Кровь первая. Арии. Они (СИ)

— Ну, чё, сучка, — глухо, прорычала Дануха осипшим от ора голосом, при этом поигрывая каменюкой в руке, — съела? Теперяча, тварина, я вами закусывать буду, а не вы мной. Я вам блядям покажу, у кого подол ширши.

Волчица перестала скалиться, подняла морду, прислушиваясь, принюхалась, затем дёрнула головой вверх и сторону и тут же исчезла. И только тут Дануха с концами поняла, что всё для неё закончилось. Она победила. Азарт схватки отпустил, но внутренняя злость осталась всё на том же месте.

— Так молвите дикой надо стать? — совсем уж осипшим голосом спросила она у кого-то, смотря при этом себе под ноги, но ничего там на рассматривая, — ну так, я вам, покажу, чё значить дика баба. Вы у мяня все, уёбища, кровятиной ссаться будятя.

Кому это она всё говорила, кого стращала да запугивала, знала лишь она сама.

Стало совсем светло. Дануха оглянулась на бесконечно далёкий горизонт за рекой. Там, шевелясь и дёргаясь, будто живое, вылезало из-под земли солнце. На бабу как-то резко навалилась усталость и апатия. Бесчувственное до этого тело, неожиданно заныло, заболело в разных местах. На левой груди рубаха была разодрана волчьими когтями и сильно пропитана кровью. Она аккуратно отлепила рубаху за разрез ворота от тела и заглянула внутрь. Рваные следы когтей чётко прослеживались в мазне запекающейся крови. Похоже сильно зацепил, глубоко, пока тут лапами размахивал.

— Плоха рана, — грустно проговорила она, обращаясь к притихшей Воровайке, — когти грязны. Можеть и гнить начать.

Наконец, она выпустила окровавленный камень и осмотрела руки. Они были тоже все исполосованы ссадинами, но то были мелкие, плёвые. Спина ныла, но туда не заглянешь. Осмотрела рубаху. Грязная, изодранная, вся в крови только не понятно в чьей. Хотя похоже и в своей, и в волчьей. Подобрала на руки смирно сидевшую сороку и двинулась, как и положено бабе по утру, приводить себя в порядок, но пошла не на реку, а дальше на змеиный источник. Она не думала, что непременно встретит там Водяницу в лыве, которая тут же излечит всё это безобразие, но где-то в глубине души все же надеялась на это.

Девы не было на источнике, поэтому лечиться пришлось самой. Осмотрела сороку внутренним взором, пронюхала. Пришла к выводу, что крыло не сломано, а просто отбито. Дануха не знала бывают ли у птиц синяки, но заморачиваться с ней не стала. Это не рана. Само образуется. Поэтому поставив на травку Воровайку, принялась за себя. Разделась до гола, бросила рубахи в родник, отмокать. Занялась сбором трав, главной из которых был подорожник. Затем стоя на коленях, осторожно смыла запёкшуюся кровь с рук и груди. После чего разжевав горькие травы с родниковой водой, аккуратно запечатала все ранки, до которых дотянулась. Пурхаясь [13] в ледяной воде, она основательно замёрзла, поэтому вновь заграбастав сороку и выловив из лывы плавающие там рубахи, двинулась на берег реки, на солнышко греться. Там и постиралась кое как, сидя голой на мелководье, развесив постирушку по прибрежным кустам.

К полудню она уже шагала вдоль берега в рваных, влажных рубахах, с клюкой в руке, найденной на том месте где спала, в направлении берлоги своего братца Данавы. Воровайку оставила там же на берегу, как ни странно легко уговорив её с ней не ходить. Сорока и не пошла. До логова колдуна, в общем-то, было не далеко. Вернулась обратно, когда солнце всё ещё было в прямо над головой. Данавы на месте не оказалось. Опять ушёл куда-то бродить. Следов чужаков видно не было. Значит до него не добрались, но и его судя по жилищу не было уже несколько дней. Надежда на то, что он остался жив, была высока, но, когда этот непутёвый изволит вернуться, непонятно. Хотя с дня на день должен появиться обязательно. На носу ведь Купальная седмица, а к ней он заявится обязательно.

Следующие живые души, о которых вспомнила Дануха — это её еби-бабы родовые, что по лесам посажены, но к ним идти не хотелось по понятным причинам. Все эти бабы большуху ненавидят. Это ж она их сослала — наказала. И таких по местным урочищам аж пять штук сидело. Вспомнила каждую. Последнюю уволокла и луны не прошло. У этой ненависть совсем свежая должна была быть. Да, любить им всем её было не за что. Особенно последней, Сакеве. Детей отобрала, правда уж большеньких, оба пацаны на подросте в ватаге бегали. Да и другие вряд ли забыли её «благоденствия». Дануха мучительно думала, что делать с ними. Пойти предупредить, прибрать к себе или пусть пропадают пропадом? Ведь коль сказать, то та же Сакева может и драться кинуться. Притом ведь драться на смерть будет тварь, а Дануха изранена, может и не сдюжить.

