Великая судьба

В последние месяцы он спал не более трех-четырех часов. С ним и прежде случалось такое — в дни сражений. Но обычно, победив врага и вернувшись после боев домой, он засыпал мертвецким сном и спал так несколько дней кряду. Теперь же, если ему и удавалось проспать часов шесть, это было уже много, хотя сои был тревожным и не приносил облегчения и покоя.

Хатан-Батор написал ответное письмо и на случай, если с письмом что-нибудь случится по дороге, велел устно передать Сухэ следующее:

— Скажи брату, что я приветствую и беспокоюсь о его здоровье. У меня все в порядке, мы готовы перекочевать в любую минуту. Желаю ему быстрее поставить большую юрту, поскорее устроиться. Пусть осуществятся все его планы и стремления.

Отправив гонца, Максаржав вызвал к себе командиров полков.

— Для охраны складов оружия посылайте поочередно из каждой палатки по одному цирику. Тех, кто будет участвовать в состязании борцов на надоме, предупредите, что, когда они станут бороться с цириками Ванданова, категорически запрещается давать повод для споров и ссор.

Дождавшись, когда командиры выйдут, Того сказал:

— Говорят, полководец Ванданов совершенно пьян. Просил вас пожаловать к нему после переклички.

Хатан-Батор спокойно выслушал его и распорядился:

— Пошли с кем-нибудь супруге покойного Цултэм-бээса подарок и хадак. Если ей нужно что-либо, пусть передаст через посыльного.

— А кого к пей послать?

— Пошли командира полка Ламжава и с ним Дэрмэна. Да скажи им, чтоб поскорее возвращались.

— Ладно, — кивнул Того и вышел. Вскоре он вернулся и рассказал: — Говорят, будто, когда наши цирики поют, солдаты, что живут в казарме слева, ругаются, заявляют, что им не по вкусу этот рев и что они его скоро прекратят..

— Кто это сказал тебе?

— Да нашлись такие люди...

— Не советую тебе с ними ссориться.

— Слушаюсь, жанжин.

— Дружище Бого, хоть ты меня зови по имени, а то все жанжин да жанжин... Я думаю, тебе надо ехать...

— Куда это?

— Раз Гунчинхорло жива, я думаю, тебе непременно нужно поехать повидать ее. Наверное, она вернулась в родные места. По дороге завернешь к нашим, расскажешь мне потом, как они там. Вот кончится надом, и надо тебе сразу же готовиться к отъезду. Хорошо бы тебе что-нибудь дать с собой, только вот никак не решу, что... Знаешь, что я думаю? Если меня убьют, ты станешь опорой моей семье.

— Как же вы тут будете жить без меня?

— Ну, что за беда! Здесь у меня немало хороших друзей. Обо мне не беспокойся. Поезжай, момент благоприятный.

— Если нас ждут новые сражения, то я никуда не поеду. Не скрою, я обрадовался, когда узнал, что эта женщина жива, и мне ее очень жаль, настрадалась она, бедняжка... Но я не собираюсь больше жениться, просто хотелось бы повидать ее, убедиться, что все у нее благополучно. А это я смогу сделать и после того, как кончатся наши бои.

— Так, так. Значит, ты беспокоишься обо мне? Конечно, мне без тебя будет трудно, но ведь я не маленький ребенок!

— Вот что еще я забыл вам сказать: те, что поселились в казарме слева, вчера пригнали соседских коней.

— Вот как! Грабят, грабят, и все им мало! Вот уж верно говорится: «У паршивой собаки и масло в желудке не задерживается!»

— В самом деле!

Максаржав прислушался. В тишине ночи откуда-то слева послышалось пение и женский смех. Он вышел из юрты, постоял немного, потом позвал одного из командиров и громко, чтобы все слышали, приказал ему:

— Иди и скажи: если эта женщина немедленно не уйдет из казармы, надом завтра не состоится.

Двое цириков побежали к палатке, откуда неслись музыка и пение, и там тотчас воцарилась тишина.

Однажды Дэрмэн сказал Максаржаву:

— Поймали и привезли того самого Элеске вместе с женой и детьми.

— Вот как! Где же они? Когда их привезли?

— Они находятся в тюрьме, и уже давно.

— А за что их туда посадили?

— Ехали, говорят, в сторону красных русских. Оба они — и Элеске, и его жена — очень измучены, а дети еле живы от истощения.

Дэрмэн ушел, а Максаржав приказал позвать Лувсана, по прозвищу Русский.

— Пойдете вдвоем к тюрьме, — распорядился он. — Ты заговоришь о чем-нибудь с караульным и, если услышишь детские голоса, спроси: «Кто это здесь у вас?» Скорее всего, тебе ничего не ответят, тогда ты загляни в окошко, а потом беги ко мне. Я буду сидеть и разговаривать с Вандановом. Ты скажешь: «Помните того Элеске, который выручил вас? Так вот, он находится в тюрьме».

Получив такое распоряжение, двое цириков направились к палатке, где жил Ванданов. Они сделали все, как велел Максаржав. Когда Лувсан доложил Максаржаву, что в тюрьме содержится Элеске с семьей, тот обратился к Ванданову:

— Отдайте мне этого человека вместе с женой и детьми.

— Хатан-Батор-вап, простите великодушно, но я не имею права сделать это.

— Вот как?! Ну, тогда хотя бы выпустите их из тюрьмы и поместите в палатке.

— Это можно. Повезло Бурдукову. Много лет он жил среди монголов и успел, конечно, немало вреда принести. Пособник красных!

— Да какой он красный! — возмутился Максаржав. — Просто здешний торговец. У вас в голове все перемешалось. Если вы будете заниматься такими пустяками, то у вас для серьезных дел времени не хватит. Был бы он красным, я бы его давно собственными руками уничтожил. Я же, напротив, считаю его очень нужным для нас человеком. Жена у него врач. она помогала войсковому лекарю-ламе лечить наших цириков.

В тот же день, добившись освобождения семьи Бурдуковых, Максаржав поселил их в палатке неподалеку от своего жилища.

Надом был в разгаре, начался уже четвертый тур состязаний борцов, когда Хатан-Батор вошел в шатер. Но пробыл он там недолго и, выйдя из шатра, вместе со своей свитой направился к штабу. Вслед за ним еще несколько человек уехали с праздника.

В доме, где разместился штаб, уже было приготовлено угощение. Максаржав, войдя, снял шапку и негромко позвал:

— Бого!

Тот вбежал в комнату.

— Видишь, с той стороны едут трое? Когда они войдут сюда, никого больше не пускай. Скажи, что, мол, у нас тут пиршество. Если же явится Ванданов, сошлись на то, что я лег отдыхать, и постарайся поскорее отправить его обратно.

— Хорошо, — сказал Того и удалился.

Кроме двух помощников Максаржава, в штабе было еще несколько чиновников улясутайской канцелярии. Максаржав, отрезав кусок холодного мяса и налив себе кумысу, сказал:

— Садитесь и угощайтесь. Выпейте кумысу. Нам нужно поговорить. — Гости, сидевшие за столом, не прикоснулись ни к еде, ни к питью и молча ждали, что скажет Максаржав. А он пристально всматривался в лица присутствующих.

— Я хочу спросить вас: все так же вы тверды и непреклонны? Не отступитесь от нашего дела?

— Да что вы, жанжин!

— Клятве мы верны...

— Вот что. Мы здесь все товарищи, и ни к чему эти церемонии. Что вы все постоянно твердите: жанжин да жанжин? Мы делаем одно дело, а раз так, то и должны держаться как равные. Вот что я хотел вам сообщить: белогвардейцы проводят дополнительную мобилизацию, обещают выдать обмундирование и ежемесячно — семьдесят тугриков каждому солдату. По-видимому, некоторые клюнут на это. Главнокомандующий барон Унгерн обратился ко всему населению страны с призывом: всем мужчинам от девятнадцати до сорока пяти лет предлагается присоединиться к армии богдо-гэгэна. Это первое. А второе — получено обращение Народной партии и временного правительства Монголии. Я его вам сейчас дам прочесть. Надо, чтобы о нем знали по возможности больше людей. Дело в том, что барон Унгерн сочинил манифест от имени богдо-гэгэна и усиленно распространяет его. В этом манифесте говорится, что Народная партия — друг гаминов и враг богдо. Мы должны сделать все, чтобы уничтожить этот документ. К Ванданову прискакал гонец, что он привез — пока еще не знаю. Как будто на днях пришел приказ ликвидировать нескольких человек. Либо настал мои черед, либо унгерновцы какое-то новое злодеяние замыслили.