Иешуа, сын человеческий

Вечера вечерами, а сборы сборами. Не сказать, чтобы они были поспешными, но нельзя назвать их и вялыми. Через неделю все было готово к трудному безводному пути. Особенно в достатке заготовили в мехах воды, прокипяченной с верблюжьей колючкой, которая выдерживает жару, не портясь, более недели. Хорошо она предохраняет и от расстройства желудка.

Переждали субботу, и на следующее утро, едва лишь посветлел небосклон, погонщики подняли верблюдов, и ленивый перезвон разновеликих колокольцев, нарушив утреннюю тишину, всполошил дремавших по дворам собак, напомнив им одну из их обязанностей: облаивать караваны, размеренной поступью уходящие в дальнюю дорогу.

День тянулся за днем. Утомительное однообразие: перед закатом солнца остановка, устройство ночлега, с рассветом — спешная разборка шатров, приторочивание вьюков, и вновь все то же покачивание между двух верблюжьих горбов и надоедливый своим медленным ритмом перезвон колокольцев…

Можно было бы, конечно, идти тем путем, каким шли большие купеческие караваны, и останавливаться на ночлег в постоялых дворах приморских крепостей, но Мириам велела погонщикам вести их маленький караван точно путем Моисея, а тот, опасаясь прибрежных крепостей, свернул на юг, в пустынный район Ефаш, а к берегу моря вышел лишь неподалеку от города Ваал-Цефон, то есть почти в конце Красного моря. Отсюда, сделав малый отдых, Моисей намеревался обогнуть море за пару дней пути, и тогда они окажутся вне пределов Египта, и больше не нужно будет бояться фараона, который может передумать и послать за исходом погоню. Его расчет, однако, не оправдался, и ему пришлось сотворить чудо. О нем и начала рассказывать Мириам сыну, когда рядом с тем самым местом, где стоял много веков назад шатер Моисея, погонщики поставили шатер для Иосифа, Мириам и Иисуса.

Она подошла как раз к тому моменту, когда Моисей, чтобы спасти народ Израиля от приближающихся колесниц фараона, поднял руки, и вода под напором взвихрившегося ветра отступила далеко от берега, и море стало сушею, — тут полог шатра откинул старшина погонщиков.

— Иосиф и Мириам, набирает силу восточный ветер. Велите навьючивать верблюдов. Море отступит, и мы сократим наш путь на четыре перехода.

— О! Господи! — молитвенно вскинула руки Мириам. — Поистине ты простер руки над сыном своим!

Иосиф же вполне спокойно распорядился:

— Поднимайте всех.

Море мелело буквально на глазах, и уже через некоторое время небольшой караван поспешил по дну его на другой берег.

Утром, когда Иисус проснулся в шатре, разбитом на противоположном берегу, мягкие волны накатывались на прибрежный песок, и даже следов их каравана, перешедшего ночью море посуху, не было видно. Так все просто, так буднично. В чем же чудо Моисея? Он волей своей вызвал южный ветер, когда же колесницы фараона устремились по дну моря за беглецами, а те уже успели подняться на противоположный берег, он вновь волей своей успокоил им же вызванный ветер, и море вернулось в лоно свое, потопив войско фараона, а заодно и его самого. Мама убеждала сына, что без промысла Господа такого быть не могло и что им, как и Моисею, тоже сопутствовал Господь. Иисус верил маме, но, когда начал трудный свой путь по ступеням Посвящения, не единожды возвращался мыслями к тому чуду Моисея и даже просил наставников научить его управлять ветрами. Однако никто не смог исполнить желание кандидата в Великие Посвященные, и Иисус так и не разрешил загадку перехода израильтян через море и гибели в том же море войска фараона.

Дальнейший путь маленького каравана был столь же однообразно-утомительным, как начало пути, но в то же время интересным для юного пытливого ума: превращение вод Мерры из горькой в сладкую с помощью ветки обыкновенного кустарника; манна и перепела с неба; родник из подножной скалы горы Хорив после удара Моисея посохом — Иисус с неослабным внимание слушал ежевечерние рассказы матери, которая ни разу не изменил своему правилу, как бы ни утомляли ее дневные переходы. Она видела, как жадно сын ее впитывает услышанное, словно иссохшая от жары земля первые капли дождя. Так продолжалось до подножия горы Синай, где Иисуса словно подменили.

