Жанна дАрк из рода Валуа. Книга 2

* * *

Весь последний год герцог Карл пребывал в подавленном состоянии. Должность коннетабля, которой его всё равно, что наказали, не принесла ожидаемого удовлетворения. Как человек, занимающий высокую государственную должность, он чувствовал себя совершенно бесполезным. Прибрав к рукам Нормандию, так и не получившую от Франции никакой военной помощи, Монмут продвигался всё дальше и дальше, захватывая уже французские города, практически без боя, потому что при королевском дворе ко всему этому относились, говоря откровенно, с лёгкой долей испуга. Дескать, страшненько, конечно, но как-нибудь устроится. И вы, ваша светлость, господин коннетабль, тоже не сильно переживайте. Не этот король, так другой… Вам-то с вашей Лотарингией, какая печаль? Да и соглядатаи герцога Бургундского исправно несли службу, что тоже не прибавляло оптимизма, потому что лишало Карла возможности связаться с Бурже или с Пуатье и узнать, что за настроения витают там. О лагере дофина приходилось узнавать через вторые руки, и только то, что было признано официально. Все нюансы переговоров, «закулисные» ходы и беседы, происходившие с глазу на глаз, втайне ото всех, на которых, между делом, как раз и сочинялись «официальные версии», были для герцога Карла недоступны. Зато, он постоянно чувствовал почтительно-шпионскую заботу своего окружения. И протягивая донесения или письма очередному гонцу нисколько не сомневался в том, что каждый его адресат, будь то хоть сам герцог Бургундский, тщательно фиксируется и, наверняка, заносится в какой-нибудь список, который потом тому же герцогу на стол и ложится.

Не понимая, что ему делать.., а точнее, занимаясь совсем не тем, чего требовала от него должность коннетабля, Карл и злился, в первую очередь, на Жана Бургундского. Но после убийства в Монтеро, когда прискакавший в Париж гонец сообщил эту новость буквально задыхаясь от гнева, герцог Лотарингский вздрогнул и побледнел вполне искренно. Как рыцарь, как человек, в чьих жилах тоже текла неприкосновенная королевская кровь и, как бывший… Но нет… Семь лет – в детстве большая разница, поэтому закадычными друзьями они никогда не были. Но, перед самым разладом, ещё до турецкой кампании, случился и у них, пусть короткий, но памятный период, когда юность словно сократила разницу в возрасте. И были общие мечты, интересы, надежды… Были такие понятные друг другу амбиции людей, наделённых властью. И была, кажется, дружба, которая потом сломалась под тяжестью тех же амбиций…

Смерть герцога заставила Карла просидеть целый вечер и ночь без сна в своих покоях в Лувре. Разум подсказывал, что надо бы перейти в часовню Сен-Шапель и помолиться, но тело оставалось неподвижным.

Почему дофин решился на это убийство?! Почему мадам Иоланда это позволила? Может быть, герцог Жан и ей пригрозил сжечь Домреми со всеми жителями? Или, не дай Господи, сделал это, и был убит не из политического расчета, а просто потому, что больше не существовало цели, к которой мадам Иоланда стремилась столько лет?!

Все эти соображения, перемешанные с давними добрыми воспоминаниями и с воспоминаниями недавними, совсем недобрыми, привели к тому, что утро после бессонной ночи герцог Лотарингский встретил с настороженностью человека ни в чём неуверенного. И единственное, что ему оставалось – это принимать решения, соотносясь с чувствами и собственной интуицией.

Связываться с мадам Иоландой он пока не решался. Кто знает, насколько далеко продвинулся Бургундец в своих расследованиях и не поставил ли в известность королеву? Возможно, слежка за герцогом всё ещё продолжалась, а новые обстоятельства могли сложиться так, что сомнения в его лояльности перед правящим двором были бы нежелательны. Но интуиция подсказывала – помощь мадам Иоланде надо было оказать. Поэтому, воспользовавшись общей суматохой, герцог, окольными путями, добился освобождения из плена Орлеанского бастарда графа Дюнуа, который, не задерживаясь ни на мгновение, прямиком отправился в лагерь дофина. А потом, с помощью намёков и всякого рода иносказаний, дал понять герцогине Алансонской, что помощь и покровительство для себя и своего сына она, верней всего, найдет не здесь, при королевском дворе, а тоже у дофина. Или, вернее сказать, у герцогини Анжуйской.

