Генерал Ермолов

Фёдор чуял: есаул пристально смотрит на него и даже слегка тычет в бок носком сапога, открыл глаза.

   — Гляди-тка, глаза отворил! — сказал кто-то.

   — Вставай, вояка, — буркнул Фенев. — Их благородие, капитан Михал Петрович с обозом прибыли. Ночь ночуем, а завтра марш-марш к крепости. Надеемся, что обоз завидев, шайтановы выползни из лесу выйдут. Ввяжемся в бой, а там нам из крепости помогут. Слышишь ли меня, Федя?

   — Слышу, как не слыхать, Пётр Ермолаевич! — Фёдор нашёл в себе силы сесть.

   — А чего не отвечаешь? — Фенев, звеня шпорами, уселся рядом с ним на землю, шашку положил поперёк коленей. — Конь твой ждёт-пождёт, когда седлать его станешь, ко мне пристаёт. А я ему в ответ: ушёл твой всадник. Ушёл и покамест не вернулся...

Фёдор вздрогнул. Холодный пот выступил на лбу его, заструился, разъедая глаза.

   — Чего дрожишь? Вправду болен? — Фенев по-прежнему пристально, с недоверием рассматривал его.

   — Жрать хочу, Петруха. От голодухи заходится тело...

Фёдор надел чистую сорочку белёного льна. Тронул пальцами выпуклую вышивку — голубые васильки и игольчатые, зелёненькие листочки. Машенька вышивала их прошедшею зимой, после Рождества, перед тем, как он ушёл на кардон. Фёдор вспомнил её русую головку, украшенную толстой косой, склонённую над рукоделием в полумраке хаты, уютное печное тепло, колеблющийся огонёк лучины, шумное дыхание скотины в закуте. Казак достал из торока кольчугу. Металл знакомо холодил тело через полотно рубахи. Вроде всё как надо: черкеска, портупея, слева — ножны Митрофании, справа — Волчка. У пояса — кинжал и плеть. У седла — полная патронов лядунница, расчехлённое ружьё, пистолеты. Соколик стоит под седлом, присмиревший, поводит острыми ушами. Поминает, сердечный, своего лошадиного бога в преддверии кровавой схватки.

   — Укороти стремена, — советовал неугомонный Фенев. — Мало ли что. Экий же ты смурной, словно и вправду чёрта узрел прошлой ночью.

Сам есаул с высоты седла обозревал готовящееся к схватке воинство. Конь его мышастой масти, кусачий, как лесной волчара, грыз удила и раздувал ноздри, готовый сию минуту ринуться в атаку.

   — Наконь! — прокричал Кречетов в отдалении.

   — Наконь! — эхом отозвался Фенев.

Обоз уже выполз из леса и медленно катился по открытой местности, громыхая ободьями колёс по неровной дороге. Слева и справа от него рота конных егерей. Делают вид, будто задремали в сёдлах, разморённые утренним теплом. Впереди обоза сам генерал в высоком кивере с пером. Из-под бурки высверкивает золото галунов и аксельбантов. Дурман под ним вышагивает важно, степенно переставляя колонноподобные ноги. Вокруг обоза, как полагается, рыщут казачьи разъезды. До крепости остаётся не более двух вёрст марша по открытому полю. На ярком сентябрьском небе ни облачка. Одно только солнышко смотрит со смеющихся небес на славное воинство, марширующее к верной победе.

   — Помните, ребята, — твердил своё Фенев над ухом у Фёдора. — Как только татарская конница появится из леса — палим из ружей. Единым одним духом палим. Далее — ждём приказа! Выскакиваем на иоле только по сигналу Кречетова, после моего приказа!

   — Эх, не поведутся они! — причитал голос за спиной у Фёдора. — Хоть и нехристи, а всё ж не такие дураки!

Сначала прогремел пушечный залп. Опушка леса справа от того места, где расположилась сотня Фенева, украсилась нарядными дымами. Фёдор не сумел проследить за полётом ядер, но одно из них метко угодило в цель. Одна из повозок в середине обоза высоко подскочила в воздух. Тело возницы, доски бортов и пола, колеса, вращаясь, взлетели в воздух в клубах чёрного дыма. Волы, истошно вопя, кинулись в сторону. Они волокли за собой переломанные оглобли. На изогнутых рогах одного из них повис клок окровавленной одежды.

