Черняховский

Черняховский предельно кратко попытался объяснить суть дела, но от волнения и обиды спешил, выступление в его же собственных глазах выглядело неубедительным. Затем выступил Кашуба. Он говорил, что все это недоразумение, Черняховский предан Советской власти, и слушатели, хорошо знавшие его, готовы поручиться за своего товарища. Давидовский прервал Кашубу, заявив, что они перестали отличать врагов от подлинных друзей, поддаются личным впечатлениям, и предложил исключить Черняховского из партии. На лбу Ивана Даниловича выступил холодный пот. Последние слова Давидовского подкосили его.

— Товарищи коммунисты, есть ли у кого другие предложения?

— Есть, — поднялся со своего места начальник курса Петр Васильевич Котов. — Я предлагаю направить на родину Черняховского представителя академии и только после выяснения факта на месте решать судьбу коммуниста!

Выступление Котова было для Давидовского неожиданным.

— Товарищ Котов, вы не верите нашим партийным органам?

— Я лично доверяю товарищу Черняховскому, — продолжал Котов в напряженной тишине. — Потому что он предан нашему делу как настоящий коммунист. И живет идеями социализма. Без этих идей у него не было бы таких успехов и такого упорства.

Выступление начальника курса многих заставило задуматься.

— Какие будут еще предложения? — спросил председательствующий.

Ответом была тишина.

— Если нет других предложений, переходим к голосованию.

Черняховский не представлял своей жизни вне партии. Потянулись томительные минуты подсчета голосов. Председатель подвел итог:

— Большинством принимается предложение коммуниста Котова.

После собрания Петр Васильевич вызвал к себе Черняховского:

— Мы не знаем, какое направление дадут делу на месте. Нам нужно все обстоятельно обдумать и принять меры. Расскажите о себе подробнее.

Около двух часов Черняховский рассказывал начальнику курса о себе, о своей семье, о горьком детстве.

Выслушав его, Котов спросил:

— Нет ли здесь, в Москве, какого-нибудь авторитетного земляка, который все это подтвердит?

— Есть у меня близкий человек, коммунист, учится в сельскохозяйственной академии, односельчанин Евсей Пономарчук.

— Вот и отлично! Послушайте, а не сходить ли вам пока на прием в Бюро жалоб к Марии Ильиничне Ульяновой?

— Что вы! Как-то неудобно идти по личным вопросам.

— Сохранить достойного командира для Красной Армии — с каких это пор стало личным делом? Впрочем, на Давидовского не обижайтесь. Процессы над троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами и классовая борьба оставили след в каждом из нас. Подозрительность в нем взяла верх над бдительностью. Мария Ильинична — человек другого склада, можете не сомневаться, она безошибочно разберется в вашей судьбе.

На следующий день утром Иван Данилович отправился к Пономарчуку и рассказал о письме из Томашполя.

— Это же поклеп! — возмутился Пономарчук.

— Но, как ни странно, Пескуд написал пером, и, выходит, это не вырубишь топором.

— Ничего, вырубим!

В тот же день земляки пошли на прием к Марии Ильиничне Ульяновой — она была заведующей Объединенным Бюро жалоб Наркомата РКИ СССР и Наркомата РКИ РСФСР. Сколько было волнений, пока шли на Ильинку, 21, в комнату двести двенадцать… В приемной их встретил невысокий плечистый молодой человек — референт Марии Ильиничны. Спросил, по какому вопросу они пришли.

Мучительно было ожидание, Черняховский волновался: времени оставалось мало, ведь он отпросился с лекции. И если вовремя не вернется, ему и это припомнят. Все громче тикали часы в приемной. Прошло полчаса, прозвучал звонок, и референт пригласил:

— Проходите, товарищи командиры.

В просторном кабинете, в дальнем левом углу, за столом сидела седая, скромно одетая женщина и что-то писала. Подняв голову, с еле заметной улыбкой, легко встала, поздоровалась с пришедшими и, указав на кресла, пригласила их сесть. Держалась Мария Ильинична удивительно просто и этим располагала к откровенности. Выслушав взволнованный рассказ Черняховского о его жизни, она и сама разволновалась, вспомнила о том, как вместе с сестрой Анной они взяли опеку над двумя оставшимися без матери мальчиками, сыновьями венгерского рабочего-коммуниста Юстуса.

— Со старшим из них вы уже познакомились, — сказала она и нажала кнопку. Вошел тот молодой человек, который встретил их в приемной.

— Лео Владимирович, — обратилась к нему Мария Ильинична, — за четыре дня организуйте проверку по этому делу. Мне представляется, здесь налицо явно выраженное беззаконие. Попросите начальника академии направить своего представителя в Вербово и Томашполь, чтобы разобраться на месте.

— Хорошо, — ответил референт.

— По ходу дела буду вас информировать, — пообещала Мария Ильинична Черняховскому и Пономарчуку.

Прощаясь, она поднялась из-за письменного стола, пожала руки обоим, еще раз пообещала все проверить и помочь.

Командование академии вместе со своим представителем направило в Вербово и Черняховского. Поезд, на котором они уезжали, уходил в Вапнярку в полночь. Иван Данилович, оформив проездной билет, забежал домой. Нилочка уже спала. На смуглом лице девочки выделялись черные длинные ресницы. Иван Данилович поцеловал дочь, погладил ее разметавшиеся волосы. Услышав шаги жены, быстро обернулся. Она с тревогой и болью смотрела на него. Иван Данилович ласково обнял ее.

— Не волнуйся, Асенька. Правда восторжествует! Только не провожай меня со слезами.

— Согласна, если ты пообещаешь иметь выдержку.

— Все написано правильно, — заявил секретарь сельсовета. Он оказался родственником прежнего секретаря, который в свое время пытался помешать Черняховскому поступить в военную школу. — А как же иначе, если ваш отец был доверенным лицом помещика? Кто возьмет на себя смелость брать под сомнение документ, подписанный работником райкома?

— А вы уверены, что написана правда? — спросил его представитель академии.

— Подробности можно уточнить только в Оксанине. Черняховские оттуда к нам приехали. Только что еще выяснять? Разве мало того, что отец Черняховского был доверенным человеком помещика?

— Что значит — мало или много? — вскипел представитель академии. — Если все так, как вы говорите, почему же петлюровцы пытались расстрелять родителей Черняховского?

— Я тогда был мал, подробности мне неизвестны. Председатель в отъезде, никаких официальных документов подписывать без него я неправомочен.

Утром отправились в Томашполь, к секретарю райкома Пескуду, но их записали только на следующий день. Пескуд принял их сухо и неприязненно.

— Этим вопросом занимались соответствующие органы. Ничем не могу вам помочь.

— Вы помогите нам разобраться, для этого мы и приехали. Должны же быть доказательства — какие-то документы, свидетели…

Пескуд стоял на своем. Продолжать разговор было бесполезно.

Когда они вышли, Черняховский почувствовал, как резко изменилось настроение у представителя академии: он стал интересоваться расписанием поездов на Москву. Очевидно, дальнейшее пребывание в Томашполе он считал бессмысленным.

Друзья в Москве волновались за Черняховского. Пономарчук все намеревался пойти еще раз к Марии Ильиничне, но не решался. Помогла случайность: на площади Революции он встретил Юстуса.

— Я вас узнал, — первым остановил его Юстус. — Товарищ Пономарчук?

— Здравствуйте, Лео Владимирович, — обрадовался тот. — А я ведь к вам собирался. Что-то от наших нет никаких известий.

— Еще рано. Дня через два сообщат.

— А у вас есть какие-нибудь сведения?

— Пока нет, но я думаю, что все будет в порядке. Мария Ильинична не ограничилась просьбой начальника академии послать своего представителя. Одновременно она распорядилась перепроверить дело через местных работников Комиссии Советского Контроля.

В Томашполе Черняховский после нескольких впустую проведенных дней и бессонных ночей предложил представителю академии, которого он все же уговорил не уезжать, пойти к одному из ответственных работников Советского Контроля. Но когда они пришли в райком и о них доложили Пескуду, тот против ожидания был куда приветливее, чем в первый раз. С наигранной вежливостью он пригласил их к себе в кабинет: