Жанна дАрк из рода Валуа. Книга 2

– Я подумаю, – повторил герцог более мягко. – И обязательно дам вам знать о любом своем решении.

С большой неохотой, озаботившийся ещё и скрытой угрозой со стороны планов мадам Иоланды, Филипп стал собираться в дорогу, прикидывая, что лезть открыто в это дело, пожалуй, не стоит, иначе можно и секирой по голове получить. Но обезопаситься крепкими союзниками стоило. Поэтому, припрятав пока бумаги Жана Бургундского в надежное место и, не затягивая надолго сборы, герцог с Кошоном прибыли в Труа 22 марта. А потом, почти месяц дожидались приезда английского короля, регулярно встречаясь и обдумывая дальнейшие действия.

– Полагаю, нам следует на время затаиться, – тихо проговорил Филипп, когда, после подписания договора, Кошон протолкался к нему сквозь толпу придворных. —Посмотрим, что будет дальше, а там сориентируемся и решим. Скорей всего, в Пуатье не задержатся и поднимут голос, чтобы заявить какой-нибудь протест, и нам нужно очень весомо и так, чтобы не забывалось, напоминать им об убийстве моего отца, упирая на то, что этот поступок несовместим с королевским достоинством. Пусть помнят… Помнят не только они, но и вся Европа! И пусть даже не попробуют призвать свою Деву! Я стану первым, кто бросит в неё камень…

– Это легко устроить, ваша светлость, – убедительно кивнул Кошон. – Может быть, вам следует уже теперь обратиться к королю с прошением об удовлетворении за убийство герцога Жана. А я берусь устроить, чтобы прошение огласили в королевской судебной палате и повторно осудили дофина уже королевским судом…

– Нет, пока рано, – ответил Филипп. – Но предложение дельное…

Он осмотрел зал, где разряженные в пух и прах дворяне все ещё подобострастно толпились возле Монмута и, подавив в себе, вполне понятное нежелание признавать ошибки, всё-таки выговорил то, что Кошон так страстно желал от него услышать:

– Не скрою, ваше преподобие, вы действительно были очень полезны моему отцу, и были бы полезны так же и мне, не обременяй вас многочисленные должности. Но, если при случае, когда-нибудь…

– Ни слова больше, ваша светлость! – оборвал его Кошон, скрывая радость под смирением и скорбью. – Моя преданность вашему дому останется неизменной. И, если судьбе будет угодно вознести меня ещё выше.., если, скажем, когда-нибудь, я получу епископский сан.., интересы вашего семейства всегда будут для меня приоритетными и обязательными к исполнению.

В ответ Филипп только легко усмехнулся.

– Аминь… Это тоже не трудно устроить.

* * *

Молодой герцог сдержал обещание, убив сразу двух зайцев.

Чтобы не сидеть сложа руки, он укреплял своё влияние, где только мог, и пробивал должности для своих людей там, где желал. А желал он, в частности, крупнейшего диоцеза на севере Франции, который простирался от Бове до Компьеня, и где место епископа пустовало уже почти год. Таким образом, в августе, 21-го числа двадцатого года, на освободившуюся после смерти канцлера Франции должность епископа города Бове был назначен Пьер Кошон.

Городской клир выразил было недовольство, но как-то быстро притих, хотя основания для недовольства были существенные. Человек, фактически без роду и племени, получал назначение, которое давало ему звание пэра Франции от духовного сословия и вменяло в обязанность присутствовать на коронационных торжествах. Подобные привилегии были приличны канцлеру, а не какому-то Кошону! Но назначение, тем не менее, состоялось, и в декабре новоиспеченный епископ Бовесский, обросший целой свитой, положенной ему по должности, уже сопровождал короля Шарля и короля Генри Монмута во время их торжественного въезда в Париж.

Смотрел епископ на всех гордо и непреклонно. Через три дня ему предстояло выполнить своё обещание и огласить в королевской судебной палате прошение герцога Филиппа о «предоставлении ему удовлетворения за убийство отца». Но для епископа Кошона сделать это было теперь не столько хлопотно, сколько приятно.

