Доктор Есениус

Обманутый жизнью отшельник доживал последние месяцы своей жизни. Что еще его удерживало на земле? Отблеск прежней императорской власти? Чарующе прекрасный город, раскинувшийся по обеим сторонам Влтавы, собрания редкостей в Испанском зале, чистокровные арабские лошади в мраморных конюшнях или лев Магомет, который тосковал по теплому солнцу своей африканской родины? Кто знает… Никто не мог разобраться в думах императора. А менее всего он сам.

К свисту январского ветра, сотрясавшего окна императорского рабочего кабинета, примешивался другой звук: глухое рычание льва. Днем оно еще кое-как заглушалось остальными звуками, которые неслись со двора или из оленьего рва, но ночью — ночью это было страшно! Все живое погружалось в сон, воцарялась тишина. Кроме стражи, бодрствовали лишь император и лев. Любимый лев Рудольфа Магомет. Слух императора был чувствителен к львиному рычанию, как — грех сравнить — слух матери к плачу ребенка. И этот милый звук навевал на него приятные сны. Но если раньше в голосе Магомета слышалась хищная сила, мощное желание жизни, то теперь это был уже не победоносный рев царя зверей, но болезненное завывание, в котором слышался плач.

— Магомет зовет императора, — шепотом передавали друг другу испуганные слуги, которым известно было предсказание Тихо Браге, сделанное двенадцать лет назад. Браге сказал тогда императору, что, когда погибнет лев, умрет и император.

Легковерный монарх верил предсказанию и с того времени, как Магомет заболел, не знал ни минуты покоя. Уже несколько раз Рудольф покушался на самоубийство, а теперь впал в другую крайность: он был охвачен великой жаждой жизни. После долгого перерыва император снова призвал своих врачей, терпеливо дал осмотреть себя и стал принимать все лекарства, которые они выписали.

Но больше, чем о себе, беспокоился император о своем льве.

— Дайте ему наилучшего мяса, которое только можно достать. И не сырым, пусть повар приготовит лучшие кушанья.

Напрасно камердинер твердил, что лев охотнее ест сырое мясо, — император настаивал на своем. Он отменил приказ только тогда, когда ему доложили, что Магомет не притронулся к жареному мясу.

Врачи с опасением следили за ходом болезни императора. Она словно действительно была связана с болезнью животного.

Однажды император призвал Есениуса и приказал:

— Пойдите в зверинец и осмотрите Магомета.

Есениус не успел скрыть удивление, но император поспешил успокоить его:

— Не бойтесь, с вами пойдет укротительница Пылманова. В ее присутствии Магомет ничего вам не сделает. Ступайте, доктор, осмотрите его. А потом выпишите хорошее лекарство. Сделайте все, чтобы он выздоровел.

Есениус не мог не повиноваться приказу своего господина.

Он отправился в зверинец и поговорил с укротительницей. От нее он узнал, что лев очень стар и для продления его жизни лекарства нет. Но для успокоения императора он велел приготовить лекарство и от монаршего имени приказал укротительнице подмешивать его в пищу Магомета.

И все чаще повторяли придворные и челядь:

— Лев зовет императора.

Восемнадцатого января Магомет издох. Слуги и камердинеры боялись объявить императору горестную для него весть. Но ее Нельзя было утаить — император отличал голос Магомета от голосов остальных львов. И ему сказали правду.

Он принял ее, как решение судьбы, перестал принимать лекарства, перестал слушать докторов.

— Что будем делать с его императорской милостью? — спросил озабоченный доктор Руланд Есениуса.

Тот пожал плечами:

— Мы должны постараться отвлечь императора от мрачных мыслей. Наконец, Тихо Браге мог ошибиться при составлении гороскопа.

Император слушал уговоры врачей, но не верил им. Он не мог забыть предсказание Тихо Браге.

— Неужели вера в это предсказание столь пагубно влияет на императора? — усомнился Михаловиц, когда Есениус рассказал ему, что состояние Рудольфа все ухудшается.

— Возможно, на здорового человека это так бы не повлияло, но не забывайте, что император болен. Очень болен. Физически и душевно. До сих пор он был полон желания жить, жить и жить. Теперь его воля ослабла. Император убежден, что должен умереть, и примирился с этим, как с чем-то неотвратимым.

— А что дальше?

— Боюсь, что предсказание Браге исполнится. Всему причиной суеверие императора.

В ночь на 20 января памятного 1612 года всем приближенным императора стало очевидно, что близится конец.

Императорская опочивальня наполнилась людьми. Катарина Страдова бодрствовала у постели умирающего всю ночь. Кроме нее, при императоре находились оба личных врача, исповедник и главный камердинер.

В опочивальне было натоплено. Окна не открывались с самого начала болезни Рудольфа. Спертый воздух был насыщен запахами лекарств. Дышать было трудно, но никому даже в голову не пришло отворить окно.

Врачи видели, что их помощь уже не нужна, поэтому они взглядом дали знак исповеднику приступать к своим обязанностям. Исповедник попытался уговорить умирающего, чтобы он причастился святых тайн. Но Рудольф не хотел даже слушать об этом. Хотя он как будто примирился с мыслью о смерти, ему хотелось отдалить этот момент настолько, насколько это будет возможно.

— Мы хотели бы кое-что спросить у вас, падре, — шепотом, с трудом произнес он и сделал знак капуцину, чтобы тот ближе подошел к постели.

— Извольте, ваше императорское величество. — Исповедник наклонился к Рудольфу.

По лицу императора было видно, с каким напряжением собирает он свои ускользающие мысли.

— Скажите нам, падре, будем ли мы потом… когда… когда наша душа покинет свою смертную оболочку… останусь я тогда императором?

Так вот какие сомнения мучат императора в последние часы жизни!

Что исповедник может ответить ему?

Он старается выбраться из этой мышеловки, делая вид, что не понял вопрос Рудольфа.

— Телесной оболочке вашего величества будут оказаны почести, какие положено.

Нетерпеливый взгляд императора свидетельствует о том, что умирающий не хочет дать обмануть себя. Он требует ответа.

— Нас не занимает телесная оболочка, мы говорим о душе. Душа! Что будет с душой? Будут ли ей и там оказывать императорские почести?

С напряженным ожиданием смотрит он на исповедника и не замечает, что в глазах священнослужителя возникает ужас перед таким богохульством.

— Праведные души будут вкушать столь неизмеримое блаженство, что все земные блага — лишь слабый отблеск его. Скажем, как нельзя огонек свечи сравнивать с солнцем.

Ответ священника немного успокоил императора. Он прикрыл глаза и облегченно вздохнул.

Капуцин пожелал использовать эту смену настроения, чтобы еще раз попытаться уговорить императора:

— Но вечного блаженства могут удостоиться только души, которые оставят бремя своих грехов на этом свете…

— Бремя грехов… — повторил император шепотом, как будто бы хотел постигнуть весь огромный смысл этих слов.

Наконец он кивнул. Это было едва заметное движение, но исповедник увидел его.

Все присутствующие опустились на колени, и капуцин дал императору последнее причастие.

После обряда главный камердинер приблизился к Есениусу и спросил его тихо:

— Проживет ли император до утра? Или разбудить верховного канцлера? При последних минутах государя должен присутствовать первый сановник…

— Лучше, если вы разбудите его.

После этого Есениус подошел к Катарине Страдовой, отозвал ее от постели умирающего и сказал вполголоса:

— Если бы принцы и принцессы пожелали проститься…

— Уже? — спросила Страдова, и ее прекрасные глаза наполнились слезами.

Император едва воспринимал окружающее. Сознание возвращалось к нему только временами, подобно волнам прибоя, набегающим на морской берег.

Священник опустился на колени и читал вполголоса молитву.

Пришли дети императора и попрощались с отцом. Никто не скрывал больше слез. Даже верховный канцлер Лобковиц.

Есениус напряженно следил за лицом императора. Губы уже онемели, но сердце еще отбивало редкие удары.