Вслед за первым грянул второй залп. Ему отозвались пушки с бастионов крепости. Обоз ускорил движение, в то время как сопровождавшие его всадники, развернули коней в сторону леса, ожидая атаки.

   — Ружья к бою! — скомандовал Кречетов.

   — Ружья к бою! — повторил Фенев. — Целься!

В это время вражеская конница выскочила из леса. Всадники неслись по направлению к обозу, перескакивая через пни и поваленные деревья. Навстречу им со стороны обоза летели пули. Всё смешалось: истошный вой всадников, скачущих в атаку, ружейная пальба, крики раненых людей и лошадей.

   — Целься как следует, ребята! — крикнул Фенев. — Пли!

И он опустил вниз воздетое к небу лезвие шашки. Грянул залп.

   — Заряжай! — орал Фенев. — Пли!

Фёдор успел заметить, как одна из вражеских лошадей сбилась с шага, запнулась. Передние ноги её подогнулись. На всём скаку она ударилась грудью о землю, выбрасывая из седла мёртвое тело всадника.

   — Пики к бою! — скомандовал Кречетов.

   — Шашки долой! — в унисон ему отозвался Фенев, давая шпоры коню.

Соколик летел над полем, подобно хищной птице, своей тёзке, едва касаясь земли. На скаку Фёдор успел сделать ещё несколько выстрелов из ружья. Он неизменно метко попадал в цель. Последняя из выпущенных им пуль вошла вражескому коню в лоб, как раз между ушей. Всадник убитого коня оказался отменным ловкачом. Перелетев через голову павшего замертво животного, он ухитрился приземлиться на ноги, успел выстрелить. Фёдор слышал, как пуля пролетела над самой его головой, заставляя склониться ниже к шее Соколика. Они стремительно сближались. Фёдор видел перед собой искажённое яростью и страхом лицо горца. Соколик шёл на врага грудью, высоко вздымая передние копыта. Фёдор встал на стременах, выстрелил, не прицеливаясь. Пуля вошла противнику в лоб, вонзилась в мех лохматой папахи, выбивая наружу алые брызги. Соколик прянул в сторону, вынося всадника из-под шашечного удара другого врага.

Конь и его всадник носились по смертному полю, часто меняя направление движения, настигая убегающих врагов, уворачиваясь от ударов, неся смерть и увечье врагам. Пули щадили обоих, рассекая пространство над их головами, выбивая фонтаны щепы из тел поваленных деревьев, увязая в пропитанной кровью земле под ногами Соколика. Лезвия Волчка и Митрофании мелькали в лучах яркого солнца, неся смерть и увечье врагам. Вой, визг, свист пуль, лязг металла о металл, крики раненых и конское ржание оглушали Фёдора. Он потерял папаху, черкеска на его плечах была рассечена в нескольких местах сабельными ударами. Кольца кольчуги матово блестели в прорехах сукна. Лицо и руки его покрывала кровь врагов.

Бывает так, что бой утихает внезапно и воин, лишь мгновение назад одержимый азартом схватки, оказывается один на один с пустотой.

Фёдор и Соколик — оба в немом оцепенении смотрели на закованного в латы всадника. Он нёсся прямо на них. Оружие своё — огромную палицу — он держал в правой руке, на отлёте. Левой рукой он сжимал щит. Фёдор не мог отвести взгляда от изображения на щите: вооружённый длинным копьём всадник убивал извивающегося гада. Конь его попирает копытами тело раненого ящера. Фёдор оцепенел.

«Святой Георгий? Христианин?» — мысль мелькнула перед тем, как удар в грудь лишил казака способности дышать. Мир перевернулся, глаза застлала кровавая муть, Фёдор широко открыл рот, пытаясь сделать вдох. Второй удар, в спину, выбив из лёгких остатки воздуха, позволил сделать короткий, судорожный вдох. В глазах прояснилось. Фёдор увидел синее небо. Белое облачко на нём очертаниями походило на певчую пташку-зяблика.

— Вставай, чего разлёгся? — услышал он знакомый голос, увидел стройные ноги и склонившуюся к нему знакомую морду Пересвета. — Да не маши ж ты шашкой, коня изранишь! Вставай, вставай! Стоять можешь — значит, цел, братишка, — ворчал Алёшка Супрунов.