Падение Иерусалима

   — Совершенно невозможно.

   — Тогда у меня к вам другое предложение. Сегодня ночью один из моих кораблей отплывает в Тир. Не согласитесь ли вы осчастливить меня своим присутствием на нём?

   — С удовольствием, — сказала Нехушта, — но только в твоём обществе.

   — Но я отнюдь не собирался отправляться в Тир на этом корабле.

   — Ты можешь переменить решение. Послушай, мы в безвыходном положении, наша жизнь в опасности. И твоя тоже в опасности; клянусь тебе именем Господа, которого мы почитаем, если с моей госпожой случится какая-нибудь беда, ты умрёшь. И на что будут тебе твои богатства в могиле? Мы просим тебя о такой, в сущности, безделице — помоги двум ни в чём не повинным женщинам бежать из этого проклятого города. Неужели ты откажешь? Или мне придётся вонзить этот нож тебе в глотку? Отвечай же, и не тяни, не то я убью тебя и зарою твоё тело в твоём собственном зерне.

Даже в тусклом свете заметно было, как побледнел Амрам.

   — Хорошо, я принимаю твои условия, — согласился он. — Вечером я отведу вас на корабль, который отплывает через два часа после заката, со свежим ветром. Я провожу вас до Тира и передам госпожу её отцу в надежде, что он проявит подобающую щедрость. Но здесь очень душно. Вот эта лестница ведёт на плоскую крышу, обнесённую высоким парапетом. Никто там не увидит нас, даже если мы будем стоять. Может быть, поднимемся?

   — Иди первым и не пробуй закричать: помни, мой кинжал наготове.

   — Знаю, знаю, ты мне уже все уши прожужжала своими угрозами. Я дал слово, а я никогда не отказываюсь от заключённой сделки. Звёзды к вам благосклонны, и, что бы ни случилось, я покоряюсь их воле.

Они поднялись на крышу: Амрам впереди, следом — Нехушта, и позади всех Рахиль. Там был сооружён навес, которым в непогоду или зной пользовались когда-то часовые. Переход из душного, пропахшего дурно выделанными коками склада под прохладную тень навеса так благоприятно подействовал на Рахиль, смертельно утомлённую всем ею пережитым, что она тут же уснула и проспала до самого вечера. Нехушта, однако, не спала и вместе с Амрамом наблюдала за всем происходящим в городе. С высоты башни они видели большую дворцовую площадь, где разыгрывались странные сцены. Там собрались тысячи людей; большинство из них сидели на земле, одетые в дерюжину, и посыпали пылью свои головы и головы своих жён и детей. Даже на таком расстоянии до слуха Нехушты доносились неразборчивые, слитные звуки их общей молитвы.

   — Они молятся за исцеление царя, — сказал Амрам.

   — А я молюсь за его смерть, — сказала Нехушта.

Торговец пожал плечами.

   — Мне безразлично, что с ним будет, лишь бы сохранился мир, благоприятствующий торговле. Правитель, однако, он неплохой, деньги тратит щедро, а для чего и нужны цари, как не для этого? Во всяком случае, в Иудее, где они подобны пёрышкам, летающим по воле цезаря, только его дуновение и поддерживает их на лету. В тот миг, как он перестаёт дуть, они падают. Но смотри.

На ступенях дворца появился человек. Он сообщил толпе какое-то известие. Ответил ему громкий, возносящийся до самых небес общий плач.

   — Твоё благопожелание исполнилось, — сказал Амрам. — Ирод уже умер или умирает, а так как его сын — всего ещё дитя малое, нами будет править какой-нибудь проклятый римский прокуратор — вор с карманом как дырявый мешок. Этот ваш старый епископ, который сегодня утром молился в амфитеатре, должно быть, предугадывал, что случится, или он просто увидел сову и истолковал это знамение. Старик, между прочим, сказал, что бедствия угрожают не только Ироду, но и многим другим.

   — А что стало с епископом и остальными нашими братьями? — осведомилась Нехушта.

   — Кое-кого затоптали насмерть, кое-кого обвинили в том, будто они околдовали царя, и забросали камнями. Люди разочарованы отменой игр, вот и выместили свою злобу на христианах. Кое-кто всё же ускользнул и прячется сейчас где-нибудь, как и вы.

