Подвиг Ширака

В борьбе за “священный” кошелек, надо отдать ему должное, фараон-разбойник проявил находчивость и даже остроумие. Начал он с того, что подарил прекрасную золотую статую наиболее почитаемому храму бога Амона. Растроганные жрецы установили статую на самом почетном месте и, превознося щедрость богобоязненного фараона, призывали свою паству следовать примеру, достойному подражания. Поток богомольцев к статуе, объявленной жрецами чудотворной, все увеличивался и увеличивался. И вдруг — гром с ясного неба! Амасис всенародно заявил ошеломленным жрецам и богомольцам, что они поклонялись и целовали ноги не богу, а оскверненному идолу, сделанному из золотого таза, в котором он, Амасис, мыл ноги, половые органы, в который мочился и плевал. Он де думал, что жрецы - люди всеведающие и всезнающие, а оказалось, что они круглые невежды и глупцы. Эффект был потрясающий! Весь Египет — и Нижний, и Верхний — гудел, как потревоженный улей диких пчел! Удар по авторитету священной братии был нанесен просто сокрушительный!

“Куй железо — пока горячо!” — вероятно, твердил себе Амасис, потому что все его следующие действия были направлены на подрыв престижа и влияния жрецов. Царские художественные мастерские стали выпускать по заказу фараона прелестные и искусно сделанные статуэтки богов и богинь. Новинка неожиданно понравилась всем, за исключением, разумеется, жрецов. Статуэтки расхватывались моментально. Молиться дома и притом любому из верховных существ по выбору и надобности было и удобно и во много раз дешевле, чем в многочисленных храмах, где приходилось отстаивать долгие и сложные богослужения и раскошеливаться на разорительные подношения и жертвоприношения богам и их служителям. Храмы начали пустеть, а казна фараона заметно пополняться. Эти статуэтки настолько полюбились египтянам, что, не желая с ними расставаться и на том свете, они клали их в свои захоронения, вернее, завещали положить рядом.

Умный Амасис, конечно, понимал, что нельзя одним махом разрушить традиции и верования, что некоторое отчуждение верующих египтян от храмов — лишь временное явление, да он и не преследовал такой цели. Он хотел заставить раскошелиться скупых и жадных жрецов, а для этого их надо было запугать, ударить больно по карману, поставить в трудное положение, и он продолжал, не давая опомниться, наносить удар за ударом. Чтобы еще больше отвратить богобоязненных египтян от храмов и в то же время дать выход религиозным чувствам своих подданных, Амасис и его подручные стали пламенно и страстно проповедовать культ священных животных. Этот призыв попал на хорошо подготовленную почву. Культ животных и раньше был широко распространен в стране великого Нила, но именно в период правления Амасиса достигает вершины поклонения. Никогда еще Египет не знал такого множества заботливых погребений набальзамированных животных: быков, крокодилов, кошек, баранов, собак, различных птиц и даже насекомых. Особенно часто встречаются захоронения кошек, скарабеев и ибисов.

Расшатав, казалось бы, незыблемый авторитет жрецов, Амасис пошел в прямую атаку. Он объявил, что Амон, Ра, Птах, то есть самые главные боги страны, не могут быть главными, так как существует богиня Нейт — богоматерь! А дети не могут стоять выше родителей. Таким неотразимым доводом фараон превращал Саис — столицу фараонов ХХIV династии, где находился главный храм Нейт, богини скорее ливийского происхождения, чем египетского, не только в светский, но и религиозный центр Египта, возвеличивал его значение, а значит и свое, принижал значение крупнейших религиозных центров — Мемфиса, Фив — резиденции Амона, Ра и Птаха. Не успели жрецы развенчанных богов пережить эту напасть, как проклятый Амасис объявил, что его указ о неправедных доходах распространяется и на храмовое имущество. В жреческом стане поднялась самая настоящая паника — разве найдешь среди неисчислимых храмовых сокровищ хотя бы крупицу, добытую праведным трудом! А фараон, не давая опомниться, обвинил самых вредных и непримиримых жрецов в невежестве и шарлатанстве и отставил их от должности, лишив сана. В первую очередь жертвами стали незадачливые жрецы бога Амона, которые так опростоволосились со статуей из золотого таза для омовения ног и прочих членов. На освободившиеся места он назначил своих людей, но не даром, а за приличную мзду. Но новоиспеченные жрецы не были за это в обиде: уж больно выгодно было быть жрецом в Египте.

