Будь проклята страсть

Наказанием за «недостойное поведение» во время мессы служили розги или диета, состоящая из отвратительного чернослива. Каждому семинаристу полагалось проводить определённую часть дня в «размышлениях». Ги находил это особенно неприятным, поскольку ребята не могли дать подробного отчёта, о чём размышляли, и в результате их могло ждать наказание «за рассеянность». Приходилось постоянно заниматься латынью, латинской прозой, латинскими молитвами, латинскими переводами. В трапезной мальчиков заставляли пить кувшинами противный напиток под названием «Изобилие», напоминающий вкусом несвежую лакричную воду. Вторая часть девиза, касавшаяся изысканности, усердия вызывала гораздо меньше. Бани в семинарии не было, ребятам разрешали мыть ноги всего три раза в год, обычно накануне праздников.

Так тянулись месяц за месяцем. Эта безотрадная монастырская жизнь была Ги ненавистна. И когда пришло лето, а с ним и каникулы, когда он вновь распахнул ворота Ле Верги и увидел бегущих к нему с распростёртыми объятиями мать и Эрве, ему показалось, что он пробудился от дурного сна. Однажды мадам де Мопассан положила Ги руки на плечи, отступила и поглядела на него.

   — Через несколько недель тебе исполнится шестнадцать. Даже не верится.

   — Мама! Не нужно подчёркивать при людях, что мне всего шестнадцать.

Мадам де Мопассан улыбнулась. Она поняла, что новый период его жизни уже начинается.

Ги находил девушку очень хорошенькой. У неё были светлые волосы с бронзовым отливом, несколько широковатый рот, красивший её, когда она улыбалась, и тёмно-карие глаза. Сидя с ним в лодке, девушка приподняла юбку, чтобы были видны ноги.

   — А какую рыбу ты ловишь? — спросила она.

   — Всякую, какая только пролезет в вершу.

Ги приналёг на вёсла. Они только что поставили у скал четыре большие проволочные верши и возвращались на берег с приливом. Стоял прекрасный вечер, небо в лучах заходящего солнца казалось светло-зелёным.

   — И когда поплывёшь на рыбную ловлю?

Вопросы эти были чисто риторическими.

   — Завтра утром. Давай не будем говорить о рыбалке. Сколько ты пробудешь здесь?

   — Это зависит от папы. Если он приедет из Парижа, то, видимо, захочет перебраться в Дьепп или ещё куда-нибудь, где есть казино. Если нет, мама, скорее всего, будет рада остаться.

   — В таком случае, надеюсь, что твоего отца задержат какие-нибудь жуткие деловые осложнения.

Девушка улыбнулась. Она понимала, что нравится Ги. Он был замечательным молодым человеком.

Ги познакомился с нею два дня назад на пляже. Звали её Эстелла. Она была его ровесницей, жила в пансионате Бланки с матерью, рассеянного вида женщиной, и тремя младшими сёстрами. Они приехали в Этрета на отдых. Ги перестал грести и лишь правил плывущей по инерции лодкой.

   — Вряд ли мне понравилось бы жить здесь круглый год, — сказала Эстелла.

   — Понравилось бы, — заверил Ги. Поглядел на полные, проступающие под платьем груди. Ему захотелось податься вперёд и ласкать их. Эстелла подняла глаза, и он поспешил отвернуться.

   — В Дьеппе, пожалуй, лучше, — продолжала она.

   — Почему? У тебя там есть парень?

   — Нет!

Ги засмеялся:

   — Поплаваем завтра опять на лодке? Можно отправиться в Ипор — там очень красиво.

   — Мама вряд ли позволит.

   — Она не будет против. (Мать Эстеллы, казалось, мало беспокоилась о ней.) Или, если захочешь, в Фекан.

Когда лодка коснулась берега, молодой человек положил в неё вёсла, вылез и помог девушке сойти на сушу. Пока он вытаскивал лодку, она огляделась.

   — Ги, посёлок далеко отсюда?

   — Не очень.

Они находились в дальнем конце пляжа, неподалёку от начала тропинки, ведущей на вершину утёса, а затем в поля. На довольно большом расстоянии у одной из лодок стояли двое людей, больше никого видно не было. У Ги создалось впечатление, будто девушка хотела сказать ещё что-то, но сдержалась. Он уловил её быстрый взгляд и понял всё, что было у неё на уме. Потом Эстелла опустила глаза. Ги обнял её за талию.

   — Давай погуляем наверху.

И повёл подбородком в сторону тропинки.

