Будь проклята страсть

Они добились в этом больших успехов. Аббат с лёгкой, рассеянной улыбкой на губах заставлял их перечислять надгробия по порядку сперва с одного конца кладбища, затем с другого. Или внезапно спрашивал: «В четвёртом ряду слева, с каменной урной. Чья это могила?», «Видите тот, в дальнем углу, под тисом? Кто лежит под ним?».

Вскоре эта игра превратилась в состязание, что очень обрадовало мальчиков. Они узнавали, когда на кладбище бывали похороны, и, едва там появлялся крест, спешили туда, чтобы выучить надпись на нём, даже ходили в мастерскую месье Лебе, плотника, узнать заранее, что ему поручено вырезать. Поэтому когда аббат спрашивал: «Ну, мальчики, знаете новую надпись?» — они подталкивали друг друга локтями и, подавляя торжествующий смех, хором декламировали: «Жанне Гортензии Амелии Ниве, вдове Гастона Неофраста, скончавшейся на восемьдесят втором году жизни и оплаканной семьёй; послушной дочери, верной жене, любящей матери. Да упокоит Господь её душу».

Ги научился управляться с лодкой не хуже, чем сыновья рыбаков, знал множество тонкостей заброски сетей и изготовления парусов, время приливов и отливов, приметы погоды и способ измерять глубину. Выучил достаточно слов, чтобы разговаривать с рыбаками на их языке. Однажды, когда они с Люсьеном чистили лодку, к ним подошёл Арман Пайрон, владелец трёх траулеров, и сказал, что утром они выходят на «Пуркуа фер?» за палтусом. Люсьен пообещал, что присоединится, потом, заметив знаки Ги, добавил: «А этого парнишку возьмём?» Пайрон глянул на Ги, потом снова на Люсьена. Тот кивнул.

— Ладно, — ответил Арман.

Ги помчался домой и объявил матери: «Мы снимаемся с якоря в три часа ночи». В нужное время мадам де Мопассан поднялась, дала ему чашку шоколада и проводила в темноту. «Как он быстро растёт, — подумала она, — уже вполне самостоятельный». Он начинал отдаляться от неё. Что ж, она не станет удерживать сына подле себя вопреки его воле.

После десяти часов ветер начал усиливаться. К одиннадцати уже бушевал шторм, небо затянуло зловещими тёмными тучами. В течение пяти дней о «Пуркуа фер?» не было ни слуху ни духу. Рыбаки говорили, что судно наверняка пошло ко дну. На шестой день оно появилось, и сияющий Ги спрыгнул на берег, где вместе с жёнами рыбаков стояли его мать и Жозефа.

   — Мама! Жаль, ты не пошла с нами в рейс. Это было здорово!

2

Через три недели после этого приключения мадам де Мопассан сказала Ги:

   — Отец Обур — замечательный человек, но думаю, школа всё же необходима. Тебе уже тринадцать. Я определила тебя в семинарию в Ивето.

Лицо у мальчика вытянулось. Он понял, что его свободе приходит конец, что жизнь на морском берегу прекращается невесть как надолго. Притом семинария! Там ведь вместо учителей священники, и они учат ребят на священников? Ужас.

   — Мама, но священником я быть не хочу.

   — Решай сам, сынок, — сказала мать. — Семинарию я выбрала потому, что там ты получишь наилучшее образование. Здерь поблизости нет школ для мальчиков из хороших семей.

Это был тяжёлый удар. Ги всеми силами старался забыть, что конец привольной жизни неминуем. Во второй половине дня он вышел из дому и пошёл не к морю, а в противоположную сторону, в поля, словно приучая себя к разлуке с ним. Было солнечно, тепло, в небе пели жаворонки. Выйдя из рощицы, он увидел идущих впереди матушку Тико и её служанку Жюстину. Вдова Тико была румяной, дородной, дом её стоял на окраине Этрета. Ги знал её, так как она была в хороших отношениях с капитаном Куто; Жанно и Люсьен подшучивали над ним, говоря, что он за нею ухаживает. Эта глупая скаредная старуха вечно носила нелепые шляпки, всплёскивала руками и одевалась так, будто собиралась ехать в Руан.

Ги увидел, что Жюстина несёт черно-белую собачку — дворняжку матушки Тико, с которой он часто играл на пляже. Сперва мальчик не понял, что у них на уме, потом, когда они подошли к лежащему на земле камышовому мату, сдвинули его и бросили вырывающееся животное в широкую яму, Ги закрыл лицо руками. Это была мергельная яма.

Подождав, когда женщины уйдут, он подошёл к ней. Ребята рассказывали ему об этой мергельной яме, но он с трудом верил. То была шахта глубиной двадцать метров со штольнями внизу. Раз в год фермеры и крестьяне спускались туда за удобрением. Всё остальное время, говорили ребята, люди бросают туда надоевших собак; когда одна, возможно, с переломанными лапами, недели за две изголодается до смерти, кто-нибудь приходит и бросает другую. Сильная собака съедает слабую, потом воет, пока туда не бросят ещё одну, которая в свою очередь съест её.

Дворняжка матушки Тико жалобно скулила внизу. Ги нарвал травы, бросил туда и поспешил прочь. На другое утро, когда он пришёл к яме, матушка Тико была уже там. Она всхлипывала, окликала собачку ласковыми прозвищами, а Ги ещё из рощицы слышал, как дворняжка отвечает на них воем. Когда старуха ушла, Ги бросил вниз принесённую еду; но потом даже у воды не мог забыть о несчастном животном. На следующий день он увидел в посёлке, как матушка Тико разговаривает со старым Дотри. И понял, что она просит рыбака принести верёвки и вызволить её собаку.

Дотри со своей неизменной грубоватой прямотой сказал:

   — Хорошо. Это будет стоить четыре франка.

   — Как! — Матушка Тико возмущённо всплеснула руками. — Четыре франка! Господи, вы хотите разорить бедную женщину. Четыре франка!

И, дрожа от негодования, удалилась.

Ги ещё дважды приходил к мергельной яме, бросал туда принесённую из дома еду. На третий вечер матушка Тико с Жюстиной снова пошли туда раньше его. Мальчик видел, что служанка несёт большой ломоть хлеба. Матушка Тико отломила кусочек и с ханжеским выражением на лице бросила вниз.

   — Вот! — сказала она Жюстине. — Теперь ей там будет получше.

Но вдруг тявканье дворняжки заглушили басовитое рычание и лай. Туда ещё кто-то бросил собаку! Теперь их там было две.

Матушка Тико отщипнула ещё кусочек хлеба и бросила вниз, причитая: «Это тебе, Перро. Это тебе». Однако басовитое рычание показало, что хлеб достался не маленькой дворняжке. Матушка Тико повернулась к Жюстине и пожала плечами.

   — Что ж, мы были добры, насколько это возможно. Но ведь не могу же я покупать хлеб на всех собак, которых туда бросают.

Она поджала губы и, когда они пошли обратно, сорвала с хлеба корку и стала рассеянно жевать её сама.

Ги, страдающий, гневный, поспешил прочь, плача от этого отвратительного бессердечия.

   — Новички, встаньте туда!

Ги пошёл по двору примерно с дюжиной других. Ему казалось, что компания подобралась не особенно весёлая. Некоторые как будто страдали насморком, никто не проявлял никаких признаков дружелюбия. Учителя, священники в чёрных сутанах, не сводили с них глаз.

   — Не разговаривать, новички!

Это произнёс высокий священник с красными руками, хотя никто не разговаривал. Ги понял, что семинарская жизнь, как он и предвидел, не сулит ничего хорошего. Вскоре после того, как остальные ребята разошлись, новичков заставили взять вещи и строем повели в здание. Ги оглядывал аркады, каменные серые стены, трапезную с высоким потолком. Там стоял запах ладана. Несколько сидящих за столом священников подзывали мальчиков по одному, задавали вопросы и что-то записывали. Когда настал черёд Ги, он споткнулся на вопросах по катехизису.

   — Встань туда.

Наконец один из священников повёл его в классную комнату. Ги сперва показалось, что там закрыты ставни, потом он увидел высоко под потолком одно-единственное окошко. По бокам комнаты висели две керосиновые лампы. За стоящими в несколько рядов партами мальчики, не поднимая головы, что-то писали. Священник усадил Ги, дал ему перо и бумагу.

   — Для начала, сын мой, перепиши пятьдесят первую главу катехизиса пятьдесят раз. Когда закончишь работу, принесёшь мне.

Так началась семинарская жизнь. Девизом семинарии было «Спартанская суровость, афинская изысканность». Первой части его священники придерживались с фанатическим усердием. Ги и остальные семинаристы поднимались каждое утро в пять часов и отправлялись в часовню на мессу. Летом в часовне бывало прохладно; в зимние месяцы она казалась ледяной, и Ги представлялось пыткой стоять там, дрожать от холода, не смея растереть озябшие руки или переступить с ноги на ногу, чтобы не привлечь к себе осуждающего взгляда одного из наставников.