Благородство поражения. Трагический герой в японской истории

Правитель Кавати доложил двору об обстоятельствах смерти, и там был отдан следующий, скрепленный печатью указ: «Его тело должно быть разрублено на восемь частей, и каждая часть отослана в одну из восьми провинций, где и вывешена для обозрения на виселице!» Как раз, когда правитель собирался исполнить приказ и расчленить тело Ёродзу, ужасно прогремел гром и хлынули потоки дождя.

И вот, белая собака, которую держал Ёродзу, посмотрела на небо и, воя, обошла вокруг тела, а затем взяла голову своего хозяина в зубы и положила ее на древний курган. После этого она легла рядом с телом, где и умерла, не принимая пищи. [65] Пораженный странным поведением собаки, правитель Ковати послал весть ко двору. Официальные лица были глубоко тронуты этой историей и выпустили следующий указ: «Собака вела себя так, как мало кто в этом мире; нужно, чтобы об этом поступке знали и в грядущих веках. Приказать родным Ёродзу построить гробницу для захоронения его останков!» Повинуясь, члены семьи Ёродзу построили в деревне Аримака гробницу и похоронили в ней Ёродзу вместе с его собакой. [66]

История о смерти Ёродзу была написана задолго до того, как в Японии появился первый воинский кодекс; она на много веков предвосхищает формирование класса самураев. И все же, его поведение перед лицом поражения является почти идеальной моделью, позже предписывавшейся бойцу, проигравшему свою последнюю битву. Очевидно, что нравственный облик значительно предшествовал какой бы то ни было формулировке правил или принципов.

То, что Ёродзу сперва был в замешательстве — его побег в горы и страх, когда он был окружен стражниками — лишь подчеркивает благородство последних мгновений его жизни, ибо это напоминает нам, что он — не какой-нибудь сверхъестественный герой, неподверженный людским страхам и сомнениям, но простой человек, который, как и все живые существа, хочет остаться в живых, однако в кризисной обстановке способен реализовать фантастические ресурсы энергии и храбрости. Раз выбрав для себя способ действия, Ёродзу неотвратимо идет вперед и, со времени пребывания в бамбуковой роще и до того момента, когда он вонзает себе в горло кинжал, им, как и многим героям в поздней японской истории, потерпевшим поражение, движет импульс заложенной в них отваги.

Неспособный двигаться из-за раны от стрелы в колене, он понимает, что бежать не удастся и, поразив столько противников, сколько это в человеческих силах, он уничтожает два своих главных оружия, символы его военного статуса, а затем закалывает себя насмерть, чтобы избежать позора пленения. (Живи Ёродзу на полтысячелетия позже, он почти наверное избрал бы для себя смерть посредством взрезания живота, однако в 587 году харакири еще не было частью воинского ритуала.) В этот момент фактический исход сражения теряет всякое значение. В счет идет не победа или поражение, но сила следовать путем чести до самого конца.

Короткая, яркая жизнь Ёродзу увековечила его в качестве одного из самых ранних исторических примеров макото, — кардинального качества для японского героя. [67] Макото обычно переводят, как «искренность», однако его значения идут гораздо глубже и шире, нежели у этого слова, сближаясь по смыслу с духовной силой, к которой взывал Святой Томас Мор (одна из благороднейших фигур в западной истории), когда он молился о даровании ему благодати, позволяющей «не дорожить сим миром.»

В различные периоды истории подчеркивались различные нюансы понятия макото, однако его общим знаменателем всегда была чистота устремлений, возникавшая из тяги человека к абсолютному смыслу жизни вне зависимости от времени действия и от понимания, что этот социальный, политический мир есть в сущности своей средоточие коррупции, материальность которой несовместима с требованиями чистого духа и истины.

Отвергая материальный мир, в котором он обретается, с его вульгарностью, человек, обладающий макото, руководствуется не логическими доводами, прагматическими компромиссами, или стремлением, диктуемым здравым смыслом, приспособиться к «веяниям времени», но опирается на силу своих собственных искренних чувств. Вместо того, чтобы зависеть от тщательно продуманных рациональных планов и приспособленчества, он движим вперед спонтанностью, не задающей вопросов. Этот аспект макото находит отображение в спокойном, ненапряженном стиле поведения, столь характерном для подвижников буддийской школы Чистой Земли, Дзэн, философии Ван Янмина и иных жизненных подходов, известных в японской традиции. По словам современного западного обозревателя, «искренность» «производит готовность рассеять все, что может отвратить человека от беззаветного действования по чистому, непредсказуемому импульсу, возникающему из сокрытого центра его бытия». [68]

Самоотверженная преданность, или, в более точных психологических терминах, вера в собственную самоотверженность, является следующей особенностью искреннего человека. «Я сосредоточен на лояльности (тюги), — заявлял современный националист-мученик (не скрывавший своей храбрости за показной скромностью), — тогда как вы, джентльмены, стремитесь отправлять „достойные действия“ (когё). [69]» Искренний человек свободен от бесконечно преследующих его грехов «эгоизма» и мирских амбиций, его не устрашают опасности личного риска, или необходимость жертвовать собой. [70] Чистота его намерений раскрывается в действиях, причем — в опасных ситуациях; разговоры, если они не подкрепляются делами, всегда есть признак неискренности и ханжества.

Искренность превосходит не только отвечающие реальности требования утвердившихся авторитетов, но и привычную нравственность, ибо ее высшим критерием является не объективная правота в том или ином случае, но честность, с которой человек отдается ей. Таким образом, даже казненный преступник, такой как знаменитый разбойник XIX века Нэдзуми Кодзо, мог считаться героем, поскольку все верили в чистоту его побуждений. [71]

В борьбе против коррумпированной политической власти основным оружием герою служила искренность решений. Хотя сперва он мог добиться впечатляющих (даже сказочных) результатов, благородное отвержение всего преходящего и оскверненного ведет его к поражению, кульминацией которого обычно является самоубийство. В то время, как искренность, таким образом, склонна приводить к бедствиям в этом мире, [72] проигравший герой обретает посмертное почитание за чистоту духа, которого его «удачливый» противник не добьется никогда. [73]

Ёродзу (как и прототипический Ямато Такэру) в конце жизни описан пребывающим в полном одиночестве. У него не было, как у Энея, верного Анхиса, который бы помог ему, преследуемому правительственными войсками, или успокоил в последние ужасные минуты; его единственный спутник — белая собака, и даже это таинственное создание не появляется в истории до тех пор, пока ее хозяина не убили и обезглавили. Финальное одиночество Ёродзу, безусловно, соотнесено с пафосом, окружающим проигравшего японского героя, оканчивающего жизнь одиноким человеком, за которым охотятся силы закона и порядка. Своим вопиющим поведением собака еще более драматизирует мученичество смерти Ёродзу и возбуждает чувства симпатии даже среди врагов.

Когда вводится персонаж Ёродзу, сражение уже проиграно; с самого начала он поставлен в положение побежденного, и единственный вопрос состоит в том, как он поведет себя в поражении. Поражение это не было результатом случайности или неблагоприятной судьбы. Дело, которое поддерживал Ёродзу, было обречено, и не только потому, что соотношение сил сложилось неравным, но оттого что Сога и их императорские союзники представляли силы, которые неизбежно должны были победить. Знаменательно, что Ёродзу, первый из исторически достоверных героев, потерпевших поражение, должен был сражаться за клан консерваторов, представляющий древнейшую изо всех японских религиозную и социальную традицию, против более предприимчивой, смотрящей вперед группы, целью которой было изменение status quo путем введения новых форм, заимствованных из-за рубежа. Японские проигравшие герои не обязательно стояли на «консервативной» или «реакционной» стороне. Осио Хэйхатиро и мученики в Симабара, к примеру, сражались против официальных сил для того, чтобы улучшить невыносимые социальные условия. В большинстве случаев, однако, они не шли в ногу со временем, стремясь, скорее, чаще идентифицировать себя по лояльности, мыслям и образу жизни с традиционными японскими идеалами и образцами, нежели чем с новациями и внешними влияниями. Отнюдь не случайно Ёродзу довелось сражаться за клан, имевший древние связи с синтоистским церемониалом и отчаянно сопротивлявшийся введению иноземной религии.