Даже от Жана Бургундского, светлой памяти благодетеля, не получал он таких почестей, которые сыпались ныне с благодарных рук дальновидного Филиппа. Всего неделю назад – неслыханная честь! – герцог принял приглашение Кошона на обед и был очень доволен тем, что подавали его любимую рыбу под соусом, сладкое вино с корицей и фрукты, орошенные вином. Там же, на обеде, во всеуслышание, Филипп заявил, что намерен, прямо за этим столом, держать свой герцогский совет, потому что «все, кто нужен, присутствуют». И поручил красному от удовольствия Кошону, составить тот документ, который, как раз, и следовало огласить в судебной палате через три дня. А ещё через месяц герцог Бургундский пообещал возглавить процессию торжественного въезда самого Кошона в Бове, что значительно поднимет престиж нового епископа в глазах местных клириков!

Так что теперь, поднимая благословляющие руки над толпой, сбежавшейся приветствовать сразу двух королей, преподобный Пьер думал, что такого мира и покоя, которые ныне воцарились в его душе, не бывает, наверное, даже у святых. Сбылась вожделенная мечта! И тут же появилась новая, до которой тоже рукой подать, потому что летом, если верить де Ринелю, когда Монмут с молодой супругой отправится в Лондон, чтобы начать подготовку крестового похода на Святую землю, возможно.., ох, как возможно! … он возьмёт с собой и Пьера Кошона в качестве советника!

И душа епископа Бовесского ликовала, возносясь выше ангельских голосов певчих из часовни Сен-Шапель.

Пуатье

После убийства Жана Бургундского первым бессознательным порывом мадам Иоланды было уехать обратно в Анжу и «отвратить свой лик от дома дофинова» и ото всей сплотившейся вокруг него коалиции. Но потрясение, как результат рухнувшего плана – такого продуманного, выношенного, подготовленного с ювелирным расчетом– оказалось настолько велико, что буквально «обездвижило» герцогиню на несколько дней. Она только и могла, что молча выслушивать сбивчивые оправдания Шарля, которые сводились, в основном, к одному: «Он угрожал вам, матушка»; потом высокопарные объяснения де Жиака: «Нанесённое оскорбление метило не в меня, мадам, а в наследника престола. Вы бы видели, как нагло Бургундец повёл себя при встрече…»; покаянные извинения Дю Шастеля, которого «даже не взяли навстречу, не то, чтобы поставить в известность о заговоре». И только один раз, видимо совсем забывшись от боли неожиданного удара, она обернулась к Рене и с горечью спросила:

– Ты куда смотрел?

Но осеклась и тут, увидев в глазах сына сожаление и невысказанный упрёк. Кто, кто, а он не имел к произошедшему никакого отношения, потому что приехал ненамного раньше матери.

«Надо было ввести его в парламент, – запоздало подумала мадам Иоланда. – Уж Рене не дал бы этим интриганам разгуляться…». А теперь, что ж… Проводить дознания и выяснять, кто, что делал, почему и зачем, было уже поздно. Дело сделано. И сделано топорно во всех смыслах.

Срочно вернувшийся в Пуатье герцог де Бар предлагал какие-то слабые меры, призванные хоть как-то загладить ситуацию, и даже советовал обратиться к папе, упирая на то, что вопрос о тираноубийстве был не так давно решён им положительно. Номадам Иоланда безнадёжно качала головой. О каком папе могла идти речь, если своей тиарой Мартин Пятый был целиком обязан герцогу Бургундскому?!

– Мы только разозлим его напоминанием о тяжбе по поводу тираноубийства, и заставим принять сторону английского короля в вопросе престолонаследования. Вы сами знаете, дядя, каким благочестивым считают Монмута в Европе, и папа только выиграет поддерживая его против дофина-убийцы.

Целую неделю герцогиня находилась в бездействии, медленно, как после смерти мужа, возвращаясь к активной жизни и прикидывая, что в создавшейся ситуации можно сделать. И, хотя очевидно было, что сделать ничего уже нельзя, мадам Иоланда нашла-таки выход – начать всё сначала. Начать, хотя бы, исходя из имеющихся реалий и, стараясь подготовиться к любому, даже самому плохому, обороту дела. Предупреждён, значит вооружён! А предугадать следующие шаги противников было не так уж и сложно, и надо было лишь определиться, насколько далеко они готовы зайти?