Свержение ига

Такие споры на перевозе обычны, влезать в них старосте не было никакого резона, и Аким указал на москвичей:

   — Они тож послы, договаривайтесь промеж собой.

Татарин к ним, кто-то сразу же сунул кукиш ему под нос:

   — Нюхни и послу своему передай!

А коня так огрели, что тот прыснул как ошпаренный и унёс обозлённого седока. От нового посольского каравана сразу же прискакали всадники. Они были злы и решительны, но и москвичи уступать не собирались. Изрядно вышло им истомы на чужой земле, и здесь, у родного порога, с радостью посчитались бы они с басурманами. Обе стороны стояли друг против друга, держась за сабли. Перевозчики, не обращая внимания на остальных, сгрудили свои лодки у водного уреза и лениво перекидывались словами:

   — Эк буравят друг дружку, щас бодаться учнут.

   — Татарцы-то пошустрее будут.

   — Ничаво, у наших лбы покрепче, вишь рожи какие сытые.

   — Дык посольские, известно...

Василий собирался было уже грузиться на первую лодку, однако счёл нужным вмешаться. Поднялся на берег и грозно сказал татарам:

   — Я — посол московского государя, почто разбой творите и имя своего хана позорите?

От них отделился пожилой татарин в пышном лисьем малахае, лицо которого показалось Матвею знакомым по прежнему пребыванию в Орде.

   — Я — Аппак, подручный большого посла. Мы спешно едем в Москву с царским словом. Вели своим людям освободить дорогу.

Василий зло рассмеялся:

   — Не привычны мы к таким уступам. Придётся твоей мурзе грязь за нами месить!

   — Аппак потянулся к сабле, Василий тоже. Неминуемой драке помешал невесть откуда выскочивший Матвей. Он вклинился между ними и быстро заговорил:

   — Посольским людям не пристало горячиться. Государи посылают нас для мира, но не для боя. Договоримся... — потом отвёл Василия в сторону и сказал: — Ты, князь, иди к реке и начинай перевоз. Нечего тебе свой посольский чин о всякий сброд марать, мы уж тут сами разберёмся.

Вернувшись к Аппаку, он поинтересовался:

   — И что за спешное дело ведёт вас в Москву?

Тот презрительно усмехнулся:

   — Мы скажем об этом вашему Ивану.

   — А ты скажи мне, если хочешь, чтобы уступили дорогу. У нас тоже дела немалые — от крымского хана идём. Взвесим важность наших дел, и, если найдётся, что ваше важнее, начнёте перевоз первыми.

Аппак напыжился:

   — Дело нашего хана всегда важнее, ибо он ваш господин.

   — Здесь другие законы. Сколько вам нужно лодок?

Аппак задумался.

   — Десять, — сказал он не очень уверенно.

   — А нам двадцать. Если не договоримся, все вы тут с важным своим делом и останетесь.

Аппак оглядел грозное московское воинство — их, пожалуй, действительно многовато.

   — Ну ладно, — он наклонился к Матвею, — скажу тебе, всё равно раньше нас в Москву не попадёте. Мы ханскую басму везём. Вызывает наш хан князя Ивана к себе в Орду с ясаком за многие годы. Большой будет ясак, для сбора нужно много времени. Если не поспешим, как Иван поспеет к сроку?

«Жидковато посольство для такого важного дела, — подумал Матвей, — или у басурманцев ещё что-то на уме?» Глянул вдаль, где в окружении свиты вздымался горою важный Мустай, и сказал:

   — Кто это у вас ныне в послах? Не могу признать...

Аппак назвал, но особой уважительности в его голосе не услышалось.

   — Что ж, у вас поважнее кого не сыскалось? — удивился Матвей. — Ты сам вроде бы и знатнее, и умнее будешь.

   — Что болтаешь? — неожиданно выкрикнул Аппак, будто получил укол в кровоточащую рану. — Дорогу давай!

   — Подожди, пусть князь отъедет, — сказал Матвей. — Он у нас строгий, ни за что не отступится. И твой, наверное, такой же. Ещё бы — вся честь у него!

   — У меня чести не меньше, — буркнул Аппак.

   — Почему же тогда не ты посол?

   — Потому что для нашего посольского дела ни чести, ни ума не надобно.

А чтобы не сомневался надоедливый москвич, похвалился Аппак тем, как их в Москве встречать и чтить должны — по старому Батыевому обряду. Ещё и прикрикнул под конец.

   — Коли с такой грозой, то ступай вперёд, — согласился Матвей и обернулся к своим: — Эй, ребята! Повёртывай с перевоза, ночевать тута будем.

Среди посольских прошёл глухой ропот, но Матвей был настроен решительно, и караван стал нехотя тесниться в сторону. К нему подъехал Семён — он уже успел залечить раны, полученные в крымском деле, — и недовольно сказал:

   — Негоже перед басурманцами шею гнуть, государь осердиться может, да и Васька ругаться станет.

   — Это верно, — вздохнул Матвей, — у него под языком словно яд аспиднин положен, ну да мы к его ругани привычны. Ты, Сеня, подмогни-ка вон тем беднягам, — указал он на всё ещё мучающихся у застрявших кибиток цыган, — если нужно, людей возьми. — Семён повёл могучими плечами, выражая обиду. — А после пришли ко мне ихнего старшого, у меня к нему разговор будет.

Татарское посольство грузилось с криком и бестолковым шумом. Гордо, не видя никого вокруг, проехал большой ханский посол. Облечённый высоким доверием, Мустай прямо-таки распирался от важности и даже, верно, не замечал, что конь шагает по грязи. Москвичи сопроводили его ядовитыми насмешками:

   — Отколь такое чучело взялось? Все лодки потопит.

   — А и гордец, видать, головой не повертит. И чем гордицца?

   — Известно чем. У такого посла — гордость одна: толстым брюхом да длинным ухом!

   — Нашли кого вперёд пущать, за ним вон дух клубом идеть, аж скотина чихаеть...

Матвей погрозил зубоскалам, да ведь русского человека от этого не отвратишь: услышит острастку — и пуще начнёт.

Последняя повозка татарского посольства грузилась уже в темноте. Измученные гребцы готовы были упасть замертво и понуро сидели за вёслами, не видя и не слыша ничего вокруг. Только один из них поднял взгляд на подошедшего Матвея и вяло проговорил, кивнув в сторону противоположного берега:

   — Тама князь ваш сердица и к татарам задираеца, кабы не побили они его.

   — Матвей тяжело вздохнул: всё время ему с княжеским гонором воевать приходится. Хотя и то правда, что посвоевольничал он, не дав знать Василию о своей задумке. Вызнал ведь всё-таки, с чем едет в Москву посол Ахмата, а это поважнее, чем княжеский гнев.

   — Скажи князю, чтоб до рассвета стихнул, — попросил он гребца, — ибо тут дело важное открылось. Утром перевезусь и всё объясню.

А как отправилась лодка с последним ордынским возком, подошёл Матвей к старосте Акиму, чтобы договориться о завтрашнем перевозе, и в конце разговора сверкнул серебряной монетой.

   — Отправь-ка ты, братец, этих бедолаг, — кивнул он в сторону цыган, — вишь, ихние ребятёнки вовсе застыли.

   — Чудной ты господин, — прищурился Аким, — народец-то бросовый, какая тебе корысть такие деньги за него платить?

   — Мзда наша на небесах, — загадочно сказал Матвей и отошёл, а Аким долго смотрел на монету, непривычно отсверкивающую в лунном свете, и недоумённо пожимал плечами.

С рассвета, как и было условлено, он подогнал лодки к перевозу. Матвей взошёл на первую отплывающую лодку, чтобы принять княжеский гнев. Василий и вправду встретил злым криком, ночь не успокоила его, а, похоже, пуще распалила. У него бранные слова даже в горле застревать стали, не поспевая одно за другим. Матвей не прекословил, зная, что каждое слово сейчас в зажигу идёт.

   — Что притих? Али твоей душе сказать уже нечего, как ты московского посла на позор обрёк и срам от неверных принять заставил? Отвечай, кому говорю!

Матвей рассказал, что удалось вызнать об ордынском посольстве, и заключил:

   — Для позора поганцы идут, упредить государя надо...

   — Надо! — зло перебил Василий. — А ты вперёд их пропустил, теперь догонять придётся.

   — Далеко не убегут.

   — Ты, что ль, остановишь?

Вместо ответа Матвей указал на взбудораженный ордынский стан:

   — Видишь, как заворошились?

Он поманил к себе княжеского коновода: