Доктор Есениус

— А!.. — торжествующе протянул ректор.

Одно это восклицание объяснило Есениусу больше, чем если бы ректор произнес длинную речь. Восклицание ректора означало: «Теперь ты у меня в руках. Ты думаешь, я поверю твоей отговорке?» А возможно, оно говорило еще и о другом: «Теперь, когда мы дадим тебе по рукам, ты недолго останешься на хлебах у императорской милости».

Насладившись своим триумфом, ректор продолжал следствие:

— Самое удивительное и странное, что столь важный документ вы не взяли с собой на новую службу, а еще удивительнее, что вы сами признаетесь в том, что не имеете диплома, взамен его только какое-то подтверждение… Насколько я знаю, и в Италии каждому доктору при окончании университета выдают докторский диплом. Почему же вы его не получили?

Теперь ректор был настолько убежден в своей правоте, что нисколько не сомневался, как вести себя с подобным самозванцем. Только одно сбивало его с толку: этот бесспорный лжец держится удивительно — он не теряет уверенности и достоинства. Видно, он повидал свет, это стреляный воробей. Тем больше будет заслуга ректора, если он выведет его на чистую воду.

— Вы правы, ваша магнифиценция, доктора получают дипломы и в Падуе. Должен был получить и я. Только получение диплома было связано с присягой; я должен был присягнуть на верность императору и папе. Императору я принес присягу без размышлений, но от второй присяги отказался. Я протестант, и это противоречило бы моей совести.

Говоря, Есениус смотрел прямо в глаза ректору.

Эта уверенность несколько сбила ректора. Неужели его суждение об этом человеке было ошибочно?

— Вы были единственным протестантом из тех, кто кончил курс вместе с вами?

— Нет, нас было четверо.

— И остальные тоже отказались присягать?

Оба вопроса ректора были произнесены торопливо, один за другим, весь разговор шел стремительно.

Есениус ответил не сразу. Наконец он негромко сказал:

— Трое других присягнули и папе.

Ректор ожидал отговорок, стремления вывернуться, а этот чужеземный доктор обезоружил его своей искренностью. Ведь он говорит себе же во вред. Если он отказался присягать папе, значит, он является закоренелым еретиком.

— Вы не жалели позднее, что поступили столь легкомысленно? Разве у вас не было до сих пор неприятностей из-за вашего Диплома?

— И сколько! — ответил с горькой усмешкой Есениус. — В Виттенберге некоторые тамошние профессора обвинили меня в том, что я не имею права преподавать в университете. Тогда я потребовал из Падуи подтверждение в том, что я кончил учение, и его подписали все принимавшие экзамены профессора… Как только жена приедет из Праги, я представлю вам эту бумагу.

Ректор поглаживал длинную бороду и с любопытством разглядывал гостя. Его взгляд уже смягчился. Ректор умел уважать чужие взгляды и потому при всей недоброжелательности к иноверцам не мог подавить в себе симпатию к человеку, который сам выбрал себе нелегкий путь с препятствиями чтобы только не поступить против своей совести.

Но ректор еще не избавился от всех сомнений.

— Чем вы можете подтвердить правдивость ваших слов? — спросил он.

— Я мог бы просить поручиться за меня его милость канцлера Лобковица, который вместе со мною учился в Падуанском университете. Однако это продлилось бы ровно столько же, сколько займет путь моей жены из Праги. Я могу вам предложить только мое честное слово.

— Хорошо. Принимаю, — ответил ректор почти дружелюбно и добавил: — Только напишите в Прагу немедленно.

Самыми опасными при венском дворе людьми были трое верных слуг короля: первый министр и доверенное лицо Матиаша архиепископ Кесл и два шута, Нелло и Агрион. Кесл обладал почти неограниченной властью, Нелло был любимцем Матиаша, а Агриона боялись за его острый язык.

Есениусу не раз приходилось встречаться с шутами во дворце.

Все королевские гости боялись Агриона, потому что он не щадил никого, кто попадался ему на язык. Никто не знал, откуда у него такое имя — Агрион, что значит по-латыни «стрекоза». Шут обладал остротой ума, соединенной с редким даром речи. Его слова жгли, как крапива. Для большинства людей его физические недостатки были лишь поводом для насмешек. Они смеялись над ним, а он платил им тем же, да еще с лихвой.

