Вольф Мессинг

Я не стал нарушать традицию и после каждой партии расплачивался купюрами, которые мне в целостности и сохранности вернули после разговора с Гобуловым. Доставил их мне наш давний знакомый Кац, но это к слову.

Правда, первую партию Мессинг выиграл, хотя до этого момента он всего два раза в жизни двигал фигуры. Победу я выудил из самого Айвазяна.

Надо было видеть этого, до мозга костей пропитанного обидой материалиста, когда он получил мат. Он улегся на кровать и, сдерживая дыхание, принялся успокаивать себя — (слюшай, он правил не знает!! Дикий человек! Совсем варвар!.. Идеалист!!). Потом долго обдумывал, как бы заполучить в свое распоряжение «эту хитрожопую прониру» и в компании с Гнилощукиным разобраться ним «по каждому пункту обвинения». Собственная фантазия увлекла его, сгладила неудачу. Разборку они бы начали с незнания правил, затем по очереди, до идеалиста.

От реванша он, будучи в оскорбленном состоянии, отказался, буркнул, что отдаст деньги «скоро». Завтра, например. Однако я настоял — не дело ответственному работнику праздновать труса. Кавказец взвился до небес, сбросил доску и фигуры на пол и заорал.

— Слюшай, какой шайтан тебе нужно?!

На его крик тут же прибежала медсестра. Увидев девушку, он, указывая на доску, грубо приказал.

— Расставляй!..

Я не успел опомниться, как медсестра бросилась к доске, подняла ее с пола и начала поспешно ставить фигуры.

Это тоже факт, который следовало учесть при работе с Айвазяном.

Вторую партию я, конечно, проиграл, чем привел соседа в восторженное состояние — теперь ему не надо было отдавать долг. Когда я проиграл и следующую партию и тут же расплатился, капитан совсем размяк и в скобках добрым словом помянул новосибирских чекистов, приславших в Ташкент такого жирного, набитого купюрами индюка как Мессинг.

Находясь в усиленном нервном поиске, я, переставляя фигуры, позволял себе только на мгновение отвлекаться на посторонние соображения. Однажды, когда этот кавказский кабан по поводу наших потерь на фронте мимоходом упомянул, что войны без жертв не бывает и русские бабы еще нарожают, я едва сдержался. Очень хотелось молча, как медиум индуктору, врезать Айвазяну по непознанному в его психике и одним махом отомстить за тех, кто замерзал на снегу, кто бросался под танки и на амбразуры, кто подрывал себя и врагов последней гранатой. Я вспомнил о летчике, который на подаренном Мессингом самолете, ежедневно рискует жизнью, и сосредоточился на том, чтобы любой ценой победить врага на своем — третьем — фронте.

Я не имел права отдавать им Мессинга! Мне нельзя было сдаваться в плен. Я был полон будущим.

По мысленному, в скобках, свидетельству Айвазяна, его покровитель, а также весь руководящий состав местного наркомата внутренних дел, прокляли новосибирских чекистов задолго до того, как мы встретились в больничной палате. Вот что мне удалось выудить у «хитрожопого особиста». Сибирские следопыты, по-видимому, решили любой ценой избавиться от надоедливого и странного гастролера, имевшего неясные связи в Москве. При первой же возможности они сбагрили Мессинга в Ташкент. В сопроводиловке было сказано, что этот «В. Г. Мессинг прекрасно зарекомендовал себя и готов к сотрудничеству. Разбирается в «польском вопросе» — и точка. Начальник Новосибирского управления и не подумал предупредить Гобулова, что этим типом интересуется Москва, а без наводки как работать?

Что касается Москвы, то голосом зовущего, лучом маяка прозвучала мелькнувшая в голове Айвазяна фамилия «Маленков». [83]Все остальное оказалось делом техники. Наобум слопав пешку соседа, я, потирая руки, вслух порадовался — пешки тоже не орешки. Взорливший особист тут же взял моего слона. Я изобразил полное недоумение и, не скрывая обиды, заявил.

— Предупреждать надо! В Москве так не поступают! Москва — большой город!! — после чего, в назиданье, завел разговор о своих выступлениях в столице и о том, с какими большими людьми мне приходилось там встречаться. С Маленковым, например.