Нехушта взглянула на свою бледную госпожу: она всё ещё крепко спала, подложив руку под голову.

   — Этот мир жесток к нам, христианам, — сказала она.

   — Этот мир жесток ко всем, милейшая ливийка; расскажи я тебе о своей жизни, даже ты не стала бы оспаривать эти мои слова. — И он вздохнул. — Вы, христиане, хоть верите в загробную жизнь, — продолжал он, — смерть для вас — только мост, ведущий в град вечного блаженства; возможно, так оно и есть... Твоя госпожа, я вижу, совсем слабенькая.

Нехушта кивнула:

   — Сильной она никогда не была, а тут ещё на неё навалилось такое горе. Её мужа убили в Берите; к тому же она вот-вот должна разрешиться от бремени.

   — Да, да, я слышал о её горе, как и о том, что его погубил её собственный отец — Бенони. Фанатики — люди безжалостные. Даже мы, финикийцы, которых в чём только не обвиняют, не такие жестокие. Когда-то у меня была дочь... — На какое-то мгновение его суровые черты смягчились. — Но об этом лучше не вспоминать... Послушай, риск очень велик, но я сделаю всё, что в моих силах, чтобы спасти и её и тебя, милейшая ливийка, ибо твоя преданность тронула моё сердце. Не сомневайся во мне, я дал слово, и, если я его нарушу, пусть меня растерзают псы. Корабль у меня небольшой, без кают, но сегодня вечером в Александрию отплывает большая галера, она зайдёт в Аполлонию [14] и в Иоппию [15], я скажу, что госпожа — моя родственница, а ты её рабыня, и отправлю вас на ней. И вот вам мой совет: плывите прямо в Египет, где сейчас много христиан, там у вас будет надёжная защита. Оттуда твоя госпожа может написать своему отцу, может быть, он согласится вас приютить. В любом случае она будет там в безопасности, ибо власть Ирода не распространяется на Александрию.

   — Совет как будто бы и недурной, — сказала Нехушта. — Но не знаю, согласится ли она вернуться к своему отцу.

   — Должна согласиться: другого выхода у неё просто нет. А теперь отпусти меня. К вечеру я возвращусь с едой и одеждой и отведу вас на корабль.

Нехушта заколебалась.

   — Не бойся же. Доверься мне.

   — Ладно, — сказала Нехушта, — у меня всё равно нет выхода. Ты уж прости, если моё недоверие оскорбляет тебя, но мы ведь в большой опасности, и согласись, что странно найти друга в человеке, которому я угрожала кинжалом.

   — Понимаю, — спокойно ответил Амрам. — Но я докажу тебе, что на меня можно положиться. А теперь отопри дверь. Когда я возвращусь, я буду стоять внизу вместе со своим рабом, делая вид, будто связываю случайно упавший тюк. Как только увидишь меня, сойди и впусти без всякого страха.

После ухода финикийца Нехушта села возле спящей госпожи и стала ждать с тревожно бьющимся сердцем. Разумно ли она поступила? Что, если Амрам предаст их и пришлёт за ними солдат, которые отведут их не на корабль, а в пыточный застенок? Что ж, что бы ни стряслось, у неё будет время убить и госпожу и себя, чтобы спастись от людской жестокости. А пока остаётся только молиться — и она обратила к Небесам неистовую, полудикую молитву, — не за себя, конечно, а за любимую госпожу и её будущего ребёнка. Тут она с благодарностью вспомнила предсказание Анны: дитя родится и проживёт долгую жизнь. Вспомнила она и другое предсказание — о скорой смерти матери — и горько заплакала.

Глава IV

СМЕРТЬ МАТЕРИ

Время тянулось медленно, но никто не тревожил их покоя. Часа в три дня Рахиль проснулась, отдохнувшая, но голодная; Нехушта же не могла предложить ей ничего, кроме зерна, от которого та отвернулась. В нескольких словах она поведала госпоже обо всём случившемся и спросила, что она думает по поводу придуманного Амрамом плана.

   — План вроде бы неплохой, не хуже других, — ответила Рахиль с тихим вздохом. — Благодарю тебя, Ну, и финикийца, если он сдержит слово. Но я не хочу видеться с отцом, во всяком случае, в ближайшие годы. Ведь это он виновник моего горя.