Царев город

— Погоди, Бориско,— Иван Васильевич прикрыл дверь в палату. — Скажи, пошто ты у конюшни соврал мне?

— Почему ж, государь. Медведя и всамделе живьем взяли.

— По нужде. А утром царевич на охоту ехать и не думал. Тебе-то какая корысть выгораживать его? Ты спишь и видишь в наследниках деверя твоего.

— Мне с обоими твоими сынами в дружбе жить надлежит. Я им обоим и радею. А кого бог наследником укя жет... Ты.еще долго у кормила державы простоишь. Всякое может быть.

— Увертлив ты, Бориско, хитер. Одобряю тебя. Дружи с Иваном, узнавай замыслы его. Не зря же он с Масальским и Милославским по конюшням хоронится.

— Попытаюсь, государь.

Царевич Иван медвежью потеху смотреть не стал. Он ушел на свою половину, велел подавать обед■в горницу, жены. Елена ходила последние дни, из своей опочивальни выходила редко, и виделись они мало.

В горнице натоплено жарко. Елена, располневшая, бе-* лотелая, лежала на рундуке, застланном овчиной. Широкое льняное полотно, покрывавшее жену, сбито к ногам, свисает на пол. Руки разметались по подушкам. Царевич подошел к Елене, осторожно коснулся рукой горки живота. Она встрепенулась, села, одергивая рубашку, прикрыла беремя.

— Встань, Оленушка. Обедать пора, — ласково сказал царевич, подавая жене руку. Она оперлась на его ладонь, поднялась, радуясь нежданному появлению мужа.

— Прости, не одетая я, не чесана, не убрана. Ко сну клонит все время, дышать тяжело.

— Топить бы надо поменьше. Взопрел я совсем,—Иван бросил на скамейку кафтан, расстегнул ворот рубашки.

— Озябну ведь. Сынка нашего берегу. Бойкой парнишка будет. Ножками в живот то и дело толкается.

Пока слуги вносили яства а Елена прибиралась за парчовым занавесом, Иван вспомнил Годунова. Почему он защитил его на конюшне? От доброты? От хитрости? Ему бы ссорить их с отцом выгоднее. Поразмыслив, царевич решил, что тут и не доброта, и не хитрость. Просто умный Борис понимает, что надежды на то, чтобы сделать наслед-

ником Федора, у него нет, царем тому не быть. А он, Иван, будущий государь, и злобить его Годуновым невыгодно.

— Что бояре порешили? — спросила Елена, когда они сели за стол.

— Ничего порешить они не могут. Спорили до хрипоты, а как он сказал, так и стало.

— Хоть бы подох скорее.

— Не надо так говорить, Оленушка. Тут и у стен уши.

— Боюсь я его. Не за себя, за дитя своего будущего боюсь. Придушит он его. Еще в зыбке придушит.

— Федька бояр медведя травить повел, там будет пир, — Ивану говорить о жестокости отца не хотелось. — Я на тот пир не пойду.

— Что так? Снова ведь огневается.

— Пусть его. Надоело мне все.

— Вызовет все одно.

— А я спрячусь. Видеть егсг не могу.

Над дворцом тихо плавилась похмельная ночь. Рассеивалась неторопко за холмами тьма, кромка леса чуть засветлела. Пир у царя продолжался далеко за полночь, наконец, все утихло. Бояре, упившись, уснули: кто на лавках, кто под столом, а старый Никита князь Юрьев — так тот уснул прямо за столом, уткнув клин бородки в ковшик с романеей. Царь от чрезмерного пития воздержался — болела печень. Он оставил бояр одних, удалился на покой. Но сон не приходил. В тишине раздражение, копившееся в нем весь день и вечер, стало возрастать, рвалось наружу. Вспомнился насмешливый голос царевича: «А стыдно нам не будет, бояре?», вспомнил глухой стук, когда Иван хлопнул дверью. Ну, на медведя не глядел, бог с ним, ему он, наверно, на охоте надоел, но на пир почему не пришел? Зван ведь был, потом зван вторично. Нарочно Годунова посылали. Не пришел, погнушался. Вспомнил царь, как испугались молодые на конюшне. Конечно же, ради заговора уединились, мерзавцы! Родной сын, кровь от крови, плоть от плоти, а сколь Иван помнит, все сын ему супе-речил, все шел наперекор. Да и первый ли это заговор? Ведь не зря покойный Малюта доносил не единожды, что сын изменял ему. Только бояре спасли, заступились. Может, потому и защитили, что сами рядом с изменой стояли, боялись, что юный царевич выдаст их при пытке. Вот и теперь снова крутятся около него Масальские, Милослав-ские и иные желатели смерти государевой. Что они говорили на конюшне? Может, убить его удумали, задушить?

