С любовью, верой и отвагой

Это было самое главное — метода, навыки, переданные как бы из рук в руки, наблюдаемые воочию, а не описания в книге, которая служила лишь квинтэссенцией опыта, декларацией идей. Но когда и какую лошадь при выполнении упражнения надо ударить бичом по скакательному суставу, чтобы добиться нужного эффекта, а какую не трогать никогда, мог знать и чувствовать только сам мастер, ибо многообразие характеров у лошадей так же велико, как у людей.

Перед второй русско-турецкой войной в Полтавском полку было четыре офицерские лошади, которые умели делать «принимание» — основу основ в системе упражнений де ла Гериньера. Одна из них принадлежала ротмистру Дурову. С тех пор минуло почти двадцать лет.

Сейчас, слушая пылкую речь Надежды, Андрей Васильевич думал, не тряхнуть ли ему стариной, не освежить ли в памяти былое. Алкид — лошадь, по своим данным способная воспринять уроки и добиться результата. Надежда — толковая ученица, и так называемое «чувство лошади» у неё есть, это он видел. Возвращение к молодости всегда греет сердце. Может быть, оно свершится здесь, вдали от степей Украины, где ходили они, легкоконники, в походы против турок и крымских татар...

Однако для тренировок был нужен манеж. Они решили дождаться, когда сойдёт снег, а потом недалеко от Камы, за городом, на пологом берегу, насыпать речной песок, поставить камышовые стены. Андрей Васильевич достал из чулана разные принадлежности: шамберьер — бич с длинной ручкой; развязки — два ремня длиной по полсажени, с пряжками на концах, которые пристёгивались одной стороной к трензельному удилу, другой — к седлу, троку или гурте; корду с сыромятным ремнём...

Под ярким апрельским солнцем гладкая шерсть Алкида точно искрилась, а сам он, навалившись задом на стенку и повернув правое плечо вовнутрь манежа, стоял и не двигался с места. Дуров шевельнул шамберьером. Жеребец покосился на него и остался в том же положении.

   — Надя, — крикнул отец. — Ты спишь на нём, что ли?

   — Он не слушается...

   — Конечно, он упрям! Но ты — всадник или ты... — Андрей Васильевич чуть было не сказал по солдатской привычке «баба», но вовремя остановился. — Или ты — мешок с песком? Ну-ка ковырни его левой шпорой! Отдай повод, пусть отойдёт от стенки.

   — Прямо так его и тянет туда... — пожаловалась Надежда.

   — Как не тянуть, он думает, там у него опора. Но ничего, если освоим «принимание», всё остальное легче пойдёт...

Алкид в конце концов покорился и отошёл на середину манежа. Ему новое увлечение Надежды радости не доставляло. Выезжен он был как хороший строевой конь и полностью подчинялся всаднику, знал повод, шенкель, «сбор». Но больше нравилось ему скакать по полям. А тут на девятом году жизни крутись на пятачке, усыпанном песком, соображай, что к чему, запоминай, следи за бичом в руках хозяина.

   — Ты готова? — спросил Дуров.

   — Да, — не очень уверенно ответила Надежда.

Отец ещё раз повторил ей, что она должна делать, если жеребец идёт «ездой налево». Важно правильно держать левый и правый повод, воздействуя на плечи Алкида. Сам Дуров при помощи шамберьера собирался контролировать положение бёдер лошади.

   — Начинай! — скомандовал отставной кавалерист.

Надежда чуть наклонила корпус, сильно уперевшись ягодицей на левую половину седла и ногой — на левое стремя. Тем самым она побуждала Алкида двинуться за ней вперёд и вбок, чтобы сохранить равновесие. Отец едва коснулся шамберьером крупа лошади. Алкид, уходя от бича, качнулся задом влево. В этот миг Надежда и поощрила его движение, крепко прижав правый шенкель и натяжением поводьев не дав лошади развернуть плечи прямо. Так, изогнувшись, жеребец медленно переступил ногами раз, другой, третий.

   — Молодец! — крикнул дочери Дуров. — Тотчас отдай ему повод, огладь лошадь... Ай Алкидушка, ай умница! Вот тебе морковка...

Пока Алкид хрустел морковкой, Надежда уселась в седло свободно и отдыхала. Эти занятия поначалу очень утомляли её. Но Андрей Васильевич сказал, что отступать негоже и он сделает из неё кавалериста несмотря ни на что.

Потому каждый день поутру, приехав к их самодельному манежу на Алкиде и Урагане, они начинали не с выездки господина де ла Гериньера, а с простых упражнений, принятых во всех кавалерийских полках для обучения рекрутов. В роли рекрута выступала Надежда. Андрей Васильевич же превращался в строгого взводного командира.

Расседлав лошадей, они пускали Алкида пастись в леваду, пристроенную тут же. Урагана Дуров брал на корду, укрывал ему спину попоной, и Надежда садилась на него верхом. Начинали с шага, потом переходили на рысь, и это продолжалось минут тридцать — сорок. Андрей Васильевич следил за посадкой дочери.

   — Плечи назад! Спину прямо! — кричал он, входя в раж, и щёлкал бичом. Ураган поводил ушами и бежал по кругу рысью все быстрее и быстрее.

   — Сейчас упаду, — говорила Надежда, цепляясь руками за гриву и ногами сжимая бока толстого Урагана.

   — Только попробуй! — грозил ей отставной секунд-майор. Он мастерски владел шамберьером, и Надежда получала удар точно по правой коленке. — Колени — к лошади! Пятки — вниз! Локтями не болтать!..

Всё это действительно напоминало Андрею Васильевичу годы его молодости и службу в Полтавском легкоконном полку. Только Надежда усваивала уроки в три раза быстрей, чем рекруты его эскадрона, взятые в полк от сохи и в жизни не видавшие кавалерийского седла.

После такой разминки Дуров давал своей ученице получасовой отдых: всё-таки женщина и силы у неё не те. Они расстилали на траве ковёр, доставали свёрток с домашней снедью, флягу с ключевой водой. Лёжа на ковре, Надежда прислушивалась к своим ощущениям.

В такие минуты энергия, которая всегда бушевала в ней, ища выхода, как будто утихала. Может быть, она уходила в песок манежа. Может быть, передавалась Урагану, который без устали кружил вдоль камышовых стен. Может быть, обращалась в навык наездника, потому что отец всё реже пускал в ход бич. Да и она сама чувствовала, что стоит ей сесть в седло, как бёдра, колени, пятки, носки находят свои места и сбить её с лошади уже невозможно.

После отдыха седлали Алкида и выводили в манеж. Начиналась работа с поводом и шенкелем. Здесь Надежде надо было следить не за собой, а за жеребцом. Так прошло десять уроков. Алкид выучил «принимание» не только на шагу, но и на рыси. Она же довела своё «чувство лошади» до совершенства и могла, не оглядываясь назад, сказать, подвёл ли её конь ноги под круп или же держит их отставленными. Это она ощущала спиной, поясницей...

Кончался Великий пост. В доме городничего готовились к Пасхе. Дети решили в Страстной четверг сами красить яйца. Кухарка вскипятила три казана воды. В один бросили луковую шелуху, во второй — разорванные на лоскутки цветные тряпочки, в третий — специальные «мраморные» бумажки, которые Андрей Васильевич купил в лавке. Яйца опускали по очереди, и больше всех волновался Ваня. Ему хотелось посмотреть, как белая скорлупа становится жёлтой или палевой, пёстрой или «мраморной». Надежда взяла его на руки и держала над казанами, а он, шепелявя и заикаясь, объяснял ей, что там происходит.

Ужин проходил оживлённо. Подавали постную еду: пироги с грибами, запечённую картошку, солёные огурцы и капусту.

Дети были веселы и наперебой болтали. Дуров с улыбкой слушал их рассказы о том, кто, и как, и в какие цвета сегодня красил пасхальные яйца. Вдруг за окном зазвенели колокольчики, застучали копыта лошадей, раздался лай дворовых собак. В гостиную вошёл привратник и торжественно объявил:

   — Матушка барыня Анастасия Ивановна прибыли!

Лица детей сразу изменились. Они испуганно замолчали.

Один Ваня, не помнивший бабушку, продолжал что-то лепетать и смеяться. Надежда переглянулась с отцом, потом опустила голову. Андрей Васильевич встал из-за стола и пошёл навстречу жене.

Анастасия Ивановна вошла в комнату прямо в дорожном платье. Дети кинулись целовать ей руку. Она ласково обошлась только с Клеопатрой, которую очень любила. На Надежду посмотрела строго: