Последние капли вина

Даже по внешнему виду она могла быть мне сестрой, ибо отец выбрал вторую жену не слишком отличную от первой - как мне кажется, ему нравились смуглые и темноволосые женщины. Ее отец пал при Амфиполе [30] с немалой славой; она сохранила его доспехи и оружие в сундуке из оливкового дерева, ибо сыновей у него не было. По этой причине он, вероятно, имел обыкновение говорить с дочерью более свободно, чем принято; я думаю так, потому что, только появившись у нас, она часто задавала моему отцу вопросы о войне и событиях в Собрании. На первую тему он иногда говорил с ней; но когда она слишком уж настойчиво интересовалась делами или политикой, он в качестве мягкого упрека подходил к ткацкому станку и принимался оценивать ее работу… Так что теперь, учуяв запах вкусной пищи, я улыбнулся про себя и подумал: "Дорогая матушка, тебе нет нужды задабривать меня: за миску бобовой похлебки я и так перескажу все городские сплетни".

С тем я и пошел на женскую половину после еды. Мать уже какое-то время ткала большую занавесь для пиршественного зала: малиновую, с белым кораблем на синем море посредине и с каймой в персидском стиле. Она только что закончила центральную часть. На меньшем станке одна из девушек, обученная ею, ткала простое полотно; оттуда доносилось равномерное постукивание, в то время как на большом станке ритм звука менялся в зависимости от рисунка.

Вначале она спросила, как у меня сегодня шли дела в школе. Чтобы подразнить ее, я сказал:

– Не очень хорошо. Миккос меня побил за то что я забыл свои строчки.

Я думал, она хотя бы спросит, из-за чего я их забыл, но она лишь покачала головой:

– Стыдно.

Однако, увидев, как она оглянулась, я засмеялся, и она засмеялась тоже. Она держала голову чуть набок, отчего напоминала собой маленькую птичку с яркими глазами. Стоя рядом с ней, я заметил - в который раз уже, что еще подрос: раньше наши глаза были на одном уровне, а сейчас мои смотрели ей на брови.

Я пересказал все слухи, которые ходили в Городе. Когда она задумывалась, внутренние концы ее бровей поднимались, образуя свободное пятнышко на переносице, очень белое.

– Кто, по-твоему, сделал это, матушка? - спросил я.

Она ответила:

– Возможно, боги когда-нибудь нам откроют. Но, Алексий, кто же будет теперь командовать войском вместо Алкивиада?

– Вместо? - повторил я, уставившись на нее. - Но он сам должен командовать. Это его война.

– Муж, обвиненный в святотатстве? Разве станут они рисковать - а вдруг на войско падет проклятие?

– Полагаю, что нет. Может, в конце концов они вообще не пойдут на Сицилию…

У меня вытянулось лицо при мысли о бесчисленных кораблях и всех великих победах, которые мы предвкушали. Мать взглянула на меня и проговорила, кивнув головой:

– О, не беспокойся, они пойдут. Мужчины подобны детям, которым не терпится немедленно надеть новую одежду, сегодня же.

Она выткала пару рядов и добавила:

– Твой отец говорит, что Ламах - хороший полководец.

– Его слишком часто осмеивали, - отвечал я. - Он беден, тут уж ничего не поделаешь; но когда он недавно сам кроил себе кожу на башмаки, Аристофан [31] вцепился в эту историю и начал все шутки насчет него, ну, ты сама знаешь. Но, я думаю, Никий [32] будет помогать ему советами.

Она прекратила работу и повернулась ко мне, не выпуская челнока из рук.

– Никий?!

– Конечно, матушка. Это вполне разумно. Он был одним из первых среди афинян, сколько я себя помню.

Надо отметить, что многие из граждан - сверстников моего отца - могли сказать то же самое.

– Никий - старый больной человек. Его надо кормить в постели с ложечки, а не отправлять за море. И война эта с самого начала была ему не вкусу.

Я понял, что она уже знает кое-что о событиях; несомненно, сегодня каждая женщина, которую ноги носили, бегала из дома в дом под предлогом, что ей надо одолжить горсть муки или меру масла.