Мадам Алансон, которая по матери приходилась кузиной герцогам Бретонским, все намёки поняла прекрасно и осталась очень благодарна. Её одиннадцатилетнего сына Жана тоже, фактически, лишили наследства после смерти отца, погибшего под Азенкуром. Брат Монмута герцог Бэдфордский, изгнал вдову со всех её земель, полученных и мот английского короля в качестве военного трофея. И теперь несчастная герцогиня больше всего боялась, что её сын потребует у короля французского возвращения собственности, а не добившись своего, проявит строптивость и добьётся, в лучшем случае, отлучения от двора, которое означало для них голодную смерть, а в худшем… Ох, об этом герцогиня Алансонская даже думать боялась!

Будучи женщиной совсем не глупой, она не могла не понимать, что скоро весть Париж, а затем, возможно, и Франция, разделят участь её поместий, но ехать к дофину вот так, не имея возможности предложить ни средства, ни военную помощь, не позволяла родовая гордость.

– Я не знаю, на что надеется наш дофин, – сказал как-то в её присутствии Карл Лотарингский. – Возможно, он думает, что герцоги Бретонские окажут ему помощь после того, как мессир Артюр испытал все лишения английского плена. Но, боюсь, желающих выступить посредниками в такого рода переговорах, не найдётся. А напрямую положительный ответ в Пуатье вряд ли получат.

С признательностью взглянув на Карла, мадам Алансон прекрасно поняла, чем может отплатить за покровительство, и через день вместе с сыном тихо покинула Париж. В кармане, подшитом к подкладке камзола юного Жана, они увозили письмо Карла Лотарингского к Иоланде Анжуйской.

Письмо, на всякий случай, самое невинное, больше похожее на рекомендательное, в котором коннетабль Франции просил оказать покровительство и помощь вдове рыцаря, погибшего под Азенкуром. Но под витиевато закрученными фразами слишком холодными и слишком, пожалуй, витиеватыми, мадам Иоланда прочла всё, что ей было нужно – Карл Лотарингский не отступился и не предал. А значит, свадьба Рене состоится, и дофин получит помощь более внушительную, чем та, на которую он мог рассчитывать без Лотарингии…

– Благородная кровь всегда найдёт сердце, к которому надо стремиться, – сказала герцогиня, раскрывая объятья и Жану Алансонскому, и Жану Дюнуа. – Наши враги не думали, что так просчитаются, нанося оплеуху законному наследнику престола. Дети лучших дворян Франции, истреблённых Монмутом под Азенкуром, никогда не согласятся видеть его своим королём.

И она была права. Слабый луч надежды постепенно ширился. Новая волна дворян, не желавших признавать договор в Труа, прибывала и прибывала в Пуатье.

– Наш дофин убил Бургундца, прекрасно понимая, на какое поношение себя обрекает, -говорили они. – Но действовал он с открытым забралом и отстаивал свои права! Такому королю не грех и послужить…

Воодушевление нарастало и делалось тем сильнее, чем больше воинов становилось под знамёна дофина. Особую радость вызвало появление констебля шотландских войск во Франции Джона Стюарта герцога Дарнли, который привёл шеститысячную армию. Покинувший двор, бывший камергер Шарля Безумного Жильбер де Ла Файет армию привести, конечно, не мог, зато сложил к ногам дофина весь свой воинский опыт и искусство военачальника, что, по словам мадам Иоланды, армии стоило…

– Нет, нет, – говорила она Шарлю, глядя из окна самой высокой башни замка на раскинувшиеся по окрестностям шатры и бивуаки, – ты только оступился, мой дорогой, но ещё не упал. Во Франции есть руки, способные тебя поддержать. И у меня ещё есть надежда…

По сведениям, которые она получала, недовольных в стране было много. За пять лет раны, нанесённые под Азенкуром, не затянулись. А тут ещё прошёл слух, что вначале лета английский король, получив всё, чего хотел, величаво отбыл в Лондон, чтобы полностью отдаться подготовке крестового похода. Вместо себя, в Париже, с безумным королём и безразличной ко всему королевой, он оставил брата– герцога Бэдфордского – который, фактически, стал новым правителем страны и к началу осени уже успел показать хозяйские зубы всем, кто имел несчастье потерять близких под Азенкуром или выражал сочувствие дофину.