Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы

Домработницы, «материнская беспризорность», «побирающиеся женщины» были следствием бедности и разоренности наших деревень. И торговали папиросами на улицах, и слонялись по ночной Москве дети тоже не от хорошей жизни.

Представление о жизни детей того времени можно получить и из официальных документов Наробраза.

Его работники, проводившие в 1933 году обследование социально-бытовых условий жизни пионеров и школьников Москвы, отмечали, что во многих семьях на стенах рядом с иконами висят портреты вождей революции и партии. Тут же бумажные цветы и веера. В большинстве комнат воздух спертый, в ваннах, у кого они есть, жильцы моются раз в неделю. Рабочие предпочитают ходить в баню. Зубы члены семьи чистят редко, по утрам умывают только лицо.

Никакие комиссии не могли, конечно, отразить в своих справках всего убожества нашей жизни, в котором росли дети. Люди сморкались в скатерти, держали на обеденных столах расчески с волосами, не стесняясь детей, пьянствовали, матерились и, вообще, позволяли себе делать все, что они не позволили бы себе делать при посторонних. Государство, чтобы привить детям гигиенические навыки, пускало в ход любые средства и в том числе поэзию.

В одном из учебников были такие стихи:

Или:

А учебник, который назывался «Юные ленинцы», предлагал отцам и детям заключать между собой социалистические договоры. В качестве примера приводился такой, согласно которому отец обещал сыну «бросить пить, стать общественником, работать без прогулов», а сын – «поднять грамоту отца, учиться хорошо, не остаться на второй год и вовлечь в пионерский отряд десять ребят».

Недостатки быта в семьях школа пыталась компенсировать в собственных владениях. Но и здесь были свои трудности и перегибы. Как-то в 1936 году в одной из московских школ произошел такой случай: санитары (они были в каждом классе и носили на рукаве белую повязку с красным крестом) нашли на одном из учеников вошь. Володя Ионкин, так звали жертву педикулеза, сбежал из школы, как Пушкин с выпускного экзамена в лицее, его долго искали, но не могли найти. Отыскали его лишь тогда, когда в эту историю вмешалась директор школы. Ее чрезвычайно возмутило бесцеремонное поведение санитаров, которые «лезли ученикам за воротник одежды без различия пола и возраста» в поисках вшей. По этому поводу был издан специальный приказ, в котором отмечалось, что «2 апреля в первом классе санитарами с торжеством была извлечена вошь из рубашки ученика Ионкина Владимира». В приказе указывалось, что «такое проведение санитарно-гигиенической работы больно бьет по самолюбию и достоинству учащихся», а в конце его предписывалось «прекратить подобную практику и ограничить деятельность санитаров самыми примитивными действиями: осмотром обуви, рук, тетрадей при участии классного руководителя».

Что ж, директором в данном случае была проявлена чуткость. Она явилась естественной реакцией на обиду ребенка. Но можно понять и радость санитаров, нашедших вошь: их работа, наконец-то, принесла результат и результат полезный. Оставалось только совместить радость санитаров, нашедших вошь, с благодарностью ребенка за избавление его от нее, чтобы не сказал потом кто-нибудь, перефразируя Достоевского, что он не хочет будущего без вшей, если за это будущее будет пролита хоть одна слеза ребенка. А слезы, действительно, проливались. И не только. Бывали случаи, когда впечатлительные дети в результате проявленной старшими грубости и нечуткости по собственной воле уходили из жизни.

Со слов учителей, выступавших на совещании по вопросам детской безнадзорности в феврале 1937 года, мы узнаём о том, что ученица 13-й школы, перед тем как покончить с собой, оставила «предсмертную» записку такого содержания: «Дорогие папа, мама, я умираю, любя вас, но меня довела до такого состояния учительница». Выяснилось, что учительница обвиняла девочку в том, что она плохо себя ведет, что она вообще чуть ли не проститутка, и настраивала против нее ее подруг… В одной из школ Пролетарского района учительница «застукала» ученика за онанизмом. Она долго стыдила его, стараясь раскрыть перед ним всю глубину его падения. После беседы мальчик понял, что он жалкая, ничтожная личность и что он больше не имеет никакого морального права участвовать в строительстве социализма в нашей прекрасной стране. Написав записку: «Для страны я не могу остаться жить таким, как я есть. Я для страны не нужен. Я активно в течение двух лет занимаюсь онанизмом», мальчик пытался покончить с собой.

Подобные факты государство не оставляло без последствий. Причастные к ним педагоги строго наказывались и не только в дисциплинарном, но и в уголовном порядке.

Осуждая в апреле 1936 года руководителей Института трудового воспитания гороно Свешникова и Авраамова за превышение своих служебных полномочий, член Мосгорсуда Куцов указал в приговоре на то, что осужденные «явно извращали советские методы коммунистического воспитания детей и ввели с начала 1935/36 учебного года… совершенно недопустимые меры воздействия к трудновоспитуемым детям в виде выдачи им ухудшенной штрафной пищи, штрафного обмундирования, оставления без обедов, лишения сладких блюд, булочек к чаю и т. п., используя при этом оставшиеся сладкие блюда и булочки в свою пользу», а проще говоря, пожирали их. Наверное, эти булочки очень вкусно пахли. К тому же они были совсем свежие, посыпаны орешками и начинены изюмом. У руководителей Института трудового воспитания при виде их текли слюни и загорались, как у волков, нехорошим светом глаза. Когда Авраамову такая булочка не доставалась, то он становился злым и нехорошим и, как сказано в приговоре, «избивал детей щелчками по голове».

За все эти издевательства Свешников получил три, а Авраамов – два года лишения свободы.

Вынесенные судами приговоры по уголовным делам стали немыми свидетелями эпохи. В них запечатлелись не только человеческие трагедии и драмы, но и мелочи быта, портреты давно ушедших людей. Сквозь пожелтевшие страницы приговора, вынесенного 25 ноября 1935 года членом Мосгорсуда Запольским в отношении директора школы № 5 Дзержинского отдела народного образования (оно) Рейхарта и завуча той же школы Пехлецкой, проступают черты школьного быта середины тридцатых годов. Тогда проведенная гороно проверка выявила в школе «серьезные недостатки». В чем же они заключались? Во-первых, в том, что коллектив педагогов «был засорен классово чуждыми лицами» (учительницы Звягинцева и Васильева действительно имели непролетарское происхождение), во-вторых, в школе существовало панибратское отношение педагогов и учащихся, и, в-третьих, директор допускал ночевки в школе педагогов, живущих за городом. Это была правда. Мотаться каждый день на поезде в Москву и обратно учителям было не по карману, да и поспеть к началу занятий было трудно. Поезда ходили не так часто, да и не так точно. Чтобы успеть к началу занятий, приходилось вставать чуть ли не в три часа ночи. Поэтому-то, как отмечалось проверяющими, преподаватели на уроках и дремали (не спали все-таки!). Нет ничего удивительного в том, что при такой жизни учителя, как указывалось в справке, составленной представителями гороно по результатам проверки, «приходили на уроки недостаточно чистыми (вшивость)».

Учителя от такой жизни грубели душой и тупели умом. Доходило до смешного. В 1936 году Москву облетела фраза одной учительницы, которая, видя, как тонет ребенок, не нашла ничего более умного, чем сказать: «Это ученица не из нашей школы».

Нет ничего удивительного в том, что при таких учителях и среди учеников встречались бесчувственные балбесы, как тот, который, узнав о гибели под трамваем ученика его школы, сказал: «Ну что ж, теперь один крючок в раздевалке освободится, а то тесно».