Вот так, нанося удар за ударом без передышки, не давая очухаться и сплотиться для отпора, Амасис загнал священную братию в угол. Окончательно растерявшееся жречество, поняв, что с этим разбойником шутки плохи, запросило мира и под злорадное хихиканье знати отвалило бессовестному грабителю солидный куш откупных.

Конечно, Амасис действовал как лиходей и не всегда чистоплотно, но зато стопятидесятитысячная армия стояла на севере и такой же численности — на юге, а побережье Египта прикрывал отлично оснащенный первоклассный флот. Амасис понимал, что, посягнув на кошелек, он наживает злейших и непримиримых врагов, но наступало время сражаться, а не молиться!

Став ‘благим богом, сыном и почитателем богов”, Амасис, к ужасу придворных и жрецов, ничуть не дорожил достоинством своего высокого звания и в особенности внешними атрибутами этого сана. Для него были сущим наказанием торжественные “явления” народу, важнейший акт государственной традиции, свято соблюдавшийся на протяжении тысячелетий. Это было для него настоящей пыткой, когда его, загримированного, с подвязанной и мелко завитой позолоченной бородкой, в высокой и тяжелой тиаре двух цветов и уреем, одетого в роскошные, но тесные, спирающие дыхание одеяния, в сопровождении блистательной и пышной свиты, следившей за тем, чтобы и пылинка не опустилась на “живого бога”, выносили на золотых носилках из дворца на обширную дворцовую площадь, а затем усаживали на жесткий и неудобный золотой трон, установленный на высоком помосте, и все для того, чтобы оттесненные тройным поясом охраны осчастливленные подданные могли лицезреть своего владыку и “живого бога” — фараона Нижнего и Верхнего Египта, да и то... издали.

Царскому наряду Амасис предпочитал легкое и удобное одеяние эллинов. Он был доступен, любил соленые шутки, был не прочь пображничать со своими старыми соратниками, с которыми начинал свою бурную карьеру — людьми грубоватыми и простыми, но зато верными ему. В походах Амасис питался из общего котла и делил с остальными воинами все тяготы и лишения без всяких для себя поблажек.

Но такое легкомысленное отношение к своему высокому положению коробило не только жрецов и знатных вельмож, но и неродовитых приближенных, связавших свои надежды и судьбу с Амасисом и страшившихся потерять с падением фараона и свои привилегии. И те и другие осаждали Амасиса, умоляя и упрекая. Одни говорили: “Ваше величество, испокон веков фараон олицетворял собой бога на земле и внушал священный трепет в сердцах своих подданных. Вы же, пренебрегая царским достоинством, пробуждаете опасные мысли в умах своих рабов!” Другие резали напрямик: “Царь! Ты, вместо того чтобы, восседая на золотом троне, вершить правосудие и заниматься делами царства, внушая этим самым своим подданным веру в свое величие и обретая славу мудрого мужа, шляешься по улицам и многолюдным рынкам, задираешь прохожих, заигрываешь с горожанками и торговками, хлещешь вино в лавке виноторговца прямо из кувшина, а выражаешься так, что чернеют от зависти надсмотрщики галер и краснеют от смущения морские бродяги — шерданы. Одумайся!”

Амасис отмахивался: “Если держать лук постоянно натянутым — ослабнет тетива. Надо оставаться самим собой и вспоминать почаще, что ты самый обыкновенный смертный. Надо не только заниматься серьезными делами, но и уметь отдохнуть, погулять, повеселиться. Тогда человек останется человеком и совершит деяния, которые ему под силу, а это, поверьте, лучше, чем если бы он, возомнив о себе, взялся не за свое дело, за дело, которое ему не под силу, и надорвался”.