Переяславская Рада (Том 1)

– Так вот, на том стою и не отступлюсь, панове комиссары, – заключил он.

– Это невозможно, невозможно, – бормотал ксендз Лентовский.

Остальные комиссары словно воды в рот набрали. Сделали перерыв, чтобы посоветоваться. Лентовский улучил удобную минуту – генеральный писарь стоял один у стола, наливал из графина воду в кружку. Одними губами Лентовский беззвучно проговорил:

– Покорно прошу у пана генерального писаря личной аудиенции. Где и когда?

Выговский повел краем глаза на ксендза, потом через открытую дверь кинул внимательный взгляд в соседнюю комнату, где шумела старшина, поставил графин на серебряную тарелку, напился. Ставя на стол кружку, сказал:

– Завтра в шесть часов, первый дом за корчмой по этой улице, трижды постучите в дверь. Спросите Гармаша. – Услыхав за спиной шаги, он торопливо начал наливать воду в кружку. Неестественно громко предложил ксендзу:

– Прошу вас, пан Лентовский.

Подошел Лаврин Капуста. Выговский с улыбкой сказал ему:

– В глотке пересохло, бочку воды, наверно, выпил.

– И ксендза поишь...

Лентовский дрожащей рукой поставил кружку на стол. Встретился глазами с острым взглядом Капусты, отошел от стола.

Глава 6

На следующий день в шесть часов ксендз Лентовский подошел к двору возле корчмы. Высокий забор отгораживал от улицы дом с тремя трубами. За воротами ворчали собаки. Ксендза, видимо, ожидали. Едва постучался в калитку, ее сразу открыли. Войдя во двор, Лентовский пошел вслед за человеком в куцем кафтане. Человек, несмотря на свою полноту, ступал легко и быстро, и ксендз еле поспевал за ним.

Вошли в большую, чисто прибранную горницу. Кресла с высокими спинками, обтянутые желтой дамасской кожей, стояли вдоль стен. В углу на шкафу золотые стрелки затейливых французских часов показывали без пяти шесть.

– Прошу садиться, – сказал человек тонким голосом, странно не соответствовавшим его тучной комплекции. Он пододвинул кресло к столу, на котором под белой салфеткой виднелись серебряные вазы и кубки, и, спохватившись, добавил:

– Да, я еще не отрекомендовался вашей милости.

Гармаш. – Поклонился и сразу заговорил о другом:

– Нравятся пану ксендзу часы? Вещь знаменитая, купил в Кракове два года назад, когда еще спокойно и тихо было. Теперь как в тот Краков поедешь? А вы, небось, думали: награбил. Ох, ох, пан ксендз, вы всех нас, украинцев, считаете разбойниками, вот тут-то и есть ошибка ваша, досадная ошибка...

Хотя разговорчивый хозяин точно угадал его мысли, ксендз возразил для приличия:

– Что вы, пан... Зачем так думать...

Но Гармаш не успокаивался.

– Тут-то и есть ваша ошибка... Как есть всех, а прежде всего – шляхты вашей, панов. Все хотят к рукам прибрать, а не будь у них такой жадности, по-христиански, как наш спаситель Христос того хотел, уступили бы в алчбе своей. Земля у нас богатая, край – золото, всем хватило бы, а выходит как в сказке про ненасытца, – слишком много заглотал и, глядишь, лопнул... А будь по-нашему, мы с вами тихо, мирно жили бы рядом, как братья родные, и поспольство... – Тут он придвинулся к Лентовскому, дохнул на него винным перегаром и, уловив недовольную гримасу на его лице, пояснил:

– Нет, не пьян... только чуть хлебнул на радостях. Что я говорил?.. – Потер пухлой рукой лоб, вспомнил:

– Так вот, посполитых, всю чернь держали бы в повиновении. Вот оно как, объясните это панам вашим в Варшаве. – Гармаш подумал, помрачнел и махнул безнадежно рукой:

– Не согласятся! Куда там! Ведь для этого надо Потоцкому и Вишневецкому малость потесниться, уступить кусочек землицы... Ведь не захотят! Да кто захочет свое отдать? – И, сразу повеселев, ответил сам себе:

– Никто!

Ксендз уже внимательно и с любопытством слушал хозяина.

Гармаш заговорил снова:

– Конечно, гетман теперь у нас разумный, понял, что с нами в согласии надо жить. Прожекты у него великие... Видите сами, сколько посольств к нему едет. Да и король ваш...