Впрочем, объяснение этому было простое: он не принял жестокости расправы Моисея над отступившими от Яхве, потрясенный великим кровопролитием. Но более того он осуждал самого Яхве за не меньшую жестокость, наказавшего в общем-то, ни в чем не повинного Моисея. Иисус даже осмелился высказать свои мысли матери:

— Почему, мама, Моисею, который не нарушил заповеди Господа, а лишь за вину других Яхве определил не войти в Землю обетованную?

— Не богохульствуй, сын мой. Ты — назарей. Ты посвящен Господу, и должен понимать: Господь не подсуден рабам его, он поступает по Разуму своему. В него можно только верить, иного не дано.

Не очень убедительно, но не станешь же спорить с мамой. Такой доброй. Такой заботливой. Он только спросил об одном:

— Дальше мы тоже пойдем путем Моисея?

— Нет, — с улыбкой ответила Мириам, погладив сына по головке. — Слишком долгим оказался бы наш путь. К тому же отец твой не выдержит долгого скитания по безводной пустыне. Наша дорога отсюда прямая — домой.

Весь оставшийся путь Мириам продолжала ежевечерние рассказы о законах, какие оставил Моисей по завету Яхве израильскому народу, но она все более и более замечала, что сын ее слушает вполуха, и она начала понимать причину разочарованности сына — она, из семейных ессеев, тоже свято относилась к слову, осуждала лукавство и не принимала насилия. Ессеи никогда не занимали должности, связанные с принуждением других, их профессии были сугубо мирными — земледелие, плотничество, ремесленничество. Ессеи никогда не давали клятв, а тем более письменных обязательств, для них достаточно было лишь слова. Но ессеи не отступали от законов Моисея, законы эти были для ессеев святыми. Вот и выходило так, что Мириам не знала, как воспринимать разочарование сына: со спокойствием или попытаться убедить его, что лукавство и жестокость Яхве и Моисея являлись мерой вынужденной, совершались ради будущего счастья избранного народа.

Если, однако, она даже задалась бы целью переубедить сына, вряд ли у нее нашлись бы подходящие слова: она сама считала, что насилие, а тем более кровавую расправу нельзя оправдывать никакими благими целями. Окончательное ее решение было таким: в Енгадди у старейших ессеев он разберется во всем. И она продолжала вечерние рассказы, только теперь не о законах Моисея, а о деяниях назареев Самуила и Самсона, жизнь которых вполне могла бы, по ее мнению, стать как бы путеводной звездой для сына.

Караван тем временем подступил к Галилее. Еще одно усилие, и он — в горной долине. Иисус сразу увидел, как преобразились отец с матерью, их лица засветились блаженством, а к отцу, похоже, вернулись и прежние его силы. И мальчик понимал состояние родителей: они у себя дома. В своем привычном, родном окружении. Сам же Иисус, впервые осознанно увидевший всю эту пригожесть, метал взгляды то на ступенями умостившиеся друг за другом на склонах гор уютные дома, которые казались как бы вдавленными в скалы; то на густые виноградники вокруг этих домов; то на алеющие заманчивыми яркобокими плодами гранатовые плантации; то на финиковые рощи — для него все было ново, необычно привлекательно, а воздух пьянил до головокружения ароматом зрелых плодов, свежестью ниспадающего с горных вершин ветерка, который будто бы специально ласкал истосковавшихся по прохладе путников.

До Назарета маленький караван дошагал быстро. Вот и их дом — дом плотника Иосифа, строгий дом ессеев. Встречать высыпали все домочадцы. С несвойственной назаретцам-ессеям шумливостью они приветствовали возвращение скитальцев.

Первые дни летели быстро и радостно, и Иисус не замечал, как подступал вечер, а после вечерней трапезы засыпал мгновенно и спал без сновидений, пока мама не будила его прикосновением ласковой ладони к гривастой голове (ему, назарею, волосы стричь ни в коем случае нельзя) и поцелуем в безмятежный лоб. Сам он вовсе не вспоминал, что ему предстоит учеба в тайном центре Ессеев в Енгадди. Мать тоже оттягивала день разлуки, хотя жрецы-приставы не единожды напоминали ей о необходимости поспешить с передачей сына в руки Посвященных старейшин.