Царь вскочил с постели, торопливо стал одеваться Разгоряченный хмелем ум рисовал ему страшные картины.

2 Царев город

33

Может, спит он, государь, после хмельного пира, а злодеи снова где-то по-за углам собираются, копятся, и не успеешь глазом моргнуть — ворвутся, набросятся... Надо узнать, почему не было царевича на пиру, дома ли он? Может, снова в ночи заговор творит.

Скрипнула дверь в сени, Годунов уже тут как тут. Царь на ходу застегивал пуговицы ферязи, шагал по переходам, гулко скрипели половицы. Глянув через плечо на постельничего, Иван прохрипел:

— Не ходи за мной, шуму много делаем. Спят все.

Борис поотстал немного, потом на носках двинулся за

царем. Иван поднялся по лестнице, тихо подошел к опочивальне царевича, постоял около двери, послушал. Осторожно приоткрыл дверь, в опочивальне тихо. Сделал несколько шагов к кровати, вытянул шею, напрягая зрение. В тусклом предрассветном сумраке разглядел пустую, застланную парчовым покрывалом, кровать. Сына не было. «Может, у жены ночует? — вспыхнуло в мозгу. — На сносях она у него. Бережет, поди». Опочивальня Елены была в левом крыле дворца, царь решительно двинулся туда. Поодаль, как тень, двигался Борис.

Через чуть приоткрытую дверь из опочивальни царицы пробивалась полоска света. Царь остановился, приник ухом к двери. Внутри раздавались глухие голоса — здесь не спали. Разговаривали двое. В иное время царь зайти в женскую опочивальню ночью не решился бы, но один гф-лос был грубый, вроде бы мужской. «Значит, царевич у жены, я правду подумал», — мелькнуло в голове Ивана, и он решительно толкнул дверь. Увидев его, Елена коротко взвизгнула, заметалась по комнате. В опочивальне было жарче, чем днем, и сноха одета была в одну нижнюю рубаху, легкую и короткую. Подол рубашки спереди вздернулся на округлую горку живота и совсем обнажил ноги Елены.

Повивальная бабка Марфута загородила сноху своим грузным корпусом, басовито и грубо сказала:

— Ты-то, государь, пошто сюда влез? Аль не видишь, мы рожать собираемся.

— Иванко где?

— У себя, поди. Где ему быть, — ответила Елена.

— Мне он надобен, а его нигде нет. Какая ты ему жена, если не знаешь, где муж ночует, — увидев нелюбимую сноху простоволосой и голозадой, Иван озлобился. Ему захотелось всю накопившуюся обиду и тревогу излить на Елену.

— Я ему жена хорошая, —на обидные слова свекра йиоха решилась отвечать дерзко. — А вот ты какой о^ец, если сын от тебя прячется?

— А ну, мамка, выйди! — приказал Иван, и Марфута, почуяв гнев, сразу вышла. Елена выпрямилась, натянула подол рубахи ниже, но прятаться не стала. — И не стыдно тебе! Что ты, словно блудница Вифлеемская, ляжками передо мной сверкаешь?

— Коли тебе, старому человеку, не совестно, то мне и подавно. Я роженица! Я внука тебе принести готовлюсь.

— Вот и хорошо! — царь отвернулся от снохи, присел на конец скамьи. — Я чаю, он будет весь в отца. Пусть Ванька почувствует на себе, каково ему в старости жить, когда сын его будет ненавидеть да по ночам прятаться, да заговоры плести. Ужо взвоет тогда, как мне сейчас выть приходиться.

— На это не надейся! Мой сынок будет чист, твою лихую кровь он не примет!

— А чью?! — Иван вскочил со скамьи, подбежал к снохе. — Уж не шереметьевскую ли?

— Да, нашу, честную, доброго рода кровушку, всю ему отдам до капельки.

— У, сука срамная! — царь схватил Елену за голые плечи, с силой тряхнул, бросил на рундук. — Да я его, выродка шереметьевского, в утробе твоей задушу!

— Ирода-царя вспомни! Он тоже деток малых душил, а как умер? В мученьях! И ты подохнешь скорее, чем...

— Вона как! — царь схватил сноху за ноги, рванул на себя, сбросил с рундука. Елена охнула. Иван отвел ногу назад и с силой ударил по животу носком сапога. Елена закричала истошно, свернулась калачом, обхватив руками живот... Царь выскочил за дверь, столкнулся с Годуновым: