Солдат удачи. Исторические повести

—

Как можно оставить такую землю пустой, без хозяина! — удив­ляется синьор Спинола.

—              

Вот он, хозяин, — отвечает Ондрей. — Как раз Сафи бей едет. У него и спросим. Скажи, Сафи бей, чьи это земли? — спросил он по-та­тарски.

—              

Наши. Рода Мансур, — ответил тот. — Дядька мой, Омар-бей ко­чует со своим улусом сейчас севернее. А дней через десять будет пасти свои стада как раз тут. Правда, трусы — ордынцы из рода Сулеймания — тоже считают их своими. Да не видать им этих земель, как своих ушей!

—              

А то синьор удивляется, что здесь так пусто, людей нет.

— 

Как это нет? — засмеялся Сафи-бей. — Вон, впереди на холме, рощица. В кустах спрятана лошадь, а на дереве сидит человек.

Как ни вглядывался Ондрей, никого не увидел.

—              

Да где ж он?

—

Глянь, там, на высоком дереве, у вершинки чернеется, — заме­тил

Ворон. — А в кустах, справа, видна голова гнедой лошади.

—

Молодец, глаз у тебя, как у сокола! Я-то давно дозорного угля­дел. Где-то здесь он и должен быть. Через час приедем к казакам. На Донце их станица Волчья. А на холме казачий караул, — сказал Сафи- бей, сорвал с головы лисью шапку и замахал ею.

Издали послышался свист. Теперь уже и Ондрей увидел, как с де­рева спрыгнул человек, вскочил в седло и поскакал навстречу путни­кам. Сафи-бей погнал своего коня галопом. Два всадника неслись навстречу друг другу, как на поединке. Ондрей подгонял свою кобылку как мог. Вот всадники съехались, разом остановили коней и обняли друг друга.

—

Ваня, жив, чёрт долговязый.

—

Сафи, брат, здравствуй! — Они радостно колотили друг друга по плечам.

—

Как ты, Волчонок? Как семья?

—

Всё путем. Весной сын родился. Саввой назвал в твою честь.

—

Ну, и у меня сын. Пятый, правда, — засмеялся Сафи-бей.

Ваня, наконец, оторвался от друга и поехал рядом. С его лица, изуродованного глубоким, от виска до подбородка шрамом, не сходила улыбка.

—              

Ладно. Поскачу вперёд, надо ж отца предупредить.

—

Кто он тебе? — спросил Ондрей.

—

Побратим. Он мне жизнь спас. Теперь ближе брата.

—

Расскажи! — попросил Ондрей.

—

Право, расскажи! — поддержал Васька по-татарски.

Сафи-бей прищурил и без того узкие глаза и начал рассказ:

—              

Узнал мой дядька, Омар-бей, что ордынцы пасут на наших зем­лях скот. Он тогда впервые взял меня в набег. Выследили мы табун, па­стухов разогнали и погнали домой с тысячу лошадей. Едем — не спешим. Думали, хозяин, Дауд-бей из рода Сулеймания, у устья Дона кочует. А он на Донец вернулся!

Загнали нас в излучину реки, не уйти. Нас-то дюжина, а у Дауд- бея в пять раз больше. Принялись они нас из луков расстреливать. Ра­нили коня у Омар-бея. Когда в тебя разом пятеро стреляют, не увернёшься.

Омар-бей крикнул: «Жизнь наша в руках Аллаха! За мной, братья!». Прорвались мы. Троих они свалили, а остальные ушли. Да они-то гонят нас одвуконь, а наши лошади пристали, едва бегут.

«Не уйти», — говорю я дядьке. А он отвечает: «Если до той рощи доскачем, значит, Аллах нас не оставил». Хлещем мы коней, гоним изо всех сил. Вот и роща. Вижу, в кустах вроде сталь блеснула. Тут я и понял: донские казаки!

Для них ордынцы — первый враг. Как те подскакали близко, ка­заки и вдарили из пищалей. Четверых убили сразу, Дауд-бея в плечо ра­нили. Ну, мы повернули и на них! Ордынцы — дёру.

Засадой как раз Ваня командовал. Тогда мы и побратались.

В позапрошлом году Менгли-Гирей воевал с Литвой. Ходили к Полтаве. Так я свою долю ясыря, пятнадцать пленных девок, пригнал к Ване в станицу.

У казаков в бабах завсегда нужда, одна на трёх мужиков. Ваня из них и выбрал себе жёнку. Казаки их не в рабыни берут, а в жёны. Цер­ковь в станице есть, и поп свой, венчает.