– И все же, - возразил я, - он окажется самым нужным человеком, если боги разгневаются. Ни разу за всю жизнь они не покидали его в битве. Никто не уделял им больше внимания, чем Никий. Он даже возводил для них алтари и целые храмы.

Она подняла глаза:

– Высоко ли оценят боги страх перед ними человека, который вообще всего боится? И как он мог проиграть хоть одну битву? Он никогда не шел на риск.

Я с опаской огляделся. К счастью, отца поблизости не было.

– Я сама видела однажды на улице, - продолжала она, - как ему перебежала дорогу кошка. Он остановился и подождал, пока кто-то другой пройдет первым, чтобы не навлечь на себя беду. Разве из такого мужа получится воин?

Я рассмеялся и ответил:

– Несомненно, матушка, из тебя воин вышел бы куда лучше.

Она покраснела и, отвернувшись к ткацкому станку, заявила:

– Некогда мне тратить время на пустую болтовню. Сегодня вечером у нас собирается гетерия твоего отца.

Гетерия эта (то есть кружок друзей) именовалась "Солнечные Кони". В те дни она была в политическом смысле умеренной, но, хотя служила обычным целям кружков такого рода, главным ее назначением была просто добрая беседа, и "Солнечные кони" никогда не увеличивали свое число свыше восьми, дабы разговор оставался общим. Все члены-основатели, включая и моего отца, были людьми средней состоятельности, но война принесла много изменений в их достаток. Сейчас они пытались, как положено людям благородным, не обращать внимания на то, что среди них появились богатые и бедные; деньги на ужин они всегда собирали в складчину скромные, и ни от кого, кроме хозяина, не ожидали дорогостоящих дополнений. Но в последнее месяцы дошло до того, что некоторые не могли позволить себе даже затрат на лишнее ламповое масло и приправы к холодному ужину, а потому, стыдясь кормиться за чужой счет, отошли от кружка под тем или иным предлогом. Долю одного из них, который не страдал особой чувствительностью в вопросах гордости, но пользовался всеобщей любовью, не раз оплачивали остальные, сбросившись поровну.

– Куда ты собираешься? - спросила мать.

– Да просто повидаться с Ксенофонтом. Отец подарил ему жеребенка, чтобы он сам его объездил и обучил, - будет им пользоваться, когда поступит в Стражу. Я хочу посмотреть, как у него идет дело. Он говорит, что лошадь не следует обучать с применением плетки, это все равно, что бить танцовщика и ожидать от него изящества, - а лошадь должна двигаться хорошо из гордости за себя. Матушка, а не пора ли отцу приобрести новую лошадь? Коракс слишком стар, он теперь годится только для верховой прогулки, - на чем же я буду ездить, когда придет мне пора идти в Стражу?

– Тебе?! - воскликнула она. - Глупое дитя, это будет еще так нескоро!

– Всего через три года, матушка.

– Лошадь… смотря какой урожай соберем в следующем году. Не засиживайся долго у Ксенофонта. Сегодня вечером ты понадобишься отцу дома.

– Только не сегодня, матушка, сегодня ведь собирается гетерия.

– Я знаю, Алексий. Но отец приказал, чтобы ты пришел к ним после ужина и разливал вино.

– Кто, я?! - Я почувствовал себя просто оскорбленным; меня никогда не просили прислуживать за столом, кроме публичных обедов, когда отроки из хороших семей делают это по обычаю. - А рабы все заболели, что ли?

– Не спорь и не являйся к отцу на глаза с такой надутой миной; ты должен чувствовать себя польщенным. А сейчас беги, мне надо работать.

Когда этим вечером я вошел в банное помещение, отец только что закончил омовение и старый Состий ополаскивал его. Я посмотрел на его красивые плечи, прямые и широкие, но без лишней тяжести, и решил уделять больше времени упражнениям с диском и дротиком. Даже сейчас, хотя подрастающее поколение, кажется, совершенно не задумывается об этом, я не могу спокойно смотреть на бегуна, который весь ушел в ноги, и видно, что вне дорожки он ни к чему не пригоден, кроме как бежать с поля битвы быстрее всех.