Возможно, Есениус был единственным, кто видел в Агрионе человека. Обездоленного, несчастного человека, который ни разу не испытал человеческого участия и целебной силы любви. Ни словом, ни взглядом не дал Есениус почувствовать карлику, что считает его не таким, как все прочие люди.

Агрион, в свою очередь, платил доктору привязанностью. Возможно, эта симпатия и привела как-то Агриона к Есениусу.

Застенчиво, как люди, не привыкшие ходить к врачам, после долгих околичностей он высказал наконец цель своего визита.

— Бог так отметил меня, — начал он, указывая на свои горб, — что я служу людям лишь предметом для насмешек. Помогите мне. Избавьте меня от горба. Я хорошо заплачу!

И он доверчиво посмотрел на Есениуса, уверенный, что доктор может помочь ему.

А доктору стало грустно оттого, что он должен был обмануть доверие карлика.

— Мне очень жаль, Агрион, но я должен огорчить тебя. Твой недуг неизлечим. Нашей науке неизвестно средство, способное выпрямить твой позвоночник.

Агрион все еще не терял надежды.

— Если бы вы хоть попробовали, доктор! — сказал он умоляюще. — Я думаю, можно как-нибудь вытянуть тело…

Грустная улыбка врача лишила Агриона последней надежды.

— Это была бы опасная попытка, Агрион, без малейшей надежды на благоприятный исход. Ты должен примириться с судьбой. Вооружись терпением и силой, которые помогут тебе противостоять людской злобе.

Карлик ушел, низко склонив голову. Слова доктора так огорчили его, что он словно стал еще меньше ростом.

Несколько дней Есениуса не покидало тяжелое чувство. Он долго не встречал Агриона и думал, что шут избегает его.

А потом, занятый работой, и совсем забыл о горбуне.

— Вы слышали, Агрион умер? — спросил его как-то королевский камердинер.

— Не может быть! — воскликнул пораженный Есениус. — Что с ним случилось?

— Какой-то доктор Гофбауэр…

При упоминании этого имени недоброе предчувствие овладело Есениусом. Он схватил камердинера за плечо и проговорил взволнованно:

— Доктор Гофбауэр? Этот… Ох, плохо же я позаботился о несчастном Агрионе! Что он сделал?

Камердинер рассказал:

— Агрион уже давно искал доктора, который бы согласился вылечить ему горб. Наконец ему попался Гофбауэр, который утверждал, что в древности выпрямляли горбатых, привязывая их к лестнице и бросая эту лестницу с крыши на землю…

— Да, Гиппократ упоминает об этом. Это называлось — потрясение. Лестницу обкладывали подушками, чтобы больной не ушибся, и так бросали его с крыши. При падении на землю пациент, привязанный к лестнице, испытывал якобы такой толчок, что позвонки сами принимали должное положение.

— Ну да, — живо откликнулся камердинер, — так и Гофбауэр обещал вылечить Агриона. Бедняга горбун поверил ему…

— …и заплатил за это жизнью. Да ведь это убийство!

— Все так и говорят, что это убийство. Его величество король приказал арестовать Гофбауэра. Он уже заключен в темницу и ожидает суда.

При дворе обсуждали это событие. Все жалели доверчивого карлика и ругали неуча-врача.

— Этому проходимцу еще повезло, что он проломил затылок Агриону, а не Нелло. Этого король бы ему не простил.

Так рассуждали при дворе, с напряжением ожидая, какая судьба постигнет Гофбауэра.

Есениус был приглашен на суд.

Еще прежде, чем он получил это приглашение, ему пришлось немало подумать о происшествии, стараясь стать на место судьи. Гофбауэр виновен, это бесспорно, но в какой мере?

Это должен установить суд.

Гофбауэра обвинили в убийстве. Когда судья предоставил маленькому доктору слово, он очень подробно объяснил сущность лечения и привел выдержки из древних авторов, говорящие о благоприятных исходах этой операции. Свою защитительную речь Гофбауэр заключил торжественным призывом к совести судей и всех присутствующих: