Воевода Шеин

   — Вижу, что смел ты, князь, и дерзок. Твой род пророс корнями на. русской земле, и жить тебе по русским законам. У нас не умыкают невест. А ты попытался — вот первая твоя вина. У нас никому не дано воли бить государевых служилых людей. А твои людишки нанесли побои государеву слуге — вот твоя вторая вина. Выплывает и третья: в обман государя пустился. По праведному суду тебе в земляной тюрьме сидеть. Ан избавлю от этого, но другое наказание найду.

   — Да отправь его, государь, в Черкесию, пусть там по своим законам живёт! — возвысившись над столом, мощным голосом заявил князь Фёдор Романов, будущий патриарх всея Руси и великий государь.

   — Подожди, боярин Романов, я ещё не всё сказал. Я знаю, чем вызвано твоё злочинство, князь Димитрий. На Святках тебя побил боярин Михаил Шеин — вот ты и отважился умыкнуть у него невесту. Не так ли я говорю, Михайло Шеин?

   — Так, государь-батюшка! — ответил Михаил.

   — А ты что скажешь, голубушка? — обратился царь к Маше.

   — Спасибо, царь-батюшка, за ласку! — воскликнула Маша. — Но насилия над нами не было. Князь сказал, что матушку Анну и меня повезут во дворец показать царю и царице. Нам же Господь велел ехать.

   — Вот и славно, что приехали. Мы с царицей, матушкой Ириной, и благословим тебя и моего служилого Михайлу на супружество. По осени и свадьбу сыграете. Да нас не забудьте позвать.

   — Спасибо, царь-батюшка, за милость великую.

Михаил с Машей низко поклонились царю и царице. И царь кивнул им головой да строго сказал князю Черкасскому:

   — А ты, Димитрий, поезжай-ка в Вологду, к наместнику князю Ивану Хилкову. Ему помощник нужен. Послужи Руси, послужи брат. — Царь обратился к дворецкому: — Ты бы, любезный Григорий, взял у дьяков Поместного приказа подорожную.

Все, кто был рядом и услышал произнесённое государем Фёдором, поняли, что на князя Черкасского легла царская опала. Но кое-кто подумал: «Легко отделался, Мамстрюкович!» Дальше всё произошло по мановению государевой руки. К Черкасскому подошёл с двумя стражами глава Разбойного приказа Семён Годунов, второй дядя Бориса Годунова, и, взяв Димитрия под руку, увёл его из трапезной.

В эти короткие мгновения царица Ирина подозвала к себе мамку боярыню Ксению Шуйскую и что-то тихо сказала ей. Та, выслушав, торопливо ушла в дверь, ведущую в царские покои. Потом Ирина позвала Машу и спросила:

   — Красна девица, ты хочешь послужить мне?

   — Да, матушка-царица, — с поклоном ответила Маша.

   — Вот и славно. Так будет хорошо спать мне, когда ты своими рученьками постель взобьёшь и приготовишь. Сейчас придёт боярыня Ксения Шуйская, у неё под началом и послужишь.

Вскоре вернулась Ксения Шуйская с палисандровым ларцом в руках. Царица Ирина взяла ларец, открыла и достала из него два перстня.

   — Мой государь, — сказала она Фёдору, — сейчас самое время обручить жениха и невесту. Да будем им назваными батюшкой и матушкой.

   — Честь тебе и хвала, славная Иринушка. А я-то, право же, и не догадался бы.

Фёдор и Ирина вышли из-за стола и под крики гостей и придворных: «Слава царю! Слава царице!» — обручили ещё не пришедшую в себя Машу и посуровевшего лицом Михаила. После этого их усадили за стол и были подняты кубки за здравие обручённых жениха и невесты. Михаил наконец-то сбросил суровость и, улыбаясь, благодарил царя и царицу, гостей.

Масленица покатилась своим чередом. Вновь где-то, теперь за шёлковым занавесом, зазвучал хор:

И так до глубокой ночи. Михаил с Машей — трезвое украшение застолья — сидели и млели от счастья. Маша вспомнила о том, как она гадала в Святки, и шёпотом всё поведала Михаилу:

   — Выходила я за ворота и спросила у первого весёлого прохожего: «Как тебя, боярин, зовут?» Он и сказал: «Михаил Батькович». — И Маша тихо рассмеялась.

Масленый пир был в самом разгаре, когда царь и царица покинули застолье. Царь был трезв. Он выпил самую малую толику царской медовухи, когда поздравлял Машу и Михаила с обручением и назначал день свадьбы.

