Гибель Византии (сборник)

Логофет поднес царю на серебряном блюде золотую цепь, украшенную драгоценными камнями. Император собственноручно возложил цепь на Михаила. Логофет провозгласил, что царь жалует Михаила чином протоспафария, и опять пропели многолетие. Царь сошел с трона и, сопровождаемый свитой, прошел в спальню, прилегавшую к хрисотриклипу.

— Ну, ты доволен? — спросил Иоанн, выходя с братом после церемонии.

— Теперь доволен, что все закончилось, а было не по себе. Какая красивая цепь! — Михаил, как ребенок, не мог оторваться от блестевшего на груди золота. — Я могу все время ходить в этом украшении?

— Да, имеешь право. Ведь цепь эта и есть знак, присвоенный чину протоспафария. Но дома ее никто не носит, ее надевают только во дворце и вообще в торжественных случаях. Ну, теперь следуй за мной, ты должен явиться к императрице.

В это время пришел один из спальных евнухов и доложил:

— Державная царица ждет асикрита и протоспафария Михаила.

Иоанн повел брата в гинекей, на женскую половину дворца, он ввел его в залу, где сидела императрица, и, низко поклонившись, ушел. Царица Зоя сидела на кресле с удлиненной высокой спинкой; это был трон, на котором она восседала, когда принимала гостей.

Михаил поклонился в пояс и сказал заученную фразу: «Приветствую тебя, державнейшая царица, тебя, верную спутницу великого царя, луну нашего солнца, бросающую и на него, и на нас свой мягкий свет. Дивлюсь твоей красоте, не только телесной, но умственной и душевной. Если бы присутствовали здесь Гомер или Гезиод, даже они не сумели бы воспеть твоих добродетелей; нет слов для выражения твоей доброты, чистоты твоих помыслов, возвышенности твоей души, всей твоей прелести нравственной и физической. Чувствуя себя сравнительно с твоею недосягаемою высотой ничтожнейшим из смертных, я умолкаю, пожелав тебе, державнейшая, мудрейшая, человеколюбивейшая царица, царствовать и здравствовать многие, многие лета».

— Ты прекрасно говоришь, протоспафарий Михаил, — ответила Зоя на это приветствие. — Я рада, что самодержец почтил тебя чином. Брата твоего мы давно знаем, — достойный, хороший человек. А зная его, мы и к тебе чувствуем расположение.

— Благодарю, державная царица, — сказал Михаил, кланяясь. Он боялся пристально смотреть на Зою, но ему хотелось рассмотреть ее получше, потому что ему показалось, будто она похожа на ту женщину, что он видел во сне.

— Скажи, протоспафарий Михаил, — продолжала царица, — царь пожаловал тебя асикритом, как мне говорили, какие же будут твои обязанности?

Михаил покраснел от смущения. Он совсем не знал, какие обязанности у асикрита, но нашелся и сказал:

— Служба моя нелегкая, но, во всяком случае, почетная, ибо возложена на меня самодержцем. Главная обязанность чиновника состоит в том, чтобы исполнять волю царя; об этом я буду заботиться прежде всего и надеюсь заслужить милость царскую.

— Старайся и ты можешь быть уверен, что мы не оставим тебя. Самодержец человеколюбив и он расточает свои милости достойным. В таком красивом теле, как у тебя, должна быть и красивая душа. Доволен ли ты судьбой, Михаил?

— Приближаться к царям есть блаженство, как же не благодарить мне судьбу?

— Еще не то увидишь ты, протоспафарий Михаил. — При этом Зоя бросила на юношу нежный взгляд. — Знай, — продолжала она, — что мы всегда готовы принимать тебя и способствовать твоему счастью. Когда у тебя будет какая-нибудь нужда к нам, предупреди об этом брата твоего Иоанна и он доложит нам. А теперь иди с миром, памятуя наши слова.

Михаил поклонился и вышел. Зое хотелось поговорить с ним подольше, — очень понравились ей румяные щеки и статный рост Михаила, но этикет не позволял этого. Она хлопнула в ладоши три раза и в комнату вошла ее приближенная патрикия Евстратия.

— Готовы ли жаровни? — спросила она вошедшую.

— Все готово, державная царица.

— Привезли ли с востока амбры, алоэ и других ароматов?

— Нет, не привезли, но есть еще остаток амбры и алоэ.

— Это ужасно, это опять какая-нибудь интрига царя. Он находит, что я трачу слишком много денег на ароматы. Он забывает, что я дочь великого Константина, что он попал на престол и может распоряжаться государственною казной только потому, что я согласилась выйти за него замуж.

— Самодержец стар и не может понять желаний и стремлений царицы.

— Да, ты права, Евстратия, но это непоправимо.

— Царица, на свете нет ничего непоправимого; что произошло, то может уничтожиться.

— Лучше не думать о неприятном. У меня был сейчас Михаил, брат нашего Иоанна.

— Слыхать о нем слыхала. Что, каков он?

— Красив, очень красив; он похож на статую Ахилла, которая стоит в спальне императора. Ты знаешь Константина Мономаха? Его все считают красавцем, а Михаил не хуже его. Только молод он очень.

— Ну, что же, это преимущество. Лет двадцать ему будет?

— Двадцать? — да, но не более. Ну, пойдем, Евстратия, пора приниматься за дело.

В соседней комнате были расставлены жаровни и императрица, окруженная придворными дамами, начала приготовлять ароматы.

На следующий день зашел к Михаилу евнух Иоанн.

— Доволен ли ты приемом, оказанным тебе императрицей? — спросил он брата.

— Как тебе сказать, Иоанн? Это для меня большая честь, но я все время думал только об одном, как бы мне уйти поскорее. Я не привык к роскоши дворца, меня смущает присутствие высокопоставленных особ, я не знаю как стать, что делать с руками.

— Ну, если ты недоволен, то императрица прельстилась тобой. Она призывала меня вчера и долго расспрашивала о тебе и твоем благосостоянии. Я сообщил ей, что ты живешь в лачуге, и знаешь, что она сделала? Она приказала мне купить тебе дом на свой счет. Я говорил уже с Константином Ромарем, его произвели в правители Антиохийской провинции, и он согласился уступить тебе свой дом. Я затем только и пришел, чтобы принести тебе эту важную весть; завтра же ты должен пойти во дворец благодарить царицу. Пользуйся, Михаил, пользуйся выпавшим на твою долю счастьем, — сказал Иоанн, и уходя, лукаво посмотрел на брата, стараясь прочитать по его лицу, понял ли он недосказанное.

С этого дня для Михаила началась новая жизнь; он жил в обширных покоях, у него появилось множество слуг, то и дело ему приносили подарки из дворца. Всего у него было вдоволь, даже деньги были; но откуда все это появляется и за какие заслуги, это было ему неясно. Он смутно понимал, что все это идет от императрицы. На службу он не ходил; его начальник сказал ему, что чиновников у него достаточно и пока ему делать нечего. Среди этой привольной жизни его смущала только мысль об Анастасо — где она и как бы ее повидать? В его новом положении, ему немыслимо было идти в трактир; это могло так его опорочить, что его перестали бы принимать во дворце и лишили бы чина. Послать за ней кого-нибудь из слуг — это рисковать тем, что слуга наткнется на Александра, проговорится, и тогда что? Нет. Нельзя жертвовать из-за женщины своею репутацией, своим добрым именем.

Прошла неделя после переезда Михаила в новый дом. Однажды вечером пришел к нему служитель и шепотом объявил, что в дверь стучится какая-то женщина.

— Если она спросит меня, введи ее сюда, — распорядился Михаил.

Через несколько минут на пороге стояла Анастасо.

— Как я рад тебе! — сказал он. — Но отчего ты дрожишь?

— Как мне не дрожать? Я обманула отца, я сказала, что мне необходимо навестить больную тетку; он дал мне провожатого, я с трудом отделалась от него. А потом идти одной по улицам… как неприлично и как страшно! Тут недалеко, у церкви св. Ирины, на меня напала собака; она чуть было не покусала меня, такая злая.

— Садись, милая Анастасо, я так желал тебя видеть…

— Отчего же ты не приходишь? Я ждала тебя…

— Невозможно, неприлично мне ходить в трактир, я протоспафарий и асикрит.

— Да, дочь трактирщика — презренное создание, я забыла. Ты, должно быть, во дворец теперь ходишь?

— Хожу.