Мальчики с бантиками

ровала на Соловки отличные концерты. Над святыми озерами, над усопшими в древности скитами, над землянками юнг разливалась бравурная хабанера Визе, звучала патетическая Арагонская хота Глинки, печали и восторги жизни пробуждал гениальный Чайковский... Музыка обретала особую красоту.

- Вот ведь как! - говорили юнги. - Плевать я раньше хотел на эту музыку. А сейчас она всю душу переворачивает, даже непонятно: что со мною? Слезы сами выжимаются...

В клубе юнг появилась самодеятельность - слабенькая, потому что юнги нажимали на учение, а в самодеятельность шли больше лентяи; пристроился туда и Витька Синяков, лихо работавший ногами - чечеточник! Но зато рота радистов уже породила своего поэта - Эс Васильева, и по Школе Юнг блуждали нездоровые, панические слухи, будто поэту на камбузе дают по три порции...

Настал последний день сорок второго года. В этот день педагоги, благодушествуя, никому не "врезали" двойки. Чувствовался праздник - большой и веселый. Но все было иначе - не как дома! Елок не покупали, ибо на каждом шагу стояла праздничная елка, украшенная серебром инея. На ужин дали какао, после чего юнги отправились в клуб на концерт. Витька Синяков и в самом деле подметок не жалел, словно грохотом казенной обуви он хотел заглушить свои двойки и тройки. Роль конферансье исполнял старшина Колесник, любивший покрасоваться. Он объявил:

- А сейчас с собственным сочинением в стихах выступит перед вами известный соловецкий писатель - юнга Эс Васильев...

Рота радистов заранее кричала "бис". Савка вытянул шею из воротника шинели, мял в руках шапку с курчавым мехом. Первый писатель в его жизни, и вот сейчас он его увидит. Качнулся занавес, поэт предстал, сверкая надраенной бляхой на сытом животе. Голова у Эс Васильева - громадная, как котел. Он громко прочитал:

Эсминцы - любовь моя ранняя.

Как я завидовал старшим,

Что на мостиках мокрых ранены,

Выводили эсминцы в марше.

Этот марш - по волнам, по зыбям,

Этот марш - под осколочный свист,

Этот марш - по звездам, по рыбам,

Только ветра натужный свист.

От судьбы никаких мне гостинцев

Не нужно. А лишь бы иметь

Юность звонкую на эсминцах.

На эсминцах принять мне смерть!

Никто не заметил, что во второй строфе поэт не нашел рифмы. Из рядов поднялся капитан первого ранга Аграмов в своем кожаном пальто и пожал руку Васильеву - такой чести мало кто удостаивался.

Роты расходились в новогоднюю ночь. Радисты пели:

Мы юнги флота - крепки, как бронь,

За жизнь народа несем огонь.

Германским зверям мы отомстим.

В победу верим - мы победим!

Рулевые, колыхаясь на снегу черной и плотной стенкой, вели свою песню, и грубые голоса боцманов, входивших в состав этой роты, задавали тон остальным:

Пусть в море нас ветер встречает.

"Гремящий" не сбавит свой ход,

И стаи стремительных чаек

Проводят гвардейцев в поход...

Вот и новогодняя ночь - для многих она первая, которую они проведут вне дома. Перед разводом по кубрикам Кравцов