Айвазян сглотнул наживку. Не скрывая изумления, он поинтересовался — неужели я знаком с самим Маленковым?

— Как же, — ответил я, — мы познакомились с Георгием Максимилиановичем на даче Иосифа Виссарионовича.

Этот ход решил дело. Айвазян застыл и некоторое время сидел, как ватный, усиленно соображая — сразу бежать к Гобулову и сообщить ему, что пронира бывал на даче хозяина, или прикинуться дурачком и попытаться выведать, когда и по какому случаю тот был вызван в Кунцево.

Наконец он решил, что будет лучше продолжить разговор. Чтобы добиться цели, он решил выложить что-нибудь из того, чем поделился вернувшийся из Москвы Гобулов. Пусть пронира убедится, он тоже лаваш без шашлыка не ест! Сосед согласился: «кто спорит, Москва — большой город», и «там есть люди, которые как вершины, далеко смотрят. Но не долго».

— Это почему же? — удивился я.

— Буря в Москве, дорогой, — по секрету сообщил Айвазян. — Большая буря. После поражения в Крыму, и под Харьковом, знаешь, в Ставке такие головы полетели…

Понизив голос, Айвазян рассказал о скандале, которые всю весну и лето сотрясал кремлевские верхи.

Всесильного Мехлиса, [84]явившегося на доклад к вождю с кляузой на Козлова, командующего разгромленным Крымским фронтом, Сталин встретил убийственным: «Будь ты проклят!»

— Слюшай, зачем кляузничать? — возмутился Айвазян. — Мехлис сам член военного совета фронта, а поступил как грязный ишак. Устраивал длинные, нюдные совещания, давал ценные указания, а к работе разведки слушать не хотел. А ведь разведка за день предупредила — завтра немец ударит.

Маршалу Тимошенко досталось за поражение под Харьковом, но самый грозный разнос ждал его после того, как в Москве стало известно о предательстве Власова. [85]

— Причем здесь Власов и поражение под Харьковом? — не понял я.

— Ты не знаешь? Тогда слюшай нашот маршал Тимошенко. Он, безмозглый баран, твой Тимошенко. Вай-вай-вай, он Власову был как отец родной! А Власов, сам знаешь, какая змеюка оказался.

Перевожу на русский язык. После окружения наших войск под Харьковом, где в плен попало около двухсот сорока тысяч человек, более тысячи танков и двух тысяч орудий, немцы двинулись к Сталинграду и на Кавказ. Сталин тяжело переживал эту неудачу, лишившую Красную армию большей части подготовленных за зиму оперативно-стратегических резервов. Но куда большую ярость вызвала у вождя новость о предательстве Власова. Эта измена оказалась последней каплей, решившей судьбу Тимошенко. Вождь гневно напомнил ему как в сороковом году именно с подачи Тимошенко Власова объявили командиром лучшей дивизии в Красной армии. Досталось также Жукову, тогда же подписавшему отличную служебную характеристику изменнику.

Теперь, со слов Айвазяна, в Кремле главным вопросом стал кадровый. Слетел со всех постов маршал Кулик. [86]Мехлиса сняли с должности начальника Политуправления Красной Армии и разжаловали до бригадного комиссара. Командующий Крымским фронтом Козлов разжалован до генерал-майора и отправлен командовать 24-ой армией. Кувырнулся давний протеже Сталина, генерал-лейтенант Г. Г. Соколов, еще до назначения Власова загнавший 2-ю ударную армию в болота. Он пришел в Красную армию с должности заместителя наркома внутренних дел. За дело брался горячо, давал любые обещания. [87]На практике же у него ничего не получалось.

Одним словом, дым стоит коромыслом. Теперь, как поделился Айвазян, пришло время новых людей.

— Слюшай, знаешь, кто всплыл первым? Какой-то Говоров. Представляешь!

Сосед дал мне время прочувствовать, что творится в советском королевстве, затем закончил.

— Этот Говоров написал письмо Сталину, призвал его отменить комиссаров, ввести строгих началников, [88]поднять дисциплину среди командиров и смелее выдвигать новых людей. Представляешь, на что замахнулся?