

Вышел, закутанный в корзно. Пред ним - старший сын Василий. А за ним второй - Дмитрий. Явились из Москвы. Вот радость! Но зачем неистовствовать? У обоих лица, будто бы их душат.

   - Вася! Митя! - выступила Анастасия следом за мужем. - Где так изорвались, растрепались?

   - Татунька, спеши! Матунька, крепись! - волновался Василий Косой.

Дмитрий Шемяка произнёс спокойнее:

   - За нами гнались. Пришлось рыскать лесами. Слушайте: кремлёвские бояре со своим Васькой упредили вас, нарушили перемирие. Московские войска идут к Костроме. Их ведут наши дядья Андрей Можайский, Пётр Дмитровский...

   - Вот почему так давно не было вестей из Москвы! - прошептала княгиня.

   - И Константин Дмитриевич! - дополнил перечень воевод Василий.

Юрий откликнулся дрогнувшим голосом:

   - И Константин?

2

Рухнули все надежды, как песочная крепость. Сперва надеялся: московские бояре погомонят, да уступят, примут его государем на великом княжении, ведь есть же в татунькином завещании слова: «А по грехам отымет Бог сына моего князя Василия, а хто будет над тем сын мой, ино тому сыну моему княж Васильев удел». Не согласились, отвергли. Даже отважились: меч на меч! Ещё надеялся на четырёхмесячный мир. Собрать силы, собраться с духом. Вместе с московскими единомышленниками выступить за правое дело. Нет мира! Обманули. Нарушили. Последняя надежда была не остаться в одиночестве. Брат Константин, казалось бы, твёрд как кремень. Сам же Юрия призывал к твёрдости. Теперь - по другую сторону бранного поля. Что с ним произошло?

Князь ходил по покою, как пардус по тесной клетке. Истекает слезами по оконной слюде апрель. Должно быть, весь снег растопил. Конная и пешая рать соперника приближается к Костроме, а там - рукой подать! - к Галичу. С чем к ней выйти? С оружием или... с хлебом-солью?

Сын, средний Дмитрий, пришёл оповестить о после от племянника:

   - Семён Филимонов. С неприязненной речью. Прикажи, тата, оковать дерзкого и - в яму.

Юрий Дмитрич знавал молодого боярина Филимонова. Семён Фёдорович Морозов приходится ему дядей. Два Семёна, два родича, и - ничего общего. Старый - весь в книгах, молодой - весь в потугах занять место повыгоднее среди кремлёвских придворных.

   - Посла, каков бы он ни был, нельзя ввергать в тесноту, - возразил отец. - Ибо речи, даже пренеприятнейшие, принадлежат не ему, а его пославшим. Пусть ждёт меня в сенях.

Надев парчовый кафтан с оплечьем, князь вышел к прибывшему. Филимонов, тонкоусый, скудобородый, известный в Кремле как заядлый щёголь едва, согнулся в поясном поклоне. Заляпанная одежда, - не отличишь от простой, - никак не вязалась с высокомерием. Юрий Дмитрич без здравствований спросил:

   - Что скажешь?

   - Надобно тебе, князь, - затараторил Семён, - негожие умыслы отложить, вины свои принести государю и жить спокойно.

Юрий настолько презирал этого человека и его поручение, что не призвал никого из ближних присутствовать при столь важной встрече. Неопытный же в посольских делах Семён смутился.

   - Передай боярам и племяннику, - сдержанно молвил князь, - что договора нарушать не гораздо. Пусть угомонят прыть, отведут силу от моего удела. После Петрова дня встретимся, тогда и рассудит Бог.

Филимонов неприлично возвысил голос:

   - Опомнись, князь Юрий! Родные братья идут на тебя!

Галичский властитель круто повернулся и кликнул стражу:

   - Выпроводите этого человека из наших пределов. Без урону и без охоты соваться вновь.

Мрачные думы уединившегося в своём покое князя вскоре развеял вбежавший сын Василий:

   - Тата! Радость-то, вот так радость! Вятский приятель мой Путила Гашук, ныне воин, прибыл из Хлынова с тысячью конных и оружных вятчан. Молодец к молодцу, как на Фряжских листах! Мы со щитом, тата!

Юрий Дмитрич, как попутным ветром подхваченный, живо поднялся. И... стал в раздумье.

   - Сынок, нам на щит ещё предстоит карабкаться. С вятской тысячей у нас - десять, а у бояр с незаконным государем-тёзкой твоим - все двадцать пять. Однако же надо поглядеть на подмогу.

Выехали, не спеша, верхами, окружённые почётной стражей копейщиков. Сын, едучи с отцом, запальчиво разглагольствовал:

   - Каков Сёмка Филимонов против дяди своего Семёна Морозова, таков и племянник твой, юнец Васька, против тебя. Ничтожность против величия! Разумеется, бояре князьям не чета, а всё-таки твой племянник... ну, как Сёмка против Семёна Фёдорыча.

   - Он - твой двуродный брат, - напомнил Юрий Дмитрич.

   - Младший! - уточнил сын. И прибавил: - Вредный, ленивый, двомысливый. На занятиях у Ивана Дмитрича Всеволожа поправлял каждый мой ответ: дескать, он лучше знает, я хуже.

Отец спросил:

   - Иван Дмитрич - решительный мой противник?

Сын мрачно откликнулся:

   - Не только решительный, самый сильный!

На городском посаде, возле соборной церкви Преображения, что на поле у озера, выстроилась конная тысяча вятчан. Одеты разношёрстно, но вооружены справно. Предводитель Путила Гашук, коего князь помнил парнем, а встретил мужем, подскакал, спешился, отвесил поклон. После здравствований протянул свиток. Писал Левонтий Макарьянич: просил извинить, что услышав просьбу о помощи, посылает лишь тысячу, а не более, да и то молодых, охочих ребят. Чтобы мощную силу снарядить, нужно время. В заключение уверял: вольные вятчане рады пойти всеми своими головами [86] за доброхота-князя, от коего знают лишь хорошее. Да утвердится он на Московском Великом княжении!