   — Скоро стемнеет, — ответила она. Это было притворное возражение девушки, которая хочет отдаться, но со всем возможным приличием, поэзией и скромностью. — Ладно, только недалеко.

Слегка оробевшие, они сели за поросшим травой холмиком, смущённо улыбнулись друг другу и снова посерьёзнели. Уставились на летающего жука, словно хотели оттянуть неизбежное.

   — Эстелла, ты... очень красивая.

   — Ты мне тоже нравишься.

Ги внезапно забеспокоился, что она чего доброго начнёт ломаться и всё испортит, станет сопротивляться, плакать и в конце концов закатит сцену. Несколько ребят в семинарии хвастались, что они имели дело с девушками; но о том, что так нервничали, не говорили. Он обнял Эстеллу за талию. Идущий от неё запах казался интимным, обнадёживающим. Когда она повернулась к нему, он поцеловал её. Поначалу она не противилась, потом стала слабо вырываться, но он её не выпустил. Затем, навалясь на неё грудью, стал расстёгивать верхние пуговицы платья.

   — Ги, прошу тебя, аккуратнее.

Он сознавал, что действует неуклюже, но ему было всё равно.

   — Ги... — Груди её были восхитительными. Он различал на коже тонкие прожилки. — Увидит кто-нибудь.

   — Не увидит. — Он зажал ей рот губами и ощутил на затылке её пальцы. — Эстелла!

В голове у него вертелось: «Невероятно, невероятно». Девушка сделала вдох и придвинулась, чтобы он ощутил плоть её бедра. Ги навалился на неё. Она вскрикнула:

   — Больно! Не надо!

Но остановиться Ги уже не мог, и тело девушки стало принадлежать ему, она крепко стиснула его в объятиях, тоже овладев им.

Поднялась Эстелла разгорячённая, с раскрасневшимся, смущённым лицом. Ги был изумлён тем, как быстро всё окончилось. Он подумал, что девушка кажется слегка обиженной, но минуту спустя понял, что ошибся. Потом, дожидаясь, когда она приведёт в порядок платье и волосы, он внезапно ощутил неодолимое желание сказать ей что-нибудь очень хорошее — передать словами то, что оба только, что испытали — может быть, объясниться в любви, поведать, как чудесны мир и юность, как величественно и ужасно море, как он любит очертания лодки и вид рыбы в корзине... Он не знал, что сказать. Но всё это бурлило в его душе. И было любовью. Он хотел, чтобы Эстелла поняла. Поняв, она овладеет им. Его душой и телом. Выразить ей свою любовь он мог, только излив душу. Любовь — это понимание. Сердце его было переполнено этими чувствами, потому что он и она только что принадлежали друг другу.

Ги снова обнял её.

   — Господи, море чудесно, жизнь прекрасна. Эстелла, меня переполняют потрясающие тайны, которыми я хочу поделиться с тобой...

   — Который может быть час? Не надо, Ги. — Она довольно резко высвободилась. — Мама изнервничается, ломая голову, где я.

Ги сник. Увидел, что она не понимает. Он почувствовал горечь разочарования. Это походило на разрыв. Сделав над собой усилие, он улыбнулся.

   — Ну, тогда пойдём.

Они шли по пляжу, взявшись за руки и раскачивая ими. Детство кончилось.

3

Посёлок, казалось, обрёл новые черты, новый облик. Ги бросилось это в глаза, когда он вернулся на следующее лето, уже не семинаристом. Его исключили — чем несказанно обрадовали — после того, как он с двумя ребятами совершил налёт на кладовую семинарии и в полночь устроил пикник на крыше, а отец-настоятель обнаружил у него в парте довольно игривые стихи. Мать отнеслась к этому спокойно. Она упрекнула его, прочла нотацию, в конце которой он увидел, что мать подавляет улыбку, бросился к ней и обнял.

— Мама, ты чудо!

С ласковым началом июня посёлок — прежде всего его население — несколько преобразился. Года два-три назад Этрета начал входить в моду, и Ги, рассматривая публику, сидевшую у эстрады, где Жак Оффенбах [11], композитор и кумир всего посёлка, величественно дирижировал оркестром, замечал там знаменитых людей — Массне [12] в широкополой шляпе, с ниспадающим чёрным галстуком, сидящего рядом с другим музыкантом по имени Томе; Кокелена [13], замечательного актёра, который подёргивал головой, будто петушок, флиртуя с сидевшей рядом девушкой; Гюстава Курбе [14], художника, пощипывающего бородку.