Она сидела на горячей земле у своего тлеющего кута с подветренной стороны и мучительно думала, что делать. Вдруг как гром среди ясного неба из-за бабьих огородов, со склона раздался душераздирающий бабий вопль. Дануха соскочила, всматриваясь сквозь дым, но разглядеть, кто там так орёт, не смогла, лишь поняв, что это кто-то из своих. Неужто кто сбежал? Она, схватив клюку, ринулась огородами вокруг пожарища чуть ли не бегом на вопли. Но не добежав несколько шагов, вдруг резко остановилась и прислушалась. Баба уже не вопила, а причитала и Дануха сразу узнала её. Это была Сакева. И то, о чём она голосила, где-то впереди в бурьяне, большуху просто подкосило и вместо того, чтобы бежать к ней, она рухнула в траву на задницу.

— Родненькие мои, — захлёбываясь слезами ныла Сакева, — что ж я наделала то?! Они же обещали вас не трогать. Меня обещали большухой сделать. Я б одного из вас атаманом поставила. Что же я наделала? Я же им всё сказала. Они же обещали только атамана с ближниками, да Дануху со Сладкой убить. Троица Святая, что же я сотворила!?

— Ах ты ебанушка, — прошипела в ярости Дануха себе под нос.

Злость кровью брызнула в глаза. Тело мгновенно перестало чувствовать что-либо и налилось силой, напряглось. Рука так сжала клюку, что готова была переломить крепкое дерево. Она медленно встала и так же медленно двинулась сквозь травяные заросли к изменнице. Она совсем недавно думала, что Сакева узнав о произошедшем будет с ней драться на смерть, а сейчас была уверена, что драки никакой не будет, потому что Дануха просто убьёт эту мразь. Она тихо вышла на большую прогалину утоптанной травы. По всюду были разбросаны, как переломанные куклы, пацаны ватаги. У одного из них она увидела виновницу всего, что здесь произошло. Сакева валялась на земле и рыдала. Дануха подошла к ней почти в плотную и злобно, уже пылая от ярости, прорычала:

— Встань, срань, ебуче отродье и посмотри мяне в глаза.

Сакева вздрогнула и резко прекратила рыдать, как будто подавилась. Встать она не встала, а лишь медленно и боязливо подняла и повернула на Дануху глаза. Растрёпанная, грязная, страшная и до смерти напуганная, она с ужасом посмотрела на большуху, как будто Смерть узрела в её виде. И тут резко вдохнув полной грудью, как завизжит. Дануха будто только этого и ждала. Она резко подскочила и со всего маха, на сколько только было силы, врезала клюкой ей по башке. Та, издав какой-то тявкающий звук, обмякла. Дануха слабо соображая, что делает, стянула через голову с её рубахи, с трупа пацана, над которым она рыдала, сняла пояс и связала голой Сакеве руки за спиной. Сняв такой же пояс с рядом лежащего, связала ей и ноги. Дануха была уверена, что не убила гадину, а лишь оглушила и что это мразь скоро придёт в себя. Так и вышло. Как только та зашевелилась, приходя в сознание, большуха схватила её за волосы и сильно дёрнула, усаживая её на жопу. Сакева взвизгнула, но уже от боли, скрючилась, поджав колени и попыталась опять упасть на бок, но Данава не дала. Намотав на руку уже вымазанные кровью волосы, она вновь усадила падлу и задрав её лицо кверху, чтоб видела, зарычала:

— Сказывай, сука! Кто они таки? Откуд пришли?

Но Сакева молчала. На её лице застыла паника и ужас. Дануха поняла, что в таком состоянии она даже если захочет, ничего сказать не сможет и плюнув на землю, отпустила волосы. Та моментально рухнула на бок и свернулась калачиком. Дануха сделала глубокий вдох, снимая с себя напряжение и села на траву рядом. Сменив тон на спокойный и даже безразличный, вековуха начала обрисовывать изменнице всю тягостную картину происшедшего, то и дело тыкая её носом в переломанных пацанов, валяющихся вокруг и давя на жалость, поняв, что это более действенный способ, что-либо узнать от одуревшей еби-бабы. Опыт всё же дело великое. Он не подвёл Дануху и на этот раз. Сакева, поначалу лежавшая лицом уткнувшись в собственные груди, со временем начала всхлипывать, потом просто реветь и наконец, её прорвало, и она заговорила. Правда много Данухе узнать не удалось. Пару седмиц назад, почти сразу после того, как Дануха спровадила её в еби-бабы, появился сначала один. Сказал, что заплутал. Молодой красивый ар. Отбился от обоза, а по открытому месту в чужих землях идти побоялся, вот и пробирался лесом. Добрый был, обходительный. А у Сакевы говно кипело за несправедливость с нею сотворённую. Всю обиду свою на всех выложила, а он возьми, да пообещай помочь. Седмицу назад он опять появился, но уже с другом. Тот всё расспросил, кого надо убивать, кого не надо. Кто, где, когда бывает. Пожалел её, пообещал большухой сделать, потому что за ними силы немерено, согнут в бараний рог любую артель, а взамен просили по дешевле рыбу, да мясо продавать. Кроме того, из её рассказа Дануха поняла, что в продаже их рода участие принимали все пять еби-баб рода.