С Антарктидой — только на Вы

— Скоро прибудем?

— По расчету — минут через двадцать.

— Вот и хорошо.

Я окликнул радиста Киреева:

— Передай: пусть зажигают костер.

Чем глубже мы погружались в серую беснующуюся мглу, тем труднее становилось удерживать Ил-14 в горизонтальном полете. Бешеный срывной ветер бросал его, будто щепку в штормящем море, и нам со вторым пилотом пришлось работать, как грузчикам, ворочая штурвалы и шуруя педалями.

— Впереди костер, командир, — бортмеханик первым увидел мутное желтое пятно.

— Вижу, — я внутренне весь как-то сжался. — Второму пилотировать по приборам.

— Понял, — только и сказал Волков.

Мы прошли над костром. Размытое оранжево-красное пятно вдруг расцвело огромным желтым пляшущим цветком и тут же исчезло позади.

— Костерчик-то ребята на совесть «забабахали», — бортмеханик Кобзарь сказал это без тени усмешки в голосе, — видать, заждались.

Я развернулся, сделал новый заход, снизился. Где же эта, чертова, посадочная площадка, которую они готовили для нас? Где бочки, которыми ее оконтурили? Костер снова мелькнул, словно Антарктида насмешливо подмигнула желтым глазом, и исчез, но на этот раз мне удалось разглядеть черные громады тягачей, сбившихся в круг, как стая огромных зверей.

— Штурман, снос?!

— По визиру определять не могу, не за что зацепиться... Десять секунд полета по прямой, разворот, еще один, и я снова снижаюсь, ловя взглядом желток костра. Есть! Наконец-то мне удалось увидеть полосу, подготовленную для нашей посадки. Но где же бочки? Только бы не вмазать в них при приземлении...

Ветер. Теперь надо определить направление ветра. Сила его мне ясна — я чувствую это по ударам на штурвале и на педалях, но как точно уловить, откуда он бьет? Снова прохожу над полосой. Видны заструги, они стоят под углом к пробитой площадке, пурга срывает с них косынки снега. Мозг мгновенно рассчитывает геометрию посадочного курса, выдает поправки на снос ветра... Еще заход.

Я должен заставить себя запомнить, где, что и в какой последовательности мелькает перед моими глазами, чтобы точно вывести Ил-14 в нужную точку почти автоматически и ни на миг не дать ничему отвлечь себя от выполнения этой задачи. Самое страшное сейчас — поддаться визуальным иллюзиям и дать волю воображению.

«Заструги рождаются под ветрами постоянного направления, — отмечаю про себя. — Они вылизывают Антарктиду перпендикулярно меридиану. Нынешний ветер — циклонический. Значит, ориентироваться ты должен сейчас на него. Да, хочется подвернуть машину, ориентируясь по застругам, но делать этого нельзя»... Еще заход. Волков молчит, в кабине все работают так, как и нужно сейчас — максимально сосредоточенно, спокойно и быстро. Кажется, теперь я готов к посадке. Заход.

— Выпустить шасси!

Знакомый звук ставших на замки лыжных стоек, парусность Ил-14 увеличивается, но я не даю ему раскачаться и «притираю» машину в самом начале полосы, если так можно назвать мешанину из снега, в которую мы сели. Ил-14 швырнуло в одну сторону, в другую, он запрыгал, как тушканчик, но мы удержали его. Развернулись, подрулили к тягачам.

— Двигатели не глушить, — приказал я бортмеханику. Оделись, вышли и тут же попали в объятья вездеходчиков.

— Мы не рассчитывали, что вы сядете...

— Сесть можно и на крышу сарая, — сказал я, — но попробуй с нее взлететь... Как Володя?

— Теперь ему будет лучше.

— Бортрадист, штурман, принимайте больного. Анатолий, — окликнул я второго пилота, — пойдем посмотрим, куда взлетать будем.

И мы пошли, проваливаясь в снежные каверны, спотыкаясь о сбитые заструги, пробиваясь сквозь леденящий ветер, который валил с ног. Это, конечно, была никакая не взлетно-посадочная площадка, а так, какая-то каша, которую пурга не спеша слизывала с ледника. «Но вездеходчики — герои, — подумал я, — настоящие герои. То, что они сделали хотя бы такую полоску, не поддается обычным человеческим оценкам. Страшно тяжелая работа, но они ее выполнили»...