– Почему ваш, а не наш, пан хозяин? – спросил Лентовский.

– Что ж, можно и наш и ваш, – быстро согласился Гармаш, – как вашей милости угодно. Вот я и говорю: и наш король прислал послов к нашему гетману. А все почему?

Но почему – так и не успел пояснить. На дворе залаяли псы. Хозяин сорвался с места. С порога сказал:

– Пойду, встречу. Генеральный писарь. Гетманский у него разум, почтенный и достойный человек...

«Повесить бы вас всех на одном суку», – подумал ксендз и устало закрыл глаза.

Через несколько минут он уже вкрадчиво, тихо говорил Выговскому:

– Пан сенатор Кисель не решается лично беседовать с вами, чтобы не накликать какого-нибудь подозрения на вашу почтенную особу. Пан сенатор поручил мне передать вам, пан генеральный писарь, что канцлер Оссолинский возлагает на вас великие надежды. Нынешний бунт – дело преходящее, как и всегда. Мы с вами разумные люди. – Он заговорил еще тише. Выговский нагнул голову, внимательно слушал. – Будем искренни друг с другом и заглянем в будущее, пан писарь. Не сулит оно вашему Хмельницкому ничего хорошего, угодит он на виселицу, как и все прежние бунтовщики: как Наливайко, Сулима, Павлюк, все, кто осмелился поднять руку на короля и Речь Посполитую. Итак, посудите сами – чем можете вы услужить королю и Речи Посполитой? Все, что имеете теперь от Хмельницкого, суетно и недолговечно.

Смотрите в будущее. А в Варшаве к вам относятся благожелательно. Вы шляхтич, пан писарь. Знаю, вас обидели, знаю, но обиду можно залечить новыми наградами, а их будете иметь без числа...

– То невозможно, что вы предлагаете мне, – сурово ответил Выговский, когда ксендз замолчал.

– Я ничего не предлагаю, – горячо сказал Лентовский, – я только выразил ваши же мысли. Не возражайте, не надо. Да, да, истину говорю... И пан сенатор надеется на одно: что вы подумаете об этом, только подумаете... и больше ничего.

– Я обязан взять вас под стражу, пан Лентовский, – так же сурово сказал Выговский и впервые посмотрел в глаза ксендзу.

Тот загадочно усмехнулся и возразил уверенно:

– Теперь вы этого не можете сделать. Иначе сделали бы это вчера, когда я заговорил с вами и когда к нам подошел изменник Капуста, – уже со злобой в голосе закончил ксендз.

Выговский промолчал.

– Сенатор покорно просил вас, пан писарь, подумать и быть готовым...

– К чему?

Выговский ждал: вот сейчас ксендз скажет такое, что придется уже иначе вести себя с ним.

– Ко всяким неожиданностям, какие могут произойти с вашим гетманом.

Все может статься, и тогда вы окажете великую услугу Речи Посполитой и сами займете достойное для вас место в королевстве...

– А знаете ли вы, пан Лентовский, – процедил сквозь зубы генеральный писарь, – что ваши слова можно принять за предложение стать изменником...

– Господь с вами, пан Выговский! О какой измене говорите вы? Кому?

Стать на праведный путь – разве это означает изменить? Вы провинились перед королем и должны искупить вину, это Хмельницкий изменник и убийца...

– Я его генеральный писарь.

– Вы шляхтич и достойный человек, – твердо проговорил ксендз.

– Я православной веры, – уже слабее продолжал возражать Выговский.

– Сенатор Адам Кисель той же веры, – но разве это мешает ему занимать высокое и почетное место среди благороднейших особ королевства нашего? От его имени я и прибыл к вам, пан генеральный писарь.

– Хорошо, что вам нужно от меня? – спросил Выговский, почувствовав вдруг какую-то внезапную усталость.

Он понимал, что перед ним, наконец, открывается путь к осуществлению его давних замыслов. Однако надо быть осторожным, не спешить, – слишком уж долго он терпеливо ждал, чтобы теперь, оступившись, угодить на кол.

– Ничего, сын мой, не надо мне от тебя, – успокоил Лентовский. – Я передал тебе слова сенатора. Через несколько дней мы выезжаем. Гетман ведет себя так, словно вполне уверен, что осилит Речь Посполитую. Не бывать тому вовеки! Сам папа римский придет к нам на помощь, и цесарь Фердинанд будет с нами, и царь московский даст королю ратных своих людей.