Скоро появилась станица. На высоком речном мысу поднимался земляной вал и тын из дубовых брёвен. Над ним виднелась крытая оси­новым лемехом маковка деревянной Михайловской церкви.

Седой атаман, Волк Андреич, встречал гостей у ворот. Обнял ста­рого приятеля Измаил-бея, но тут подъехал посол. Атаман в пояс по­клонился боярину Шеину и, взяв под уздцы его коня, повёл в станицу, к атаманской избе.

Матушка-атаманша с поклоном поднесла боярину чарку хмель­ного

мёда и ломоть тёплого хлеба с солью. Поп возгласил: «Многая лета!» Ваня придержал стремя, помог сойти дорогому гостю.

В горнице был уже накрыт большой дубовый стол. Пятница, ничего скоромного. Но рыбный стол казаки приготовили — царя уго­стить не стыдно!

Боярина усадили в красный угол, под иконы. По правую руку — дьяк, по левую сел атаман. За дьяком посадили синьора Спинола. Онд­рей стоял у него за плечом, тихонько переводил на ухо. Первую чару выпили во здравие государя. Потом пир покатился.

—

Отправил ли ты, атаман, своих в Серпухов, в городовые ка­заки? — спросил боярин.

—

Лучших отобрал. сорок шесть человек, — ответил Волк Анд

реич.

—

Почему сорок шесть? — рассердился посол. — Велено было по­слать сотню! И двух пушкарей. Гляди, атаман, вы теперича царские ка­заки. Это раньше у вас была вольница.

—              

Помилуй, Дмитрий Васильич! Где ж мне взять сотню? Мы ведь в степи не зря стоим, несём службу государеву. Подымутся ордынцы али ногаи в набег, а у нас все броды, все тропы на виду. Тотчас пришлём гонца в Серпухов, предупредим Великого князя. А отдам я всех своих молодцов, так меня враз степняки выжгут. Уж и так с великим трудом отбиваемся. Хорошо с Менгли-Гиреем в дружбе. А пушкарей в нашей станице отродясь не было. Да где ж их взять, коли пушек нету. Глянь, боярин, какие поминки мы государю приготовили!

Трое казаков внесли в избу два сорока отличных бобровых шкур, три больших медвежьих и отдельно чёрно-бурую лису.

—

Какова красавица! Володька, младшой мой, добыл...

Шеин со знанием дела погладил, помял шкурку, поглядел изнанку:

—

Впрямь хороша! А кто ж это у тебя так красно шкуры выделы­вает?

—              

Да прибежал к нам мужичок из Берестова, что под Киевом. Ма­стер! А ещё икры осетровой два бочонка добрых. И тебе, боярин, тож бочонок приготовил. Не откажи, прими.

—

Ладно. Хитёр ты, Волк, — подобрел Шеин. — Чего тебе при­слать-то?

—

Как всегда, хлебушка, соли, пороху да свинцу...

—

Скажу государю. По первому снегу пошлём обоз.

—              

Спасибо, боярин! А государю скажи, донские казаки служат ему честно и грозно.

Наутро купцы выложили товары на церковной паперти: прямо ярмарка! Котлы, ножи, топоры, косы, дешёвые турецкие материи, соль, но главное — оружие. Алачьян выставил на продажу две пищали и бочонок пороха, Коста — бочонок свинцовых пуль.

Оружие шло нарасхват. Пищали, свинец и порох сразу отложил себе атаман. Казаки пробовали сталь клинков, примеряли на себя коль­чуги и панцири. Отобрав, начинали торговаться. Серебром платили редко, чаще шел обмен. В уплату шли большие круги воска, бочонки лесного мёда, икры, а главное, шкуры лис-огнёвок, бобра, волка, мед­ведя.

Синьор Гвидо приказал Донателло принести и развернуть ше­стой вьюк. Там хранились прославленные миланские клинки: тонкие мечи и шпаги, кинжалы с кружевными бронзовыми эфесами, треуголь­ные стилеты, широкие кинжалы «коровий язык».

Однако казаки не оценили непривычное нарядное оружие. Ваня вынул из ножен красивый меч, повертел. Не по руке. Правда, за кин­жал отдал две лисьих шкурки и горностая. Еще три кинжала купили другие казаки.

—

Нам придётся везти эти меха в Москву, а потом обратно? — спросил синьор Гвидо Алачьяна.