— Возвращаемся, — сказал я Волкову. Картина стала мне совершенно ясной — взлетать нельзя. Подошли к «Харьковчанке», за которой прятались от ветра вездеходчики и новый начальник поезда. Он стоял чуть согнувшись, прижимая правую руку к животу, и я понял — опять разыгралась язва желудка. Вопросительно взглянул на него и молча кивнул в сторону Ил-14. Он улыбнулся какой-то вымученной улыбкой и отрицательно покачал головой. Мы отошли вдвоем чуть в сторону, так чтобы видна была полоса. Я кивнул на нее:

— Вася, ты видишь?

— Вижу, а что толку? Я тебе не помощник, ты же сам убедился — мужики старались, сделали, что смогли...

— Понимаю.

— У меня здесь нет ни струга, ни гладилки. Ну, опять цистерны потаскаем, сани поперек развернем, на них поелозим... А что толку-то? Стоять, ждать здесь ты не можешь, потому что топливо сожжешь. Выключишь двигатели — тепло вмиг выдует, а как ты потом их запустишь? Печки-то нет, греть их нечем. Ну, и все, бросай машину. А куда мы все поедем? В «Мирный»? На «Восток»? И как ты Сухондяевскому в глаза посмотришь после этого? — он снова согнулся и чуть слышно застонал.

Я оглянулся. Черные туши тягачей, горстка людей, сиротливо, одиноко стоящий Ил-14, а вокруг морозная, колючая, крутящая с воем и стоном снег, ледяная пустыня. И вдруг я почувствовал, как тисками сдавило сердце. Во рту стало сухо, язык словно прилип к небу, к горлу подкатила горечь, и, несмотря на пятидесятиградусный мороз, ощутил, что мгновенно вспотел. Я прислонился к гусенице «Харьковчанки», сердце билось часто-часто... «Кажется, так начинается инфаркт миокарда», — эта мысль меня почему-то даже не напугала.

— Ты что? — Харламов наклонился ко мне.

— Ничего, сейчас пройдет.

— Доктора позвать?

— Не надо... Где Сухондяевский?

— Уже в самолет отнесли.

Я почувствовал, как боль из сердца начинает уходить, выплюнул горькую, вязкую слюну, ставшую коричневой льдинкой еще в полете до земли. Горизонт чуть отодвинулся, видимость немного улучшилась. Больше нам здесь делать нечего. Надо улетать. Попрощался с вездеходчиками, обнял Харламова:

— На связь выйду, как только взлечу. Пройду над вами.

— Хорошо. Мы-то отсюда не сможем увидеть, как ты взлетишь.

— Ладно, счастливо дойти до «Востока» и вернуться в «Мирный».

— Спасибо.

Я поднялся в самолет, подошел к Сухондяевскому. Он что-то попытался сказать, но с губ слетело лишь глухое мычание. Доктор, который прилетел с нами, чтобы сопровождать больного, замахал руками. Я прижал палец к губам, давая понять Сухондяевскому: дескать, молчи, и все будет отлично.

Сел в кресло, пристегнулся потуже, бросил руки на штурвал и на минуту откинулся в кресле, мысленно проигрывая взлет. Теперь нам предстояло самое трудное. Сесть-то мы сели, а вот взлетим ли? Ровно, успокаивающе гудели двигатели, Ил-14 вздрагивал под порывами пурги, в остекление кабины со всех сторон тускло глядела серо-синяя пустыня. Абсолютно равнодушная ко всем нашим бедам и тревогам.

— Экипаж, взлетаем!

Машина с каким-то стоном тронулась с места, тяжело качнувшись ухнула в одну яму, в другую, и начала медленно набирать скорость. Еще когда мы прицеливались к посадке, я заметил, что пробитая вездеходами в застругах и передувах полоса была образована в виде вытянутой латинской буквы S: прочертить прямую в условиях пурги было практически невозможно.

Поэтому мысленно я рассчитал, где и какому двигателю должен добавить мощность, а где убрать, чтобы вписаться в эту кривую. Руль направления начинает работать при скорости 80 — 90 км/и, и пока Ил-14 ее не наберет, надо управлять двигателями, причем, действовать с опережением, потому что на той высоте ледника, куда мы залезли, приемистость их ниже, по сравнению с показателями на уровне моря, в три раза. То есть, чтобы повернуть вправо или влево, я должен за 15 секунд до того, как мы прибудем в точку поворота, проделать все нужные манипуляции с двигателями и ждать. Мозг лихорадочно отсчитывал секунды. Мы приближались к первому зигзагу, но скорость растет медленно, слишком медленно. Наконец, пора!