   — Ты, сын мой, приурочь свои празднества к Воздвижению Животворящего Креста Господня. Четырнадцатого сентября мы и поведём вас в храм.

Но судьбе было неугодно, чтобы царь Фёдор и царица Ирина были в храме назваными отцом и матерью Михаила и Маши и побывали у них на свадьбе. И свадьбы в назначенное время не было. Царь Фёдор приболел, пришла немощь. Чтобы изгнать её, царь отправился на моление в Троице-Сергиеву лавру. Садясь в колымагу возле Красного крыльца, он заметил, что Михаил Шеин среди тех, кто уезжал с ним. Поманил его пальцем. Когда Михаил подбежал, сказал ему:

   — Ты, молодой боярин, моим словом оставайся при дворце. Невесту береги и со свадьбой подожди. Как приеду, так и поведу вас под венец.

Князь Фёдор Мстиславский стоял в это время рядом, слушал, что говорил царь, и всё сказанное брал на заметку. Любезен молодой боярин царю, и волю государя придётся ему, князю, выполнять, не тревожить Шеина отлучками. Сказал-таки своё:

   — Что с молодого взять, забудет наказ. Да я ему напомню, государь-батюшка.

   — Тебе верю, ты напомнишь, — ответил царь и скрылся в колымаге, запряжённой шестёркой серых в яблоках коней.

Царь Фёдор пробыл в Троице-Сергиевой лавре больше двух недель, но от хвори не избавился. Из лавры он покатил в Александрову слободу. Там, сказали государю, с времён отца его, Ивана Грозного, остались живы ворожеи, которые, по поверью, могли осиновую колоду оживить. Но и ворожеи ничем царю не помогли. Вернулся он в Москву месяца через полтора. Встречали его москвитяне многолюдно, но без торжества, головы низко склонив, страдая сердцами и душами оттого, что государь-батюшка, похоже, осиротить их надумал.

Угасал царь Фёдор медленно. Держава затаилась в ожидании исхода. Во дворце ходили на цыпочках, разговаривали шёпотом. Михаил Шеин приходил во дворец чуть свет. Никого ни о чём не спрашивал, к разговорам не прислушивался, но, хотел он того или нет, во дворце гуляло зловещее поветрие, и оно опаляло его. Оно предвещало страдания многим из тех, кто окружал царя. В Грановитой палате с утра и до вечера было множество вельмож. Одни приходили, другие уходили. Говора не было слышно, лишь шёпот шелестел над головами, словно обильно падали осенние листья.

Михаил заметил, что вельможи и священнослужители сбивались в группы родовыми кланами. Три брата, Василий, Димитрий и Иван Шуйские, не покидали дворец и Грановитую палату целыми днями. Они будто ждали миг, чтобы ухватить для себя нечто важное. Что ж, Шуйские у всех великих князей и у царей были в чести. Их всегда в числе первых ставили. И поговаривали в эти дни, что, ежели царь Фёдор преставится, то Шуйские потянутся к престолу и попытаются захватить его. Не зря Василий Шуйский повторял множество раз в застолье, что в их руки должна перейти державная корона. А причина одна: Шуйские — Рюриковичи и идут, как они заверяют, от самого великого князя Александра Невского. Вот и кружили в кремлёвских палатах князья Шуйские, чтобы корону царскую подхватить, когда будет падать с головы Фёдора Иоанновича.

Но и князья Мстиславские не хотели упустить своего. Глава этого рода князь Фёдор Мстиславский числился первым боярином на Руси той поры. Правда, это первенство пытались у него отобрать Фёдор Романов с братьями. И то сказать, он и три его брата были племянниками царицы Анастасии, первой жены Ивана Грозного. У россиян эта царица была в великой чести, и выходило, что отблеск этой чести падал на весь большой род князей Романовых.

Кружил в царских палатах в эти дни среди вельмож ещё один претендент на царский престол — дворянин Богдан Бельский. Возомнил он, что и у него есть право на русский трон. Было же время, когда он чуть не в обнимку ходил с самим государем всея Руси Иваном Грозным. Однако честь у Богдана Бельского была невысока. При царе Фёдоре его мало кто терпел за заносчивость и дерзость. Были во дворце такие вельможи, которые поговаривали, что Бельский повинен в смерти Ивана Грозного: зелья ему поднёс, от которого у государя кровь пошла из носа, ушей и даже из глаз.